— Зело любопытно. И не дай бог благочинный узнает: разжалован буду в мгновение ока и того быстрее.
— Но мне кажется, у вас концы с концами не сходятся, — у Савичева азартно дернулось кривое шильце уса. — Своими служениями, если верить вам, вы разлагаете веру мирян, но в то же время агитируете молодежь поступать в духовные академии и семинарии. Как это, простите за выражение, понимать?
Отец Иоанн походил рукой бородку, лукаво потупил взгляд.
— Видите ли, иногда действительно игра стоит свеч. Благочинный недоволен мною. На моей совести священнослужителя два разваленных сельских прихода. Когда я собирался в Забродный, он изрек, аки апостол: «Езжай и без улова не возвращайся, отец Иоанн!» Вот я и агитирую, мне еще надо послужить церкви. Я жертвую одного, но зато отлучаю сотни...
Из ослабших пальцев Андрея выскользнул и грохнулся лом. Савичев вскочил, а отец Иоанн лишь удивленное лицо повернул к нему.
— Ты чего здесь?! — Председатель, злясь на себя, снова сел.
Придерживаясь за косяк, чтобы не упасть, Андрей с трудом поднял злополучный лом. С ухмылкой посмотрел на священника.
— Вы, Павел Кузьмич, не верьте этой поповской брехне. Он все брешет, длинногривый. Он и Граню... Вы не знаете, что он Граню увозит.
Савичев уже понял, что Андрей до невменяемости пьян. Ветлановы во хмелю веселы и спокойны, а этот — как бычок перед красным: бодаться лезет. Савичев понял и причину, которая приволокла парня сюда. Вкрадчиво, даже чуть заискивающе попросил:
— Ты сядь, Андрюша, успокойся.
— Успокоиться? Я н-не могу успокоиться, Павел Кузьмич, пока вот этому ребра ломиком не пощупаю.
— Андрей!
— Бесподобно! — улыбающийся священник остался недвижим, хотя парень сделал шаг к нему и взбросил на плечо лом. — Заповеди святого писания гласят: не убий; не прелюбодействуй; не укради; не желай жены ближнего твоего, ни вола его, ни осла его; ничего, что у ближнего твоего... Эти заповеди, сын мой, через Моисея передал людям сам бог, на горе Синай передал...
— А т-ты их все нарушаешь... Мотай отсюда — и никаких тебе Грань, или я...
«Да, этот парень может решиться на все! — промелькнуло в уме отца Иоанна. — Въезжая в Забродный, я с ними с первыми случайно встретился и, уезжая, — с последними вижусь. Рок? Предзнаменование? Парень любит девушку. И я люблю. А она его любит... И все-таки, полагаю, ты не ударишь меня, юноша, ты пьян, но не безумен...»
«Ни я, ни священник не успеем перехватить удара, — думал в свою очередь Савичев. — Андрей ловок и силен. Но если он сделает еще шаг, я швырну в ноги ему стол...»
Трахнула в сенцах дверь, и в то же мгновение, ширкнув по плечу и щеке, лом выскользнул из Андреевых рук. Его выхватили сзади. На непослушных ногах медленно, по-медвежьи повернулся: запыхавшаяся, с разгоряченным лицом стояла перед ним Граня. Только что возвратился домой Мартемьян Евстигнеевич и, похихикивая, сказал: «Андрюха пошел твоему сердечному патлы расчесывать!» Не накинув на себя даже платка, Граня кинулась к Груднихе.
— Какой ты глупый! — Вялым, как от переутомления, движением она прислонила лом к стенке. — Господи, до чего ты дурной, Андрей!..
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Кабинет директора мясокомбината размещался на втором этаже. Окна выходили в противоположные стороны. Подойдешь к одним — увидишь огромный двор комбината с многочисленными цехами и подсобными службами Из других окон видны площадь, широкие ворота, всасывающие, как мощная вакуум-труба, поток скота.
Директор и Степан Романович Грачев стояли у окон, выходивших на прикомбинатскую площадь. Стояли раздраженные, недовольные друг другом. На площади тысячи животных месили снег, желтили его мочой и пометом. Даже через двойные окна слышались блеяние и мычание скота, ругань погонычей и хлопки бичей. Распахнутые ворота всасывали, поглощали эту живую реку, чтобы переработать ее на мясо, колбасы, консервы. А к площади подъезжали и подъезжали вагоны автоскотовозов, подходили новые и новые отары и гурты.
— Все, как в прошлом году. — Директор сутулил плечи и нервно щелкал за спиной пальцами. — В четвертом квартале стоим, скота нет, а в первом — аврал, горячка.
— Значит, так нужно. Специфика производства.
— Специфика? Нужно? — Директор перестал щелкать, исподлобья повел глазами на Грачева. — Кому нужно? Вам, друг мой, аплодисменты: план первого квартала досрочно перевыполнен! Значит, вам и нужно. А мне — намыленная удавка. Во втором квартале мне опять придется выкручиваться: вы весь сколь-нибудь годный скот сбросите сейчас, ибо вы кормов не запасли.
Грачев, стоя у другого окна, потер ложбинку подбородка и примиряюще проворковал:
— Ну хватит вам, Денисыч! Высказались, хватит У вас барометр есть? — пошарил глазами по стенам.
— Я и без барометра, друг мой, знаю, когда у меня давление высокое — в первом и третьем кварталах. А во втором и четвертом — хоть сам под нож ложись.
— Под нож вы не годитесь, Денисыч, долго варить надо: стар, жилист.
— Неуместные шутки, — директор брезгливо повел плечами.
Грачев понял это движение сухих сутулящихся плеч, резко отвернулся к окну. Погода над городом заметно портилась. «Синоптики обещали на завтра небольшие осадки и ветер. Ничего страшного, — уговаривал себя Грачев. — Вот только из заречных хозяйств успеют ли догнать. Далековато — сотня верст».
— Позвоните своим приемщикам: от зареченцев поступал скот? Узнайте.
Директор опять повел плечами, позвонил. Нет, зареченский скот еще не поступал. Беспокойство Грачева было резонным: когда он требовал от одного из директоров совхозов немедленной отправки скота, тот просил повременить дня два-три, дескать, старики предсказывают непогоду. Грачев не сдержался и выговорил ему все, что думал о нем и бабке, которая надвое гадала. Сказал, что каждый день задержки чреват неприятностями на мясокомбинате, где уже сейчас образуется затор.
Он потянулся к своей волчьей шапке.
— Ладно, поеду.
— А ты, Грачев, оставайся. Через час у меня совещание с начальниками цехов и мастерами. Послушай, ибо одному мне будет весьма жарко.
— Поздновато. — Грачев посмотрел на часы. — У меня тоже люди вызваны из хозяйств, ждать будут. Да и дорога — тридцать километров.
— Ну и валяй, друг мой. Пока! Руки не подаю — враг ты мой.
— Фокусничаете, Денисыч?
— Не знаю, кто из нас фокусничает. — И, не поворачиваясь от окна, пощелкал пальцами за спиной, еще выше вздернул острые плечи.
«Дуешься? Дуйся. Тебе по штату положено дуться на нас — Грачев прикрыл за собой толстую, с клеенчатой обивкой дверь. — Мне тоже не сладкий мед — лавировать на острие ножа».
Выйдя из проходной, он молча забрался в пятиместный «газик-вездеход». Шофер снаружи захлопнул его дверцу и, в обход, направился к своей. Увидев такую услужливость, бородатый вахтер охально осклабился:
— Не приучай, сынок, пускай больше сам. А то они, такие, спервоначалу разучиваются ходить, а потом — думать. Х-ха-ха!
— Языкастый ты, батя.
— Сроду такой, сам удивляюсь.
— Чего он там? — хмуро спросил Грачев, когда шофер включил скорость.
— Да, говорит, тише езди — дорога скользкая.
Дома Грачев выпил стакан какао, надел другое пальто и отправился в управление, в свой любимый кабинет с диваном и люстрой. Первым делом он, несмотря на поздний час, позвонил в Забродный.
— Кто это?
— Уборщица.
— Немедленно найдите председателя. Пусть позвонит Грачеву.
— У них лекция в клубе, Павел Кузьмич ушли туда
— Вам сказано — делайте. Пусть немедленно позвонит.
— Я же вам русским языком...
Грачев бросил трубку: «Развинчивается дисциплина — никакого порядка!» Не присаживаясь, бегло просматривал кипу свежих газет, откидывал, словно они были в чем-то виноваты. К областной припал внимательнее и не ошибся: через всю первую страницу лег броский призыв:
«Труженики ферм! Следуйте примеру приреченских животноводов!»