А сейчас... Она не знала, что думать. Хорошо бы посоветоваться с кем-нибудь, ну хотя бы с Маратом Николаевичем. Но ведь он говорил уже, что Андрей — замечательный парень. А какой сам он, Лаврушин? Испачканной о землю пятерней — ширк по торчащим волосам! Тылом ладоней без стеснения — увлечен, не замечает — поддернет брюки и — о своих опытах, о тысячепудовых урожаях... Но в лугах под дождем читал стихи. Две строчки запомнились:

На коленях, обтянутых штапельным платьем, лежало письмо Андрея, заштрихованное красным карандашом. Ирина положила его под подушку. У всех — свое: у Лаврушина — опыты, у Андрея — овцы, у нее — врачевание и, будь он неладен, священник... Что ответить Андрею? А если он опять разыгрывает? Возьмет и скажет потом: «Я пошутил, извините». Лучше уж... будто никакого письма не получала.

И почудилось, что увидела, как обидчиво сдвинулись его короткие, с курчавинкой брови, как резко откинул он со лба путаные полукольца чуба, обнажив белую, не взятую загаром кожу. И захотелось спросить: а что же у тебя с Граней? От ворот — поворот? Она — к священнику, а ты — ко мне? Благодарна за честь и внимание!..

Ночевали у знакомого Базылу казаха, жившего на краю небольшого поселка. За вчерашний день прошли сорок километров, впереди — еще шестьдесят. Ночью по очереди с Базылом дежурили у отдыхающей отары, чтобы волки не напали — кругом степь да пойменные перелески. Для зверя раздолье! Василя не тревожили, пускай спит, его трактор с возом сена не утащат волки.

На рассвете Базыл поднял всех. Встала и хозяйка — напоить гостей горячим чаем перед дорогой.

Василь торопливо выпил две чашки и пошел греть трактор. Базыл с Андреем не спешили: не меньше часа потребуется Василю, чтобы завести застывший трактор.

— Погода нехорошая, — сказал Базыл, схлебывая с блюдца крепкий, на сливках чай. — Просто совсем нехорошая.

— А по-моему, ничего. — Андрей чувствовал ломоту во всех костях после целого дня езды в седле, с непривычки. — Небольшой туманец, мороза почти нет.

— Буран будет. Поясница болит.

«У меня после езды ломит. А у него? Всю жизнь таскал бадьи из колодца, тысячи тысяч бадей. А вообще-то на буран не похоже было, когда я выходил. Нам бы сегодня до райцентра добраться, а там — шапкой докинешь до города».

Через час тронулись. Впереди урчал трактор Василя, желтыми фарами нащупывая в сумраке дорогу. За большими санями с сеном, прицепленными к трактору, шла отара. Сзади ехали верхом на лошадях Базыл и Андрей. Базыл или не выспался, или чем-то озабочен был. Насунув на глаза лисий малахай и спрятав подбородок в овчинный воротник полушубка, он лишь изредка погикивал на отстающих валухов, но в разговоры с Андреем не вступал. Вот он вытащил из кармана ватных брюк табакерку и, обобрав с усов ледышки, стал шумно нюхать тертый табак. Крякал от удовольствия и косил на Андрея заслезившимся глазом. Протянул табакерку:

— Айда, нюхай. Сразу голова чистый становится.

Андрей с улыбкой отказался: в голове у него и так чисто, порядочной мысли не за что зацепиться. Вспомнил, что неделю назад просил у Василя папиросу, а тот спрятал пачку и наставительно сказал: «Малым хлопчикам вредно...» Нарочно, чтобы при Гране унизить. А тогда действительно очень тянуло покурить. Весь тот вечер каким-то бестолковым получился. То и дело думалось о нем. Даже Граня ушла, к Василю ушла...

А потом к кому? Дурацкие мысли лезут... Они вот с Василем здесь, а Граня — там, в Забродном. И вечером к ней придет молодой красивый священник. Это ведь уже ни для кого не секрет...

Доказать бы ей, что и он, Андрей, не тряпка, о которую только ноги вытирать. Почему, собственно, доказывать? Ей, может быть, никаких доказательств не нужно! Ей нужен, наверное, обычный честный труд... А жизнь на Койбогаре течет тем же порядком, как, наверное, и сто, и двести лет назад. Прав Коля Запрометов: что изменилось с приходом Андрея?

Он рукояткой камчи дотронулся до локтя Базыла:

— Дядя Базыл, а что если на Койбогаре держать всех колхозных овец? Здорово, верно? Построили б целый поселок. Кино, электричество, ну и... остальное, как у людей.

— Шибко долго думал? — Базыл с иронической усмешкой смотрел на загоревшегося вдруг помощника. — А пасти где будешь? А сена где возьмешь?

— Привезут! Все равно возят по отарам...

— Э, хрена редкого не слаще, Андрейка!

И Андрей вынужден был согласиться: правда, где пасти, откуда завозить сено? Но к своей идее он потом возвращался много раз, обдумывая ее и так и этак.

Сделали остановку. С воза набросали на снег сена — вволю. Валухи хватали его жадно, давно они не видели такого — ешь до отвалу. Потом, раздувшиеся, ленивые от переедания, стояли, дремотно понурив головы, и их с большим трудом удавалось тронуть с места.

В полдень начал дуть ветер, сырой, промозглый, со стороны Прикаспия. За такими ветрами идут обычно мокрые бураны. Дул сначала встречный, а потом слегка повернул и, срывая с низких туч влажные белые хлопья, взялся сечь сбоку, слева. И отара стала сбиваться с шага, идущие с левой обочины валухи отворачивали от ветра головы, теснили всю отару вправо, в сугробы. Чабаны криками и ударами загоняли животных на дорогу.

Первое время Базыл и Андрей справлялись с ними. Но когда ветер разгулялся в пургу, дело осложнилось. Пурга, как сыромятным ремнем, хлестала по лицам и рукам, слепила глаза, напитывала влагой, отяжеляла одежду. Трудно было дышать и двигаться, еще труднее — смотреть иссеченными глазами. Слепнущие животные теряли дорогу и всей массой порывались следовать извечному инстинкту — идти по ветру до тех пор, пока не попадется естественное укрытие или не прекратится вьюжная коловерть.

Случилось то, чего и опасался Базыл: отара повернула вправо. Давя друг друга, валухи перелезли через высокие гребни, навороченные у обочин снегоочистителем после прошлого бурана, и пошли в кромешно-белую степь. Напрасно метались на измученных лошадях чабаны, напрасно надрывали глотки: ни крики, ни побои не помогали. Закрыв глаза, валухи тяжело брели по брюхо в снегу, останавливались, часто нося боками, и опять шли туда, куда гнала их непогода. С каждым десятком метров их шаг становился медленнее, они с трудом вытаскивали тонкие ноги из глубокого снега. Да и шуба у них стала тяжелой, влажной от сырого бурана.

«Пропала отара! — с отчаянием смотрел Андрей на выбивающихся из сил кротких, покорных животных. — Вот и все, вот и принес пользу выпускник школы...»

— Что будем делать? — крикнул он Базылу, прикрывая лицо варежкой.

Тот безнадежно махнул камчой.

Почуяв неладное, Василь остановил трактор и высунулся из кабины. Отара уходила в степь. За вертящимися, как в огромной вентиляционной трубе, тучами снега она уже едва виднелась. Базыл и Андрей спешились и в поводу волочили за собой еле передвигавших ноги лошадей. Обмякший наст не держал ни людей, ни животных.

Василь плюнул сквозь зубы, решился. Смахнув с переднего стекла налипший снег, задвинул дверцу и круто развернул трактор. Вслед за машиной через гребень обочины перевалились сани. Вскоре он нагнал отару.

Как это бывает зимой, ночь навалилась сразу, словно ее вдруг в спину вытолкнули из гудящей коловерти. Ветер стал злее, снег жестче. А у чабанов, у отары силы гасли. Не идти вперед, значит, наверняка загубить животных, без движения они окоченеют. И без того уже шестого валуха забрасывал Андрей на сани, укрывал сеном, почти наверняка зная: эти — не жильцы.

«Хотя бы какая-нибудь лощина, хотя бы лесополоса попалась, — вглядывался вперед Андрей. — Укрылись бы... На сколько нас хватит? Только бы спасти.» Он обернулся оттого, что свет фар внезапно отстал, пропал рвущийся на ветру шум мотора. Оглянулся: матовые шары белели шагах в ста сзади. Мелькнула первая же верная догадка: что-то случилось с трактором. Подбежал к Базылу, помахал в сторону отставшей машины.