— Прошу, друзья! — выглядел он совсем не так, как утром в приемном покое. — Прокачу! — Это было вовсе из ряда вон выходящим, и Андрей с Ириной подумали: уж не выпивши ли он? Но Савичев был совершенно трезв; его пьянила радость отцовства. Он подал Ирине руку, помогая влезть в высокий «вездеход».

— Сначала — к тете Маше, Павел Кузьмич.

— Спит. Нельзя. Полный покой предписан. И сын Серега спит. Так что...

— Павел Кузьмич, берите нас в кумовья, а?

— А что! Возьму! — И замурлыкал:

— Хорошая песня! — Савичев вздохнул. — Отец мой любил ее. Теперь таких не поют...

Он дал газ. Мелькали дома, деревья, скворечники на шестах, колодезные журавли. За околицей разбежался в стороны полевой простор. Веселая была нынче зима: снегоочистители не успевали пробивать декабрьский шлях.

— Пробьемся?

Савичев, казалось, не слышал вопроса. Шапка его съехала на затылок. Он улыбался. Ответил двусмысленно:

— Пробьемся ли, говоришь? Должны бы пробиться, Андрюха! Тяжелехонько будет, но пробиваться надо. Сгубленная отара поперек дороги ляжет... Сердце крутит, Андрюша, припекает меня с двух сторон: с одной стороны радость, с другой — беда. Впору прыгать, как карасю на сковородке.

— Вместе будем прыгать, Павел Кузьмич.

— Вместе? — Савичев кинул взгляд на парня с девушкой. — Вы ж мои самые ярые критики.

Ладно, вместе так вместе!

К полуночи над Койбогаром разыгралась вьюга. Сидя за столом, Андрей слышал, как она подвывала в печной трубе. После неудачного диспута Андрей почти постоянно думал о своем Койбогаре. Теперь в его карманах, на его тумбочке лежали книги не о космосе, а о вещах более прозаичных, земных:

Андрей задумчиво смотрел на фанерный лист, на котором они с маленьким Рамазаном разместили пластилиновый поселок. Кошары на десять тысяч овец. Жилой квартал. Изба-читальня. Электростанция. Водокачка. Стригальный пункт... Одним словом, специализированная овцеводческая ферма! Мечта? Да, мечта!.. Базылу нравится, но Базыл-ага недоверчиво качает головой...

А за окнами — вьюга, вьюга. Как та, в ту ночь...

Далеко в степи снежные вихри овевают мертвую отару... Воет за окнами непогода, аукает, словно кличет кого-то, словно хочет разбудить всех в новом доме Базыла.

Никто не просыпался, только старая мать чабана что-то пробормотала во сне и успокоилась. Первое время, как переселились из землянки в дом, она среди ночи сползала на пол и досыпала на кошме. «Кривая постель, — говорила женщина о койке. — На полу лучше; места мно-ого!» Понять нетрудно: восемьдесят лет ложем ее были нары, кошма и ватное одеяло. Но Базыл сказал:

— В новом доме — по-новому жить! Что — чабан не человек?..

«Только ли в доме, дядя Базыл? А вообще, во всем? Вас устраивает остальное?»

Даже мысленно Андрей продолжал спорить с Базылом. Присев на корточки, поковырял кочережкой в печке. Из-под пепла вывернулись алые угли, он бросил на них пару овечьих кизяков. Они обнялись густым белым дымом, потрещали и разом вспыхнули. Печь топилась круглые сутки, потому что дом был еще сырой и холодный, ведь обмазывали его, белили уже по снегу. Парни грели в котлах и ведрах воду, делали замес, а девчата мазали саманные стены. Базыл не захотел ждать просушки — сразу переселился.

А мысли бегут, бегут... Кормов мало, падеж может начаться не завтра, так послезавтра. И в сотый раз: кто в этом виноват? Почему хорошо упитанных крепких валухов не сдали на мясо до наступления холодов? Винить правление колхоза — бессмысленно, сам же приезжал сюда с председателем, слышал, что он говорил. Начальника производственного управления Грачева? Но ведь не самолично он так решил! Причем, говорят, прошлогодняя зимовка повторяется точь-в-точь.

Он вышел из комнаты. Выла, радовалась степному приволью вьюга. И казалось, вокруг шла великая сеча, битва не на жизнь, а на смерть. Сейчас это были не заунывные мелодии ночной непогоды, а могучие трубные звуки борьбы. Так подумалось Андрею. Выжидательно примолкшего у его ног Жульбарса от потрепал по шерсти и ушел в дом.

Спал, наверное, не больше двух-трех часов. Проснулся от вкрадчивых шагов. Держа в руке лампу с прикрученным фитилем, Базыл, вернувшийся из больницы на прошлой неделе, осторожно ширкал забинтованными ногами к печке. Потянулся к своим валенкам, сохнущим на борове. Андрей сонно улыбнулся: они у Базыла редко высыхали, потому что, как он их ни ставил, валенки падали в разные стороны. А виной тому — кривые кавалерийские ноги чабана. «Чи вы футбол, дядько Базыл, с мальства между ног носили?» — подивился как-то Василь. «На лошади шибко много ездил», — ответил чабан.

Базыл внес в кухню корзину кизяков, разжег потухший очаг. Потом сходил за водой, налил в ведерный самовар. Заметив, что Андрей не спит, подул в руки и подмигнул:

— Холодно.

— Еще одна ярка заболела, дядя Базыл.

— Тц! — чабан вздохнул. — Плохо, Андрейка, из вон рук плохо. Вечер пора — в поселок поедешь, Пустобаева таскай. А как же!

Базыл заботливо поправил одеяла на жене и детишках, матери поближе подставил меховые тапки. И вдруг встрепенулся, сторожко наставил ухо на уличные вьюжные звуки. Андрей ничего не слышал, кроме завывания метели да дребезжания оконных стекол, а степняк уловил тревогу.

— Каскыр пришел, волк! — кинул он одним дыханием. — Жульбарс дерется...

И выкатился из комнаты, будто растаял в морозном пару, хлынувшем в неприкрытую дверь. Андрей выскочил следом, успев надеть лишь штаны да валенки. Впотьмах схватил подвернувшиеся в сенцах вилы.

Метель утихала, но порывы ее были жестки, снег хлестал по голым рукам, под майкой, как наждаком, царапал кожу. Андрей, мчась к темному пятну кошары, почти не замечал этого, он уже слышал дикую грызню. Там, за кошарой, то взвивался отчаянный голос Жульбарса, то раскатывался глухой волчий рык. И еще слышал, что сзади бежал Базыл и во все горло вопил: «Ай-ай-ай!..»

Когда подбежали к месту свалки, то здесь был один Жульбарс. Припадая на переднюю перекушенную ногу, он разъяренно скакал к бархану. На его гребне скользнули и исчезли узкие тени. И тогда пес, точно не замечая чабанов, метнулся назад к кошаре, хрипло выбрасывая короткий надсадный лай. Он взбежал на сугроб, который был вровень с крышей кошары, хотел прыгнуть на кровлю, но передняя нога подвела, и Жульбарс, визжа, свалился вниз, между стеной и сугробом.

— Каскыр!

На плоской, чуть покатой крыше зияла черная отдушина. Видимо, через нее волк и проник в кошару: в ней творилось что-то невообразимое.

— Давай снег! — запаленно крикнул Базыл, держа ружье над отверстием.

Андрей отвалил от сугроба огромную глыбу и кинул ее на кровлю. Базыл заложил ею отдушину и спрыгнул.

— Айда в кошару!

Общими силами чуточку оттянули половину двери, заваленной снегом, втискались в помещение. Шарахнувшиеся овцы сбили их с ног, и Андрей почувствовал, как острые овечьи копытца пронеслись по его почти голому телу. Вскочил. Рядом — локоть Базыла, пристывшего к тесовым дверям. Ноги были сжаты овцами, Андрей улавливал коленями крупную дрожь, которая колотила перепуганных животных. В наступившей тишине билось короткое, горячее дыхание сотен овец. Андрей услышал, что и сам он дышит часто, сбивчиво, что и его тело прошибла дрожь — то ли от страха, то ли от нервного напряжения. Он выставил перед собой вилы: вдруг волк бросится на него! Осторожно проглотил вязкую слюну.

Темнота прятала опасность. Как ни вглядывался Андрей, разглядеть ничего не мог. Овцы жались к ногам, значит, зверь где-то там, в противоположном конце. Вероятно, он давно сообразил, что попал в западню, и теперь выжидал, таился.