— Ты и насчет меня говорил?

— Чепуха! — Марат смутился. — Граня раз десять звонила. Ирина — тоже. Справлялись о тебе... Ну, бывай, старик! За тебя теперь спокоен. А то — пропал человек!.. Пиши в обком комсомола — пересмотрят...

Андрей не успел и поблагодарить. Марат сел в «газик» и уехал. «Спасибо, друг!» — Андрей не пошел в гостиницу, ему хотелось побыть одному. Первую встряску он уже пережил, теперь его мысли были, как бакенные огни на реке: тихие, ровные, спокойные.

Несмотря на поздний вечер, на улице плохо подмораживало. Всюду гомонили ручьи. Они оплели землю, как взбухшие вены. Пахло корой оттаявших верб, сырой землей, гуменной прелью. В выси, меж звезд, чудился шелест крыл, чудилась негромкая перекличка перелетных стай.

Где-то невдалеке, за соседним углом, неуверенный мужской голос трогал, брал на слух старинную казачью песню:

Лились слова ленивым ручьем, не разгорались. Но вот в первый голос вплелся второй:

Многое-многое напомнила Андрею песня, кою певали в походах деды и прадеды. Он знал и любил ее.

Да, немало было пролито на земле нашей и слез, и крови. Но знал Андрей: жизнь требует борьбы.

Самое лучшее средство обороны — переходить в наступление. Оно было известно Марату со школьной скамьи. Поэтому он как-то не очень удивился, когда заведующий сельхозотделом обкома партии, выслушав его, спросил:

— А как у вас, агроном, с подготовкой к севу?

Взял и спросил именно о том, за что отвечал в первую очередь Лаврушин, и ничего не сказал о Савичеве. Выло ему пятьдесят лет, это Марат знал точно: недавно в областной газете печатался указ о награждении заведующего Почетной грамотой Президиума Верховного Совета республики. Знал также, что на этой должности Фаитов уже двенадцать лет. В пятьдесят четвертом он произносил речь перед первыми целинниками. Вторично довелось встретиться ровно через девять лет. Марат за это время и целину распахал, и в армии отслужил, и вуз окончил, а Фаитов был все в той же должности и, кажется, ничуть не изменился.

С его лица Марат перевел взгляд на окно. На улице хозяйничал март. В скверике напротив ветер весело хлестал гибкими оттаявшими ветками деревьев, на асфальтовых дорожках морщил серые лужи.

Да, шла весна! А он, агроном и парторг, в это горячее время бросил колхоз.

— Вы не с того начали, Лаврушин, и как молодой агроном, и как молодой секретарь парторганизации. Вы же сами говорите, что не можете в принципе возразить хотя бы против одного пункта решения бюро парткома. И, тем не менее, ходатайствуете за председателя...

— В принципе — да, если формально. Но ведь надо глядеть глубже.

— Между прочим, — Фаитов, вероятно, не слышал его ответа, — между прочим, партком и производственное управление намерены рекомендовать колхозникам вас в председатели. Ну-ну, не вскакивайте! Чего же здесь удивительного? По всем статьям подходите. С вас будем спрашивать за итоги сева...

Вышел Марат оглушенным. Ловкий ход, ничего не скажешь! Палка о двух концах: если продолжать начатое, могут подумать, что боится ответственной должности; если отступиться — мол, обрадовался, успокоился. А Савичев как встретит это, а колхозники? Скажут, хлопотал ради приличия, ради очистки совести...

Если б Марат знал, что после его ухода Фаитов сразу же позвонил в Приречный и спросил, как там смотрят на кандидатуру Лаврушина, он, конечно, не мучался бы сомнениями.

В комнате инструкторов растерянному Марату с участием посоветовали: бросьте время терять, сейчас не до какого-то проштрафившегося председателя, область понесла огромные потери, неважно идет ремонт тракторов — вот над чем приходится всем думать.

Марат поехал в аэропорт, и на следующее утро был в Алма-Ате. По гранитным длинным ступеням Дома правительства поднимался с необычной для него робостью и даже некоторым страхом. Три высоких застекленных двери. В какую войти? Входят здесь в одну дверь, центральную, у нее бронзовая ручка натерта ладонями до солнечного блеска.

Успокоение пришло в вестибюле, когда сержант милиции глянул в его партбилет и коротко объяснил, как пройти в приемную секретаря ЦК.

В грязи возились все трое: Грачев, Савичев, Лаврушин. Подкладывали под колеса «газика» прошлогодние перекати-поле, которыми была забита лощина, копали вязкий и черный, как деготь, наносный ил. Но трясина прочно всосала машину. Савичев отбросил лопату и тылом выпачканной ладони вытер большой влажный лоб.

— Опять ты нас в грязь затянул, Степан Романович!

— Почему — опять? — Грачев грузно утаптывал сапогами перекати-поле, гатя ими колею. — А?

Савичев не ответил: «Не понял — тем лучше для тебя!» Угрюмыми глазами повел окрест. Склоны лощины были круты, поросли дерезой и чилигой. Жил в этой сырой впадине какой-то нерадостный, кладбищенский дух. Может быть, оттого, что небо заволокла громадная фиолетово-черная туча и попрятались, молчат жаворонки и суслики?

Час назад, побывав во всех тракторных бригадах колхоза, они решили напрямик проехать к Койбогару — так Грачеву захотелось — и сели в лощине, понадеявшись на прочность донного грунта, подернутого сухой коркой.

В лужице, насочившейся возле заднего колеса, Марат кое-как ополоснул руки, помахал ими в воздухе.

— Пойду в бригаду за трактором...

Отговаривать не стали, хотя до ближайшей бригады было километров пять. Только он ушел, как сыпанул крупный частый дождь. Савичев первым полез в кабину.

Сидели, не разговаривали. Вода извилистыми струями бежала по ветровому стеклу. А навстречу машине по колее неезженой в этом году дороги устремился мутный шипящий поток. Грачев приоткрыл дверцу и высунул испачканные руки под дождь. Вымыв, снова захлопнул дверцу.

— Вот шпарит так шпарит! — Он искал повода для разговора.

Савичев не отвечал, прислушивался к дождю. Ему казалось, что это не капли строчат по тенту газика, а пишущая машинка.

— Закурим?

Грачев тряхнул перед Савичевым надорванной пачкой «Беломора». Савичев взял папиросу, с брезгливостью посмотрел на размокшие белые пальцы начальника управления, они напоминали пальцы утопленника.

Видя, что Савичев не склонен к разговору, Грачев откинулся на спинку сиденья и выпустил густую струю дыма. Сказал, будто не Савичеву, а куда-то в пространство:

— Вы плохо кончите, Савичев, даю вам слово... Но вас я понимаю: обида, уязвленная гордыня, даже месть, если хотите... А вот Лаврушина не понимаю. Исполняющий обязанности председателя затягивает, саботирует сев, а главный агроном идет на поводу, поддакивает...

Савичев устал говорить на эту тему. Да и бесполезно! У Грачева один довод: «Другие сеют, а вы чем лучше? Вы всех умнее?» А сеять рано, земля не прогрелась. Монотонно, как дождевые капли, продолжали падать грачевские слова:

— Ладно бы техника готова была, а то ведь...

Да, прав товарищ Грачев: техника не вся готова, восемь тракторов ждут ремонта у мастерской. И товарищ Грачев знает, почему они ждут ремонта, но для него это не причина: «У других все машины в поле, а они тоже участвовали в сеновывозке... А если и ремонтируются у кого, так зато остальные сеют, сроков не упускают...»