Каких сроков? Забродинцам тоже сроки дороги, но им далеко не безразлично, как и когда сеять. У вас, товарищ Грачев, зарплата какой была, такой и останется, а у колхозника она зависит от сроков сева, от того, как он посеет и пожнет... Много говорим об излишней опеке, но и поныне кое для кого цифра, сводка — главное мерило работы.
Дождь ушел на запад с потухающим шумом, как удаляющаяся конница. Все сразу ожило, засветилось. Опять жаворонки заполонили небо и звенели, звенели, словно боялись затеряться в голубом просторе.
Вскоре приехали на тракторе Иван Маркелыч и мокрый Марат Лаврушин. Зацепили «газик» и отбуксировали наверх.
— Как просто, — ворчал Грачев, заводя стартером мотор. — А ведь сколько копались...
На Койбогаре была лишь бабушка с детишками: остальные ушли с отарами в барханы. Правда, около недостроенных двухквартирных домов возились строители, но они не интересовали Грачева.
Он с чуть заметной улыбкой прочитал текст на фанерном листе, прибитом возле полуразрушенной есетовской мазанки. Потом вошел в новый большой дом чабанов, оглядел комнаты с таким видом, словно собирался делать опись имущества. Было в нем такое: чересчур внимательно присматриваться к чужому...
Савичев, сославшись на недомогание, остался в машине. Водил Грачева по зимовке и все объяснял Марат Лаврушин: полная механизация работ, посевы кукурузы, культурная жизнь овцеводов... Когда поехали в Забродный, Грачев был необыкновенно оживлен, в его голове уже рождались грандиозный планы.
— Понимаете, за этот Койбогар вам можно простить даже срыв весеннего сева! Молодцы, честное слово!.. Мы это не оставим без внимания. Соберем актив района, обсудим, одобрим... Во всех хозяйствах начнем строить специализированные животноводческие городки... В газеты об этом!..
Савичев, привалившись к дверце, полулежал с прикрытыми глазами и, казалось, не слышал Грачева. А Марат, сидевший сзади, смотрел на широкую спину начальника управления, на его длиннопалые руки, крепко сжимавшие баранку руля, и думал: «Во всяком человеке есть теневые стороны характера, даже у гения. Карамзин сказал: «Нет тени без предмета...» Но у этого предмета тень очень уж черна, в такой тени трудно живется...»
— Простите, Степан Романович, я вас перебью... Вы хотите поднять все это в масштабе района, точнее, производственного управления. А материальная база? Нужны лес, кирпич, средства... Вы же Павлу Кузьмичу за башкирский лес... Помните?
Марат с нетерпении ждал ответа, подавшись к спинке переднего сиденья. Грачев помедлил.
— Видите ли, — начал он поучающе, не спеша, — видите ли, у вас, у Савичева в частности, вся инициатива имела неорганизованный, партизанский характер... А если с таким начинанием выступит управление, то его поддержат область и, если хотите, республика! Будут выделены дополнительные фонды...
Савичев устало открыл глаза:
— Ты, как посмотрю, ничему не научился, Степан Романович. Ничему.
Грачев не выдал себя. Неприязненную реплику Савичева свел к безобидной шутке:
— Вы, Павел Кузьмич, как всегда, острите! Вы уж извините за нагоняй, но ведь и я человек, и с меня спросят, почему забродинцы не сеют...
В Забродном он остановился на площади, невдалеке от деревянного обелиска над могилой Василя Бережко. Подошел к металлической оградке, снял клетчатую из грубого сукна кепку.
— Да-а... парень был! — произнес с грустным вздохом. — А мы ищем героев... Хорошо помню его...
Марат был уверен, что Грачев Василя никогда и в глаза не видел. Очень хотелось сказать: «Не кощунствуйте, товарищ Грачев!» Прежде Марат не обращал внимания на грачевский нос, — в конце концов не во внешности человека дело! — а сейчас он показался ему неприятным, толстым, как белесая сарделька. Это еще больше настроило против Грачева: «Нет, Степан Романович, с тобой мы будем биться до конца! Только до конца!..»
Вместе направились к правлению. Оттуда навстречу им шел Владимир Борисович Заколов — в обычной рубашке с расстегнутым воротом.
— Звонили из Приречного, Степан Романович. Просили вас срочно... Комиссия приехала, — сказал он. — Из республики...
— Комиссия? — на лице Грачева не дрогнул ни один мускул. — Что еще за комиссия?
Он тут же попрощался и уехал.
— Наконец-то! — вполголоса произнес Марат. — А чем кончится? — Повернулся к Савичеву: тот стоял бледный, держась рукой за грудь. Обеспокоенно шагнул к нему, подхватил под локоть: — С вами плохо?
— Да нет, пустяки... Все думал, пройдет... А оно... Забирючило-таки...
Марат и Заколов осторожно довели его до амбулатории. Навстречу им выскочила Ирина в белоснежном халате — тонкая, изящная. Она увидела их в распахнутое окно. Встретилась с Маратом глазами, потупилась.
— Что с вами, Павел Кузьмич? — Ирина уложила Савичева на кушетку, ловко подсунула под его голову подушку. — Вот так... Сейчас мы пульс, сердце...
Минутой позже из прозрачной пипетки отсчитывала капли в стакан с водой. Капнет и — взмах густых ресниц на Савичева, капнет — снова тревожный взмах: очень уж бледен Павел Кузьмич, на лбу испарина, а под глазами — темные впадины. Спиной, всем телом ощущала, что от дверей за каждым ее движением следит Марат. Отвела руку в сторону, чтобы не сбиться со счета, глянула из-за плеча: Марат смотрел на нее, смотрел серьезно, обеспокоенно. В ответ на ее взгляд чуточку, одними уголками губ улыбнулся, как-то очень хорошо улыбнулся. Она отвернулась и прошептала смущенно:
— Вы не нужны пока... Сейчас Павлу Кузьмичу покой нужен...
Марат и Заколов поняли: их вежливо выпроваживают.
Марат решил забежать домой, переодеться: от его одежды парило на солнце, как от кипящего самовара. Оглянулся на раскрытые окна амбулатории, увидел профиль Ирины, склонившейся над Савичевым, ее высокую пепельную прическу... «Ирина. Иринушка!..» Усмехнулся: какая сентиментальность! Марату казалось, что его мокрая одежда напомнила девушке, должна была напомнить ту глухую осеннюю ночь в мокрых лугах, ту сказочную для него ночь... А для нее? Была ли для нее она волшебной?..
И снова оглянулся, забеспокоился о Савичеве: будет ли ему лучше? Вот такова она, жизнь! Загоняли человека, замордовали...
Марат повернул назад. Не входя в амбулаторию, сел на ступеньки крыльца: может быть, помощь понадобится... Сел и увидел Граню.
Она шла через площадь. В руках у нее были незнакомые цветы. А кто же рядом с Граней? Марат напрягал зрение...
Моложавый, чисто выбритый мужчина с глазами, о которых говорят — с поволокой. Такие глаза нравятся романтичным, мечтательным женщинам. Кого-то очень напоминал этот мужчина в ладно скроенном модном костюме...
В следующее мгновение Марат удивленно присвистнул.
В руках улыбающейся Грани были голубоватые подснежники, а рядом с ней шел бывший священник — Иван Петрович Стукалов...
2
— Рады? — Грачев пристально, с плохо скрытой ненавистью смотрел на Ильина. Почти год, как вместе работали, а так и не сблизились, так и не перешли на товарищеское «ты».
Ильин стоял у распахнутого окна, глядел на улицу. В палисадниках вербы распустили желто-медовые сережки, и над ними напряженно гудели тысячи пчел. Протарахтел автоклуб отдела культуры — в поле подался. Из школы донесся длинный веселый звонок — перемена!
— Переменам всегда радуются, — спокойно сказал Ильин, не поворачиваясь. — Хорошим переменам. Но мне, Грачев, грустно. Ну, сняли вас, ну, наказали... А раньше? Разве нельзя было вовремя остановить Грачева, остеречь, чтобы не зарывался, не забывался? Вот что меня угнетает, Степан Романович. Вместо профилактики — крайность, хирургическое вмешательство.
— С вашей помощью, Ильин, вмешательство! — воскликнул Грачев и встал из-за своего, бывшего своего, стола. — А я... ради общих дел старался, не ради личных...
— Не-ет, — протянул Ильин и покачал головой, — не-е-ет, Степан Романович, личное, очень личное в вас превалировало. И если вы не поняли всех выводов комиссии, то остается лишь посочувствовать вам...