Все переглянулись, подумав: «Не пройдет это даром Луковкичу!»

Иловайский холодно обратился к собранию:

— В таком случае предлагаю уполномочить на это генерал-майора Мартынова.

Все согласились, промолчал только Луковкин.

Мартынов важно надулся и проговорил:

— Согласен. Лавры победные должно пожинать не только в битвах с турками, — покосился он на Луковкина, — но и против злонамеренных скопищ бунтовщиков, угрожающих спокойствию общественному и самому трону. — И, не выдержав торжественного тона своей речи, неожиданно выругался грубо и потряс кулачищами: — Пора голь непутевую в ежовые рукавицы ваять, чтобы и пикнуть не посмела! А смутьянов да заводчиков волнений и буянств в Сибирь загонять, смерти предавать!..

Иловайский продолжал:

— Особливо должен сообщить вам о положении в крестьянстве. Попытки мятежников связаться с крепостными в ближайших к Дону губерниях, дабы разжечь и там пожар волнений буйственных, к великому счастью, успеха не имели, благодаря принятым правительством мерам: в Воронежской, Саратовской и других губерниях расквартировано много войск — пехотных и конных. Но прискорбно то, что на самом Дону начались волнения среди крестьян, в имениях находящихся. Известно и про то, что в станице Есауловской и соседних с ней имеется скопище крепостных, бежавших от российских помещиков, и что они действуют заодно с мятежными казаками. Положение осложняется недовольством казаков, на строевой службе состоящих, под влиянием тревожных вестей с Дона. Вот что требует от меня граф Салтыков: «Всемерно примечайте и за теми донскими полками, в Таврии и в Кавказском корпусе находящимися, кои также, по некоторым известиям, подозрительны, что ведут со свирепствующими станицами переписку и делают заговор».

Иловайский помолчал немного, потом устало промолвил:

— А теперь послушайте прошение, полученное мною на днях от наиболее упорных по своему бунтовщичеству казаков станиц Пятиизбянской, Верхне- и Нижне-Чирской, Кобылянской и Есауловской; «Хотя наряд казаков на поселение по Кавказской линии чинится не по собственному войскового правительства повелению, а по именному ее императорского величества государыни, но как сей наряд чувствительно нам важнее бывших нарядов на службу в заграничные армии, общества станиц наших приступать к своему наряду не согласны. Для верности приложили к сему пять станиц станичные печати, каждая порознь».

— Негодяи! — возмущенно воскликнул Мартынов. — Сами же пишут, что не только против войскового правительства, а против воли государыни идут. Всех их на виселицу вздернуть!

Сербинов сказал свирепо:

— Считаю, что время уговоров и переговоров уже минуло. Нужно действовать, как учил отец медицины Гиппократ: если раны не заживают под влиянием лекарств, надо пустить в ход железо, а если и это не поможет, прижечь ту рану огнем.

Все, кроме Луковкина, поддержали Сербинова.

Иловайский слегка поморщился, подумав: «Храбрые вояки за столом заседаний!.. А ведь не следует ожесточать казаков излишне суровыми карами». Он встал и сказал:

— Ну, с главным делом мы покончили, господа. Но все же не расходитесь, побеседуем еще, я прикажу сейчас подать сюда вина и закуски.

Иловайский взял колокольчик со стола, вышел в соседнюю комнату и позвонил.

Вслед за атаманом поспешил, притворив за собой дверь, полковник Сербинов. Подойдя к Алексею Ивановичу, он сказал тихо, почти шепотом:

— Хорунжий Денисов тайно приехал в город. Заговор, надо полагать, злоумышляет…

Изумленный Иловайский повторил довольно громко:

— Хорунжий Денисов здесь?

В этот момент дверь комнаты отворилась, вбежала, запыхавшись, красивая молодая горничная. Смугловатое лицо ее, казалось, побледнело.

«Хорошая прислуга у меня, — удовлетворенно подумал Алексей Иванович. — Стоит позвонить, бегут со всех ног». А Сербинову пришла мысль: «Хоть и держит под туфлей графиня Собаньская своего супруга и не дозволяет ему никаких шалостей, а все же Алексей Иванович остался верен себе: вся прислуга у него красавицы как на подбор!»

Прижав руку к сердцу, прерывающимся голосом горничная спросила:

— Изволили звать, сударь?

Иловайский ответил ласково — нравилась она ему:

— Ты что так запыхалась, Настенька?

— Бежала опрометью, сударь.

— Подай-ка нам вино да закуски… А чем графиня занята?

— Письмо пишет. Не велела никого пускать к себе.

Алексей Иванович улыбнулся: у графини Собаньской, жены его, были сильные придворные связи, и если до сих пор его не сместили с должности атамана из-за этих треклятых волнений на Дону, то в значительной мере по причине заступничества друзей графини.

— Прошу! — радушно пригласил Иловайский.

Все подсели к столу, кроме Луковкина, который ушел, сославшись на нездоровье.

После нескольких рюмок вина языки развязались. Мелентьев, размахивая длинными руками, громко говорил полковнику:

— Ей-ей, у нас не один только простой мятеж против порядков государственных, а bellum civile, как говорили римляне, иначе сказать гражданская война. Да ведь примечательно и то, что сама государыня многократно подчеркивает сие в своем указе.

В разговор вступил Сербинов:

— Посмотрите, что делается в мятежных станицах: не только станичных правителей сбрасывают и своими ставленниками замещают, но против зажиточных, против казаков порядочного состояния идут, кои, знают, они, верной опорой престола являются. Сколь многих из числа благонамеренных «дюжих» избили, изгнали, в бегство принудили обратиться, имущество их забрали и меж беднотой поделили. В станице Пягиизбянской двух старшин били до полусмерти, а всех прочих чинов и старшин взяли под караул. В Есауловской есаула Клима Кондратова били плетьми, богатого казака Чаусова посадили в колоду, капитан Кирьяков в заключении у них томится. В станице Нижне-Чирской шестнадцать чиновников и двадцать четыре богатых казака раздели донага и связанных посадили в ледник… Да всего не перечислишь, — махнул безнадежно рукой Сербинов и добавил: — Одно лишь остается: силой оружия разбить мятежную голь.

Сидевший рядом с Сербиновым полковник заметил:

— Конечно, войск ныне на Дон много прибыло, а все ж и бунтовщики не бессильные. Один степенный казак Савельев, чудом вырвавшийся через дозоры мятежников из станицы Есауловской, сказывал мне, что там стоит сборный отряд в шестьсот сабель из казаков многих станиц. Есть там, и немало, беглых крестьян. Всех кузнецов в этой станице, да и во многих других восставшие принудили ковать сабли, кинжалы, железные наконечники к дротикам. Пушки, их шесть имеется в Есауловской, в пригодность привели и на сани поставили, чтобы легче перевозить.

— А кто ж мятежниками командует? — спросил уже захмелевший Мелентьев.

— Простых казаков повыбирали в командиры, — пренебрежительно ответил полковник и, понизив голос, добавил: — Но кое-кто и из офицеров перешел на их сторону — к примеру есаул Рубцов, состоящий у них в великом уважении, хорунжий Денисов, подхорунжий Костин, сотники Попов и Чудинцев. Нашлось и еще несколько.

Услышав фамилию Сергуньки, Настенька, переменявшая на столе тарелки, едва не выронила их, вздрогнув…

А в это время Сербинов, сидя поодаль на диване вместе с Иловайским, шептал ему на ухо:

— Все же в мятежных станицах немало наших людей осталось: кое-кто из «дюжих» лишь для вида перешли на сторону повстанцев, а на деле за нас крепко стоят; из середних по достатку тоже изрядно есть таких, кои зубами скрипят, видя бесчинство и неповиновение, погромы, чинимые «дюжим», — боятся, что и до них дело дойдет. Во всех бунтовщических станицах лазутчики у меня имеются. Приказал им, чтобы масленую неделю справляли широко, по-обычному, и чтоб всячески мятежников спаивали, топили их боевой дух в водке сивушной. А те сроки решительного наступления щербатовского, о коих вы изволили мне по секрету сообщить, как раз совпадают с масленной-то…

— Дельно придумано, Степан Иванович, — сказал Иловайский. — Ты у нас настоящий… — и он приостановился, не найдя подходящего слова.