— Это вино имеет золотистый оттенок солнца.

Потом, бросив на Ирину испытующий мрачный взгляд, провозгласил тост:

— За леди Ирен, за одну из самых красивых женщин России! Уезжая, я увожу с собой ее прелестный образ!

Все осушили бокалы. Продавец, повинуясь жесту Крауфорда, налил хиосского вина, темно-красного, смолисто-густого.

Смолин, уже охмелевший, предложил:

— Давайте выпьем во славу нашего доблестного Черноморского флота!

Едва уловимая усмешка пробежала в глазах Монбрюна, но он поддержал тост:

— Конечно, конечно… Чудесное предложение! — И он укоризненно взглянул на сэра Крауфорда, который, благодушно посмеиваясь и как будто не расслышав тоста, стал расплачиваться с продавцом. — Это вино так напоминает кровь… Неужели же снова будет литься она в боях с турками? — неожиданно спросил он Анатолия в упор.

— Откуда мне знать? — Позднеев недоуменно пожал плечами, — Про то могут ведать лишь очень немногие при дворе, в Санкт-Петербурге.

— Вы правы, — любезно ответил Монбрюн. — Но вот, к примеру, у нас на флоте ходит слух, что ваш шеф, прославленный генерал Суворов, вскоре получит сугубо мирное и далекое пространственно от столицы назначение, а это — одно из свидетельств, что войны вскоре не ожидается.

Эти слова взволновали Позднеева. И дело было не столько в том, что судьба Анатолия во многом зависела от судьбы Суворова, но и в том, что его глубоко возмущало пренебрежительное отношение царского двора к Александру Васильевичу. «Наверно, здесь не только придворные интриги, но больше того — интриги иностранные», — подумал он.

Выйдя из палатки, отправились бродить по ярмарке. Смолин, Ирина, и Анатолий шли впереди, а за ними, на некотором расстоянии, — Крауфорд и Монбрюн. Смолин не знал английского языка, Ирина и Анатолий могли говорить свободно, о чем хотели.

— Я люблю тебя, — сказала Ирина, заглядывая в глаза Позднеева. — Моя участь неразрывно связана с твоей. Мне так тяжело без тебя!..

Анатолий крепко сжал руку Ирины, ответил горячо:

— Потерпи еще немного… все уладится.

Крауфорд и Ирина сели в сани. Бородатый ямщик привстал, лихо гикнул, и кони помчались, вздымая серебристую пыль.

Только поздним вечером Алексей вернулся домой.

— Где ты пропадал? — строго спросил Позднеев.

— Не гневайтесь! Вот слушайте: как только Монбрюн отошел от вас, я — вдогонку за ним. Он шагал быстро, расталкивал всех, но, как дошел до золотого ряда, стал идти тише, приглядывался к продавцам. А когда заприметил того толстенького купца-турка, у коего вы колечко купили, — сразу к нему! Я же сделал вид, будто рассматриваю вещички на соседнем прилавке. Монбрюн оглянулся воровато, вытащил небольшой конверт — показалось мне, что никакого адреса на нем не было, — протянул турку и быстренько промолвил всего два слова: «Срочно. Маркизу».

— Маркизу? — переспросил Анатолий. И, подумав немного, решил: «Похоже на то, что маркизу де Сен-При, полномочному послу французского королевства при дворе султана в Константинополе». — Ну, и что ж ответил турок?

— Ни полслова!.. Кивнул и спрятал тот конверт в свою табакерку. А Монбрюн тотчас же отошел и к вам направился.

Твое сообщение говорит о многом и о малом, — размышлял вслух Анатолий. — О многом потому, что сей капитан-лейтенант российского военного Черноморского флота, русскоподданный, ведет тайную переписку с некиим французским маркизом. О малом потому, что, как любит говорить Александр Васильевич, «обстоятельно и досконально» неведомо, кому и о чем писал он. Арестовать того турка и предложить ему дать показания нельзя — есть царский приказ: «Не чинить препятствий к свободной торговле». А все же надобно подумать, нельзя ли раздобыть то письмецо? Ну, а дальше что было?

— Переждал я, пока вы в палатке вино пили, а тут Поленька мне подвернулась. Вместе с ней под руку вслед за Монбрюном и Крауфордом пошел…

— Постой-постой, это какая же Поленька?

— Да нешто вы не заприметили ее?.. Рыженькая такая, развеселая… дворовая девка Верзилиных, — широко улыбнулся Алексей.

— Погоди, — опять остановил его Позднеев. — Ты про дело сказывай!

— Поленька-то свое тарахтит, а я прислушиваюсь, о чем Монбрюн с Крауфордом говорят. Да только мало дельного привелось услышать: опасался близко подходить. Правда, подвыпивши они были и говорили довольно громко. Слышал я, как француз сказал: «Мелкую политику ведете вы, сэр Крауфорд. Все это — удары шпагой по воде. Нужно приниматься за главное… Потом беседу завели о каком-то колонеле — полковнике значит, — о коем Монбрюн отозвался, что тот „не переобременен убеждениями и надо попытаться золотом склонить его“».

— Колонель? — повторил Анатолий и подумал: «Возможно, речь шла у них о полковнике Лоскутове, коменданте Таганрога. Говорят про него, что пьет изрядно и на взятки жаден. А жена у него, гречанка, любит дорогие наряды…»

— А что же ты все-таки так припозднился? — спросил Анатолий, размышляя о том, что уже поздно пойти с докладом к Суворову, придется отложить до утра.

— Да, знаете, Анатолий Михайлович, мы с Поленькой всю ярмарку осмотрели, — смущенно осклабился Алеша. — И ученого медведя видели, в балагане были, где Петрушку представляли, и на качелях… Да и хлебнул я, признаться, маленько…

Излишнее увлечение Алексея ярмаркой, а также медлительность Позднеева, не доложившего тотчас же Суворову, имели плохие последствия: когда на следующее утро был отдан приказ немедленно найти и обыскать турецкого купца под предлогом покупки им украденных бриллиантов, то оказалось уже поздно — купец тот выехал с постоялого двора и как в воду канул.

К вечеру началась метель. Буйный ветер обжигал короткими, словно взмах кнута, ударами, — он то налетал сзади и дул с такой силой, что ноги сами собой начинали бежать, то бросал в лицо горстями снежную пыль.

Несмотря на теплые варежки, руки Меланьи Карповны закоченели, и она с трудом постучала в окно деревянного флигелька в глубине двора. Таня бросилась к двери, отодвинула засов, впустила тетку.

— Ну и завируха на улице! — сказала Меланья Карповна, устало.

Таня помогла тетке развязать и снять большой пуховый платок, кунью шубу, поспешила налить кипятку из шумящего на столе медного самовара. Потом добавила из чайника настоенного чаю, поставила перед теткой чашку саксонского фарфора и придвинула банку с вареньем, блюдечко. Смотрела на Меланью Карповну пристально тоскливым взглядом черных глаз, которые казались особенно большими на похудевшем, бледном лице.

— Все не так получается, как надо, — тяжко вздохнула Меланья Карповна, выпив блюдечко чаю. — Даже вот эта новинка заморская — чай китайский, подарок Алексея Ивановича, и тот не на радость. Что делать, и ума не приложу! Ты знаешь, куда ходила я по этакой-то погодушке? Сама побывала на почтовом дворе, никому из челяди атаманской не доверила, послала письмо твоему отцу, чтобы приехал он без промедления…

Глядя в печальные глаза Тани, Меланья Карповна поспешила добавить:

— Да ты-то, девонька, не виноватая. Все он, атаманушка, блажит, словно ты его любовным зельем опоила. Он и сегодня призвал меня к себе и вновь стал уговоры делать, чтобы ты за него, замуж шла, обещал богато одарить меня. А я ему напрямик отрезала, что николи у нас на Дону — сами, мол, знаете — не было такого свычая-обычая, чтоб родня торговала девками, ровно скотом бессловесным. Пусть, мол, отец ее родный свое слово крепкое скажет и, ежели захочет, сам тебя уговаривает, а мое дело сторона. Рассерчал атаман, аж кровь бросилась в лицо, но промолвил тихо: «Неужто ж Таня так сильно любит того казачонка? Ведь все прихоти ее буду сполнять, в столицу повезу — пусть все любуются на красу донскую…».

Слезы градом покатились из глаз Тани.

Тетка обняла ее, стала утешать:

— Ну что ты, Танюшенька?.. Ведь я тебя никак не неволю. Навряд и братец станет принуждать.