Едва он успел сделать это и отойти от прилавка, как заметил, что Смолин, вытянув шею, разыскивает его взглядом в толпе.

— Опять запропали невесть куда, Анатолий Михайлович! Я хотел посоветоваться с вами… Ну, ничего, дома покажу, какую обновку купил я для невесты.

В этот миг шагах в двадцати Позднеев увидел высокую фигуру Крауфорда — и удивился: впервые лицо его, без благодушной, беззаботной улыбки, было злым, угрюмым, с какой-то затаенной мыслью. Но вот и он разглядел в толпе Позднеева и тотчас же засиял приветливо.

— Так вот она, та неожиданность, о которой вы, Анатолий Михайлович, говорили давеча, — улыбнулся Смолин. — Сомненья нет, — что Ирина Петровна прибыла вместе с ним. А впрочем, — где же она? Что-то не видно!

— Гуд монинг! — приветствовал Крауфорд Анатолия и Смолина, приподнимая шляпу. — Мы приехали сюда на… как это по-вашему называется?.. Ах да, сани… тройка… Послушайте, к какому выводу я пришел: русские, собираясь в путь, долго запрягают тройка, но зато ездят очень быстро. И не только в буквальном смысле — это широкое обобщение всего вашего национального характера, ха-ха-ха! Остроумно, не правда ли? Признаться, я продрог во время езды, ведь мой каррик не так-то тепл, — показал он на свой английского изделия суконный клетчатый плащ с тремя пелеринами. — И теперь я мечтаю о том, чтобы выпить несколько глотков вашего дьявольски крепкого напитка — водка… Водка! Вот видите, я уже знаю и это туземное слово. Еще немного научусь по-русски — и уже смогу ухаживать за вашими Венерами в овчинных шубах, ха-ха-ха!.. Что же вы не смеетесь? С грустью вижу, что при всех ваших несомненных достоинствах вы безнадежно лишены чувства юмора, досточтимый сэр. Не правда ли, мистер Смолин? Ха-ха-ха!

— А где же ваши спутники? — не выдержал Анатолий, чувствуя, как сильно бьется его сердце: «Не случилось ли чего с Ириной, не заболела ли?»

— Спутники? Ах, да; Ирен и Монбрюн. Они отстали… где-то здесь, в этом же ряду. Оба помешались на восточных безделушках: наверное, любуются ими. А впрочем, вот и они. Красивая пара, не правда ли? — Крауфорд весело смеялся, но острым, колючим взором он подметил, как гневный румянец окрасил щеки Позднеева, когда тот услышал слова «красивая пара».

Увидев Ирину, Анатолий, чуть было не рванулся навстречу ей, но усилием воли сдержал себя и вежливо, чуть-чуть суховато приветствовал ее и Монбрюна, Глаза и губы Ирины улыбались ему, но между тонкими бровями залегла морщинка. «Этой морщинки не было раньше, — быстро неслись мысли Анатолия. — Нелегко ей, бедной, живется… А все же „красивая пара“, сказал Крауфорд… Да, нельзя отрицать, Монбрюн красив… и, конечно, весьма опытен в любовных интригах. И еще: почему он не уехал? Ведь, по его же словам, он должен был выехать из Таганрога к первому января. Стало быть, просрочил уже шесть дней? Нет, я верю Ирине — она не станет лгать. Но какая же цель была у Крауфорда, когда он подчеркнул: „красивая пара“? Он хотел натравить меня на Монбрюна? Зачем? Впрочем, если оба они лазутчики, но один — Франции, а другой — Англии, им, возможно, тесновато в маленьком Таганроге».

— Пройдем в питейный ряд, — предложил Крауфорд, — я промерз и с удовольствием выпью бокал вина или стаканчик водки.

Все направились туда. Тысячеустый гомон ярмарки раздавался здесь с удвоенной силой.

Вот двое багроволицых, уже пожилых бородатых мужчин в черных поддевках, судя по одежде, городские мещане, кричат истошными голосами какую-то песню — слов ее в шуме ярмарки нельзя разобрать — и, сорвав со своих голов черные ватные картузы, размахивают ими в такт песне.

Вот сильно подвыпивший урядник Азовского казачьего полка угощает своего друга, тоже урядника, стаканом водки; тот из вежливости отказывается, делает грустное, постное лицо никогда не пьющего человека, а потом, засияв блаженной улыбкой, мгновенно, без глотков, вливает в себя водку и закусывает баранкой.

Вот слепой украинец в серой свитке, сидя на обрубке дерева, сосредоточенно перебирает звонкие струны своей бандуры. Его высохшее лицо каменно-неподвижно. Рядом с ним стоит худенький голубоглазый мальчик-поводырь. У ног его сивая смушковая шапка деда. Вокруг пригорюнилось несколько бедно одетых женщин, и то одна, то другая из них бросает в шапку посильное подаяния: алтын, семитку, грошик. Денежки эти нужны — ох, нужны! — и дома, но разве можно отказать в подаянии этому нищему старику, так жалостливо, глухим, надтреснутым голосом выводящему песню о горькой судьбине полоненных в Турции казаков?

Оглушали пронзительные крики продавцов.

Толстый, как пивная бочка, рыжебородый монах сиплым с перепою голосом басит, обращаясь к обступившим его пожилым людям:

— Покупайте великие святыни, вывезенные мной из святого града Иерусалима, для спасения душ верующих, для верного избавления их от мук адовых. Вот гвозди, коими пригвожден был ко кресту наш Спаситель, а вот подлинные частицы того креста из кедра ливанского. Сие удостоверено грамотой патриарха иерусалимского с приложением его печати-герба, — поднимает он высоко вверх свиток пергамента с какими-то непонятными письменами и сургучной печатью, похожей больше на оттиск пятака, чем на герб. — Продаю все сие недорого, движимый жалостью к вам, грешникам. А мне ничего не надобно, сыт я малым, — колыхнул монах тучным животом. — Все вырученное мной пойдет на благолепное украшение монастыря нашего, в древнем граде Переяславле находящегося…

Впереди шли Ирина и Монбрюн, за ними Крауфорд и Смолин, а Позднеев, хотя ему очень хотелось быть вместе с Ириной, приотстал немного. «Все равно, — думал он, — Монбрюн будет мешать нам, не даст поговорить наедине». Анатолий оглянулся назад, выискивая Алешу, но его нигде не было видно. «Точно сквозь землю провалился! Вот ведь проныристый какой!»

Крауфорд и Смолин остановились у прилавка торговца вином, а Монбрюн, сказав что-то Крауфорду, повернул назад и, подойдя к Позднееву, промолвил изысканно-вежливо:

— Прошу вас сопровождать леди Ирен. Представьте, я, покупая вещичку в золотом ряду, позабыл на прилавке свой носовой платок с брабантскими кружевами. Такая досада! Крауфорды подождут меня здесь, я вернусь минут через десять. — И он быстро удалился.

Анатолий подошел к Ирине, остановившейся шагах в десяти от Крауфорда и Смолина, и спросил тихо, отрывисто:

— Монбрюн живет у вас по-прежнему?

— Нет, на другой день после вашего отъезда из Таганрога я переговорила с сэром Крауфордом, и, к моему удивлению, он сразу же согласился со мной, что Монбрюн должен подыскать себе другую квартиру.

— Вы часто с ним виделись?

— Всего два раза. Я всячески уклоняюсь от встреч с ним. А у сэра Крауфорда он бывал нередко. Они запирались в кабинете и вели какие-то переговоры, иногда вместе с Саймондсом. Боюсь, они замышляют что-то недоброе…

Вопросы Анатолия чередовались с ответами Ирины. Эта нить развертывалась как-то сама собой, не требуя большого внимания.

Но был и другой, немой разговор, — взглядами. «Мы любим друг друга, — говорили они, — но где же выход, что делать?» И как бы отвечая на немой вопрос, Анатолий сказал ей тихонько:

— Ничего, не печальтесь. Весной мы будем вместе… Возьмите, прошу вас. — И он протянул ей колечко в лоскутке шелковой ткани.

— Зеленый шелк? Зелень — вестница весны, уже это хорошо, — улыбнулась Ирина и, развернув лоскуток, воскликнула: — Чудесное кольцо!.. Как красив изумруд! А что написано здесь? Жизнь, говорите?.. Из всех сокровищ мира это кольцо теперь мне всего дороже!

— Ирен! — донесся до них требовательный, скрипучий голос сэра Крауфорда. — Идите скорей сюда! — И когда они подошли, Крауфорд весело сказал: — Мы здесь открыли напитки, достойные богов! — Чудесные греческие вина десятилетней выдержки: сантуринское и хиосское. Пейте, пейте, ведь ярмарка здесь бывает только раз в году!

Вскоре возвратился Монбрюн. Усевшись у столика внутри палатки, он сказал:

— Э, вижу по пустой бутылке, что вы не теряли времени без меня… — И когда продавец, толстый, но очень подвижный грек, налил всем по бокалу сантуринского, Монбрюн, рассматривая вино на свет, сказал: