Монбрюн разочарованно посмотрел на Анатолия, встал и, подойдя к сэру Крауфорду, сказал:

— Спасибо, сэр, за гостеприимство, пора и отдохнуть.

— Отдохнуть? — промолвил сквозь зубы Позднеев, — Ну что ж, пора, пора…

Спотыкаясь и пошатываясь, он вышел вслед за Монбрюном, даже не поклонившись сэру Крауфорду.

Возвратясь в свою комнату, Анатолий устало опустился на стул и горько вздохнул: «Пропало свидание с Ириной. Не могу же я быстро „протрезвиться“, это навлекло бы подозрение. И хотя бы, по крайней мере, я и вправду пьян был, а то сколько ни выпил, только в голове шумит — и все». Анатолий налил в стакан холодной воды, залпом выпил.

«Да, видно, темные дела тут творятся. Против самого Крауфорда пока ничто не говорит. Испуг старого клерка? Но это, видимо, простая случайность. А вот поведение Монбрюна подозрительно. Правда, он капитан-лейтенант нашего флота, да что в том толку? Иноземцев немало у нас на флоте и в войсках. Всюду им почет великий — знать наша пресмыкается пред всем иностранным».

Утром на другой день Монбрюн собрался идти на верфи.

Позднеев попросился с ним.

— Прогуляться хочется, — объяснил он, — благо день-то какой погожий!

Тень недовольства пробежала в глазах Монбрюна, но он ответил вежливо:

— Очень рад иметь такого приятного спутника в моих скучных делах.

По дороге Монбрюн весело спросил, искоса глядя на Анатолия:

— Сознайтесь, выпили вчера излишне?

— Да, было дело! — смущенно ответил Позднеев. — Что говорили за обедом, это помню, но вот когда перешли в кабинет и выпил я изготовление бенедиктинских монахов, сразу память отшибло.

На якорях у Таганрога стояли восемь фрегатов, пять галионов и десятка два более мелких военных кораблей. На кормах их развевались по ветру военно-морские бело-синие с перекрещенными полосами флаги.

В отдалении виднелись очертания нескольких торговых судов.

В открытых люках военных кораблей блестели на солнце дула медных пушек. Доносились пронзительные звуки боцманских дудок и глухой рокот барабанов. Матросы бегали по вантам и бесстрашно взбирались на самую высь, ставя паруса. Шло ученье.

С этого, одна тысяча семьсот восемьдесят третьего года по договору с Турцией русские суда, проходившие через Босфор и Дарданеллы, были полностью освобождены от таможенного осмотра и оплаты корабельных сборов, за провоз же товаров в Турцию и из нее в Россию взималась незначительная плата — лишь три процента стоимости товаров.

Не только Гусятникова, но и многих других российских купцов живо интересовали торговые связи, завязывавшиеся в Таганрогской гавани. Ревниво следили английские политики за усилившейся мощью Черноморского военного флота и быстрым торговым развитием Таганрога. И не случайно один из руководящих тогда политических деятелей Великобританского королевства писал в старейшей английской газете «Таймс»: «Россия в мореходстве опаснейший враг, за которым нужно следить постоянно и, если возможно, сбивать с пути и не давать хода в морском деле». Того же мнения издавна придерживалось и правительство Турции.

В то время английские политики деятельно готовили новую войну с Россией, начавшуюся через четыре года. Наряду с этим английские купцы еще в тысяча семьсот семьдесят шестом году добились от царского правительства разрешения открыть в Таганроге отделение крупной фирмы «Сидней, Джемс и компания», которой были предоставлены большие льготы.

Эта фирма широко развернула свою деятельность и делала огромные по тому времени торговые обороты. Несомненно, что не только интересы торговли привлекали внимание англичан к Таганрогу, но и нахождение здесь военной верфи и поблизости крепости Димитрия Ростовского. Интересовало англичан и донское казачество, среди которого не улеглось еще волнение, вызванное крестьянской войной во главе с Емельяном Пугачевым.

Всюду на верфи сновало множество работных людей, слышались окающий волжский говорок, мягкая украинская речь, бойкая ярославская скороговорка и даже медлительная речь поморов — отменных умельцев корабельного дела. Стоял крепкий запах смолы, свежеотесанного леса, пеньки, раздавались стук топоров, грохот молотов, неумолчный визг пил, властные покрикивания мастеров.

Сухой жилистый старик в поддевке с расстегнутым воротом, с серебристой длинной бородой и молодыми, сверкающими из-под нависших бровей глазами кричал на молодого корабельного инженера:

— Да не мешайтесь вы, господин офицер, в наши плотницкие дела, прошу вас Христом-богом! Вы еще в люльке лежали, а я уже мастером был. Меня сам Федор Федорович Ушаков да и капитан первого ранга Сенявин куда как хорошо знают, работу нашей артели уважают и нас, володимирцев, в пример другим артелям ставят.

— Ну ладно, ладно, старик, — улыбался инженер. — Я ведь только совет дал тебе, а там как знаешь…

Вот кто-то затянул широкую, как Волга, песню: «Эй, дубинушка, ухнем!..» — и, подхватываемая все новыми и новыми голосами, заглушая все другие звуки, рванулась, полилась она мощным, вольным потоком над морским прибрежьем.

Глядя на огромный остов строящегося линейного корабля, думал Позднеев: «Этот корабль вскорости украшением Черноморского флота будет. Оснастят его, пушки поставят, станут на свои боевые места моряки русские — и будет он резать острым форштевнем бушующие волны, не страшась никаких бурь. И не только на черноморских просторах, но и подалее, — всюду будут реять наши флаги на страх врагам и на утешение друзьям. Пройдет время — и безбрежная ширь развернется перед Россией. Сие чую я всей душой… да и Александр Васильевич в то накрепко верит».

Монбрюн, стоявший тут же, пренебрежительно заметил:

— Зря поспешают: все равно оснастка еще не скоро будет готова.

Перебирая в руке собранные им образцы просмоленных канатов, и парусов, он бережно сложил их в полотняный мешочек, взятый им тут же, на верфи. Потом вынул из кармана короткую трубку сандалового дерева с заложенным в ней табаком и закурил. Повеяло приятным душистым дымком. И почти тотчас же к виконту подошел плечистый статный старик — капрал роты Самогитского гренадерского полка, охранявший верфи. Приложив два пальца правой руки к треуголке, он вежливо, но настойчиво сказал:

— Прошу погасить трубку, господин капитан-лейтенант. Курить на верфи строго запрещено. Вам ведь это известно, не впервой вы у нас.

— Запрещено? — презрительно поднял тонкие брови виконт, пуская клубы дыма прямо в лицо старому солдату. — А ты, олух, не знаешь, что ли, кто я такой?

Кровь бросилась в лицо капрала, он хотел что-то сказать, но сдержался. Сделав крутой оборот направо и пристукнув каблуком, поспешно отошел.

Позднеев закусил до боли губу. Наглая выходка Монбрюна возмутила его, но он вспомнил наставления Суворова: «Будь гораздо осторожным», — и подумал: «Нельзя сейчас портить отношения с виконтом. Потом расквитаемся за все!»

Спустя минуты две к капитан-лейтенанту поспешно подошел знакомый Анатолию поручик Самогитского полка Павлов, за ним в двух шагах следовал старый капрал. Четко отдав честь капитан-лейтенанту, Павлов резко заявил:

— Капитан-лейтенант, вы дважды уже бывали на наших строительных верфях и хорошо знаете, что курение здесь не разрешается никому. Извольте погасить трубку.

— А если не погашу, тогда что? — высокомерно усмехнулся виконт.

— Немедля сообщу о сем начальству, а оно доложит генералу Суворову.

Монбрюн немного побледнел. Передернув плечами, он бросил небрежно:

— Впрочем, я уже докурил. Не делайте бури в стакане воды. Как говорят на Востоке, сотрите с поверхности вашего настроения пыль несправедливой гневности.

За этим столкновением следили несколько рабочих, обтесывавших бревна. Позднеев услышал, как один из них с каким-то весело-злым выражением сказал другому: «Прищемили хвост вороне в павлиньих перьях…»

Вечером Анатолию удалось остаться наедине с Ириной: сэр Крауфорд вместе со старшим клерком Саймондсом и Гусятниковым занялись переговорами о новых сделках и подсчетами доходов. Монбрюн пропадал где-то еще с утра.