Игра в большинстве спектаклей Таганки и в некоторых фильмах требовала от Высоцкого постоянной физической подготовки. Он с удовольствием исполнял сложнейшие и часто небезопасные трюки, неоднократно демонстрируя полное самопожертвование и не теряя при этом хладнокровия даже в самых тяжелых и непредвиденных ситуациях. Когда во время съемок одной из сцен фильма «Интервенция» он неожиданно стал падать с балюстрады высотой в несколько метров, то не потерял самообладания и, уже падая, крикнул оператору: «Снимай!», понимая, что настоящего случайного падения не заменит даже прекрасно сыгранная и смонтированная сцена.

В фильме «Сказ про то, как царь Петр Арапа женил» Высоцкому пришлось несколько раз действовать шпагой, поэтому для него выделили опытного инструктора-тренера по фехтованию, который сегодня восторженно рассказывает об этих занятиях: «Когда Владимир Высоцкий снимался в фильме Александра Митты, он уже был очень знаменитым актером. Я, конечно, много о нем слышал, но возможность встретиться лично впервые появилась только сейчас. Это было неожиданно не только для меня, но и многих других, не скрывающих своего удивления при первой встрече с Высоцким. Меня представили худому, невысокому, скромному мужчине. Он был совершенно не таким, каким я его представлял. Сила и экспрессия его голоса, в который была влюблена тогда вся страна, герои его песен, от имени которых он обращался к слушателям, миф, образовавшийся вокруг его личности, настроили меня на то, что я увижу высокого, атлетически сложенного человека. Допускал я и то, что он будет уверен в себе, сохраняя при этом дружественность и открытость. А между тем человек, с которым меня познакомили, показался мне скорее замкнутым, малоразговорчивым и даже удрученным. И только при более близком знакомстве с ним оказалось, что за поверхностным спокойствием, грустью серых глаз прячется застывший вулкан…

Когда он взял в руку шпагу, то сделал это с таким достоинством, как будто его ждал смертельный бой и как будто это был для него не обычный урок фехтования на съемочной площадке, а настоящая дуэль, решающая его судьбу. Если говорить о шпаге, то у него уже тогда было какое-то понятие, потому что он справлялся с ней совсем недурно, хоть и были, конечно, необычайные амбиции и темперамент. Однако все зашло, пожалуй, слишком далеко — он очень серьезно, слишком серьезно воспринял нашу тренировку. Его целиком захватил дух борьбы. Он с такой энергией и удивительным натиском напирал на меня, что я понял: если только отвечу на его атаки, то мы можем ранить друг друга… Поэтому решил использовать свое профессиональное преимущество и сделать такой маневр, который дал бы ему возможность понять, какие весьма неравные у нас шансы в этой конфронтации. Одна уловка, подъем ладони — и Володя не попадает в мою шпагу- Снова стремительная атака Володи, снова его наступление, снова увертка с моей стороны и его промах. Шаг вперед, вытянутая рука — и теперь моя шпага застывает около его лица. В третий раз то же самое. Я ухожу от удара — Володя промахивается. Потом финт, атака — и еще раз я демонстративно держу шпагу на расстоянии всего лишь нескольких сантиметров от его лица. То же самое еще несколько раз. Наконец Володя смотрит на меня вопросительно. «Хочешь это повторить? — спрашиваю я у него. — Тогда не спеши, следи за моими действиями…». Он молча кивает головой в знак согласия. Потом мы уже спокойно тренируемся, я ввожу его в тайны этого весьма интересного искусства борьбы.

Переодевшись и сложив инвентарь, после тренировки выхожу из студии и дохожу до легендарного «Мерседеса» Высоцкого, незаметного в полумраке улицы. Его дверца открыта, мотор включен. «Ну, да, — думаю я, — сейчас придет режиссер или кто-нибудь из актеров, или еще кто-то, любой из них, кто хочет побыть в его обществе хотя бы несколько мгновений. У меня тоже было это счастье, но ничего хорошего из этого не вышло, Высоцкий наверняка на меня обиделся…».

Я неслышно прохожу около него, чтобы случайно не потревожить. Но пройдя несколько метров, замечаю, что «Мерседес» тихонько, очень медленно сдвинулся с места. Когда он поравнялся со мной, через все еще открытую дверцу я услышал знакомый хриплый голос Володи: «Долго вас еще ждать, учитель?»».

В последние месяцы жизни Высоцкого жизнь его друзей, родных и знакомых была исполнена предчувствием беды. В любую минуту все могло кончиться.

В этом не было ничего метафизического, состояние здоровья поэта ухудшалось буквально с каждым днем, а за год перед кончиной — день в день — 25 июля 1979 года он пережил клиническую смерть. После этого при нем постоянно дежурили врачи.

Врачи находились за кулисами в театре, дежурили в его квартире. Именно поэтому, хоть и звучит несколько парадоксально, но до сегодняшнего дня некоторые поклонники поэта считают, что его смерть была спланирована кем-то из верхних эшелонов власти, что ему помогли умереть. Странно, что, по существу, без всяких попыток реанимации умирает человек, при котором постоянно находится врач. Удивительно и то, что умирает не потому, что нельзя уже ничего сделать, чтобы его спасти (вопрос «Можно ли было спасти Высоцкого?» до сих пор остается без ответа), а только потому, что дежурящий при нем врач засыпает!!! Было ли это специально подстроено или только лишь говорило об отсутствии чувства долга и ответственности со стороны эскулапов? Сам же Высоцкий когда-то довольно горько оценил оказанные ему врачебные услуги: «Они не лечат меня, не заинтересованы в том, чтобы помочь мне, а только чтобы потом похвастаться, что они лечили Высоцкого!».

В последний период жизни Высоцкий находился в страшно подавленном состоянии. Этому способствовали многие обстоятельства. Маразм времени, в котором пришлось ему жить, становился невыносимым. Страну покидали артисты, художники, писатели, музыканты. Игорь Шевцов, который познакомился с Высоцким за семь месяцев до его смерти, вспоминает: «Мы сидели у меня дома. Наш разговор был удивительно тосклив, с чувством безнадежности или чего-то в таком духе… Я рассказал Володе, что Аксенов (писатель. — Примеч. переводчика) уезжает на Запад. Навсегда. Володя задумался. «Жаль», — прошептал он. Я хотел его утешить: «Но ты и так сможешь видеться с ним там». Володя покрутил головой: «Речь не об этом. Жаль, что он уезжает отсюда, что не остается».

Запад, который когда-то мог быть воспринят поэтом, как какой-то символ свободы, стал действовать на него угнетающе. Летом Париж его раздражал. В конце жизни он писал:

Запад уже не был спасительным лекарством на его русские недомогания. Тем более, что после многолетнего знакомства с прелестями жизни там, оказалось, что Россия не превзошла Запад в бюрократии и развитии аппарата власти. Игорь Шевцов подытоживает: «Володя рассказывал мне о том, что недавно он просил в Париже открыть себе визу в Новую Зеландию. Ему ответили, что он должен еще подождать, так как, чтобы ее получить, нужно прожить в Париже, как минимум, два месяца. Володя сделал вывод: «Это бессмысленно». И тут же смирившись, он махнул рукой: «А что там! Чем меньше страна, тем больше бюрократия». Потом он рассказал мне о том, как Панов ставил в Париже балет по книге «Идиот» Достоевского. На премьере были толпы. Овации стоя. А на другой день пришло несколько человек. Володя грустно вздохнул: «Не потому, что спектакль был слабый. Просто не было знатоков».

Высоцкий знал, что такого числа любителей, такого интереса к поэзии, какое характеризует Россию, больше нет нигде. Но не только поэтому он не хотел покидать Отчизну. Он был, как написала Марина Влади, просто неисправимым патриотом. Но Россия, его любимая Россия была погружена во мглу. И во мрак. Над ней как бы висела вечная полярная ночь. Как в его песне «Белое безмолвие»: снег, лед, холод и пустота. Впрочем, эти образы появлялись во многих песнях Высоцкого, от горько-задумчивой песни «Гололед» и до последнего стихотворения, посвященного Марине Влади: