Существует и другая версия, согласно которой Высоцкий вскрыл себе вены. Сохранилась фотография (по неизвестным причинам до сих пор нигде не опубликованная), на которой Высоцкий стоит в окружении нескольких знакомых. Снимок сделан в 1975 году в Ростове-на-Дону. Высоцкий в темных очках и, что интересно, в длинном, с чужого плеча пиджаке. Пиджак этот принадлежит Всеволоду Ханчину (позднее он стал одним из основателей музея Высоцкого в Самаре, вскоре закрытого местным КГБ), на снимке он стоит рядом с Высоцким. Отчетливо видно, что он выше поэта ростом, именно поэтому — очень длинные рукава пиджака, благодаря им не видны бинты на руках Высоцкого.

По дороге в Ростов Высоцкий все время что-то записывал. Виктория Радунская вспоминает, что в одном из стихов, который он тогда сочинил, прозвучала мысль о том, что час сорок длится его арест (рейс из Москвы до Ростова-на-Дону занимал один час и сорок минут — Примеч. автора). Возможно, восприятие им себя как арестанта было реакцией на недавнее пребывание в больнице. А может, не израненные запястья рук, а перевязанные вены скрывались тогда под бинтами?..

Правда об этом пока не известна. Однако совершенно достоверным является факт, что Высоцкий часто угрожал своим близким свести счеты с жизнью. Друг поэта — Анатолий Утевский — написал в своей книге: «Я был когда-то свидетелем его телефонных разговоров с Мариной. Оказалось, что Володя был очень ревнив! Кричал в трубку: «Если завтра ты не прилетишь, я покончу с собой!». Тяжело было это слушать!». Высоцкий не любил, когда за Мариной Влади ухаживали другие мужчины. Поэтому он хотел, чтобы она была рядом, и тогда он мог сам поговорить с потенциальными ухажерами…

Интересно, что точно такой же способ «уговоров», основанный на угрозе самоубийства, Высоцкий применял в отношении своей последней любви — Оксаны. Однако если в скандалах с Мариной все заканчивалось только угрозами, то в спорах с Оксаной было страшнее. В июле 1980 года Высоцкий как-то днем пригласил к себе Ивана Бортника, дав ему при этом задание принести с собой спиртное. Алкоголь был доставлен и совместными усилиями выпит. С ними был и Валерий Янклович. На рассвете Высоцкий поручил Бортнику купить еще. Бортник вернулся с двумя бутылками водки. Рано утром в квартире появилась Оксана и, поняв, что происходит, впала в неслыханный гнев. Она потребовала, чтобы Бортник немедленно ушел. «Это было страшно, — говорит она, — Иван ночь напролет пел, что наверняка мешало соседям. И в придачу целый вечер и всю ночь они пели с Володей. Иван привез выпивку вечером, а чуть свет пошел еще за двумя бутылками. Я просто не выдержала. Сказала Володе: «Пусть он уйдет отсюда! Или уйду я!». Володя попросил: «Останься, не уходи. И он тоже пусть останется», в ярости я вылила бутылку водки в раковину и побежала к выходу. Володя бросился за мной: «Если ты уйдешь, я выброшусь с балкона!». Сказала, что с меня хватит, я ухожу. Выбежала на лестничную площадку. Когда вышла из дома, то увидела, что Володя висит на балконе (на восьмом этаже!), держась только за прутья обрешетки. Со всех ног, сколько было сил, я побежала обратно на восьмой этаж Валерий Янклович вместе с Иваном — с огромным трудом! — втащили Володю на балкон, а потом и в квартиру».

Порывы к самоубийству у Высоцкого особенно проявлялись, когда он уходил в запой. Многие знатоки биографии поэта утверждают, что почти вся его жизнь была самоубийством, растянутым во времени. Смерть пленяла его в той же степени, что и жизнь. Выбирал то одно, то другое, в зависимости от целого ряда условий и сплетения обстоятельств. Саморазрушение уничтожило его здоровье, вместе с убийственным образом жизни и просто титанической работой — это главные причины его преждевременной смерти.

На рубеже восьмидесятых и девяностых годов в России появилось несколько организаций антисемитского характера. В стране нашлись такие люди, которые охотно заглядывали в свидетельства о рождении известных людей. В их поле зрения попал и Владимир Высоцкий. В его случае они могли даже не прибегать к специальным расследованиям. Его фамилия не звучала на русский манер, и этого им было достаточно. Однако Высоцкий настолько был пропитан русским духом во всех своих проявлениях — характере, менталитете, мировоззрении и творчестве, что во время его относительно короткой жизни никому и в голову не могла прийти мысль о том, что в жилах поэта течет не только русская кровь. А ведь в России издавна привыкли считать польские фамилии свидетельством еврейского происхождения. Но Высоцкий был насквозь русский. Русским до мозга костей. Он доказал это всей своей жизнью. Когда несколько блюстителей охраны чистоты расы (фамилия Высоцкий

разбудила их подозрительность) попробовали развязать в отечественной прессе травлю поэта, никто в российском обществе не захотел их слушать. Более того, результат их деятельности оказался противоположным их намерениям. Неприязнь россиян направилась не на Высоцкого, а на блюстителей «чистоты русской крови», мечущих гром и молнии в его адрес. Их акция была еще тем более подлой, так как Высоцкий не мог даже защититься, ведь прошло несколько лет, как он оставил земную юдоль. Были у него, однако, миллионы защитников, которые на брошенные в его адрес обвинения отвечали решительно и с достоинством. Самые разгневанные поклонники Высоцкого присылали из самых разных уголков России тысячи писем главным организаторам кампании, порочащей доброе имя поэта, предупреждая, что если они только осмелятся появиться в их городе, то упадет им на голову не только кирпич, а может быть даже нечто и более увесистое. Как произнес Воланд в «Мастере и Маргарите» Булгакова, «кирпич никогда ни с того, ни с сего никому на голову не падает». И, по существу, такие действия со стороны защитников чести Высоцкого были оправданы. По правде говоря, так называемые блюстители чистой расы зашли в своих «исследованиях» слишком далеко.

Ошеломленные огромным количеством поклонников, собирающихся в годовщины рождения и смерти поэта на месте его захоронения, они затеяли нечистоплотные игры, насыпав рядом с его могилой что-то типа холмика, который потом затоптали. Позже по этому поводу они напечатали в российских газетах пасквиль о том, что рядом с Высоцким якобы похоронен участник Великой Отечественной войны некий майор Петров и что почитатели Высоцкого в своем ослепляющем фанатизме затоптали могилу офицера. Эта высосанная из пальца история не повредила памяти поэта. Конечно, слишком много поклонников приходило на Ваганьковское кладбище в Москве, но трудно было поверить в то, что они впали в состояние массовой галлюцинации и не заметили рядом с могилой своего кумира другой могилы. Окончательно точку над «i» поставил директор кладбища в своем официальном письменном заявлении, где, в частности, указал, что могилы некоего майора Петрова на этом месте нет и быть не может, так как на месте, где покоится прах Высоцкого, до 1950 года стояло здание. Поэтому здесь просто не могло быть каких-либо послевоенных захоронений. Все могилы появились там только после 1950 года, а фальшивый «растоптанный» холмик, как выяснила администрация Ваганьковского кладбища, был насыпан просто на асфальт! Так что дешевые происки оказались всего лишь идиотской мистификацией, в которую могли поверить в лучшем случае малолетки. В распространении клеветы в адрес Высоцкого был повинен Станислав Куняев, по сути, посредственный поэт, которому удалось обратить на себя внимание читателей на непродолжительное время. В одном из его стихотворений появилась близкая по звучанию к афоризму строка: «Добро должно быть с кулаками», благодаря которой он быстро заслужил себе популярность. Повторялись эти слова в разных житейских ситуациях как оригинально звучащая максима. Позднее, правда, оказалось, что Куняев просто повторил то, что намного раньше написал Михаил Светлов (автор популярной «Гренады»).

Станислав Куняев стал известен также не только клеветническими акциями, направленными в адрес Высоцкого. Он позволял себе оскорблять и других поэтов, среди них — Булата Окуджаву. Особенно волновал его тот факт, что Высоцкого наряду с Сергеем Есениным часто называют истинно русским поэтом. Он не мог допустить, чтобы так называли человека, которого он считал полурусским, полуевреем. Пожалуй, он признал бы его за поэта русскоязычного, но не русского.