Конечно, у этого «разлада» были и другие — более глубокие — внутренние причины. И, наверное, самая главная — отношения с женой. Проходит несколько спокойных лет — вначале сила воли и Марина удерживают Высоцкого от «уходов в пике» хотя бы в Париже. Потом действует «эспераль»… Но В. В. срывается раз, второй… А в последние два-три года возникает проблема наркотиков… В 1977 практически на грани отмены первый парижский— афишный! — концерт Высоцкого в зале «Элизе-Монмартр». Марина Влади: «И уже ничто не в силах сдерживать твои разрушительные импульсы. В этом и заключается парадокс, невообразимый для нормального здорового человека: имея, казалось бы, все — ты буквально тонешь в отчаянии».

К 1980 году их отношения уже на грани разрыва. «С Мариной уже не могу, но и без нее тоже не могу», — признается В. В. Барбаре Немчик. Почти до самого конца Марина не догадывается, что главный ее враг — уже не водка, а наркотики. Высоцкий сам признался только в марте 1980 года. Кто знает, если бы он рассказал о наркотиках раньше, то вместе они сумели бы что-нибудь сделать…

10 июня 1980 года Высоцкий в последний раз улетает из Парижа. Марина Влади: «Сил у меня больше нет. Мы далеки друг от друга… Ты в последний раз машешь мне рукой. Я больше не вижу тебя. Это конец». Так что за ироническим «город Парижск» скрывалась драма, если не трагедия…

В мае этого же — последнего для него — года, в парижской наркологической клинике Шарантон Высоцкий пишет несколько стихотворений. Одно из них начинается так:

Отношение Владимира Высоцкого к эмиграции (как к явлению и как к возможности уехать самому), разумеется, менялось. Менялась проницаемость «железного занавеса», до разрушения которого В. В. не дожил. Но вот парадокс (или уникальность самого статуса Владимира Высоцкого в стране развитого социализма): в конце жизни этот занавес для него как бы не существовал… И если бы В. В. принял решение на полгода остаться за границей раньше мая-июня 1980 года, то кто знает… «Концы поэтов отодвинулись на время…»

Долгое время единственным способом навсегда уехать из СССР был брак с иностранкой (или иностранцем). При Брежневе была разрешена еврейская эмиграция, потом власти стали практиковать эмиграцию как способ избавления от инакомыслящих (диссидентов). С уезжавшими прощались навсегда — «как будто заново хоронили».

Об «угодниках». Свидетельствует Михаил Орлов — эмигрант, хороший знакомый В. В., организатор его концертов в Ленинграде: «Причин выезда многих своих знакомых откровенно не понимал… «А ты-то что ЗДЕСЬ делаешь?» — спросил он в прошлом году после бостонского концерта одного своего московского друга».

По всей вероятности, Высоцкий относился к эмиграции как к вынужденной, крайней мере, когда ТАМ можно было сделать больше, чем ЗДЕСЬ. Из разговора В. В. с Игорем Шевцовым (утром 18 июля 1980 года): «Аксенов уезжает», — сказал я. «Да?! Жалко». — «Да тебе-то все же полегче. Ты можешь с ним встретиться и там». Он поморщился: «Я не о том. Жалко — отсюда уезжает. А там — все не то. Ему здесь надо бы…»

С другой стороны, в последние годы больше друзей и глубокого человеческого общения у В. В. было именно за границей — с теми, кого вытолкнули из страны; вынудили уехать… В. И. Туманов: «За границей Володя встречался с Максимовым, Коржавиным, Неизвестным, Некрасовым… Некрасова очень любил. Любил Синявского, много мне о нем рассказывал». С Михаилом Барышниковым В. В. был дружен еще в Союзе— часто встречался с ним за границей, даже жил некоторое время в его нью-йоркской квартире. А самым близким другом последних лет был, конечно, знаменитый русский художник Михаил Шемякин, живший тогда в Париже.

Приведем одно из очень немногих свидетельств самого Высоцкого об общении с русскими эмигрантами в Париже (отрывок из дневника В. В., зима 1975 года): «Пошел я с одним человеком… на вручение премии А. Синявскому и всех их там увидел, чуть поговорил, представляли меня всяким типам. Не знаю — может, напрасно я туда зашел, а с другой стороны — хорошо: хожу свободно и вовсе их не чураюсь, да и дел у меня с ними нет, я сам по себе, они — тоже. А пообщаться — интересно. Они люди талантливые и не оголтелые».

Кстати, встречи Высоцкого со своим преподавателем литературы (в Школе-студии МХАТ) Андреем Донатовичем Синявским и его женой Марией Васильевной Розановой в Париже были достаточно редкими. М. В. Розанова: «Не то, чтобы наши отношения стали портиться — просто наши поезда шли в разные стороны… И расстояние все увеличивалось и увеличивалось». Мария Васильевна считает, что причина была в Марине Влади: «…Марина боялась этих встреч. Потому что тогда Марина Влади была «девушка официальная» и была заинтересована в добрых отношениях с советскими властями».

В 1975 — часто упоминаемом здесь году— заканчивается постройка кооперативного дома, в котором у Высоцкого первая в жизни собственная — большая! — квартира. Всерьез обсуждается вопрос о переезде Марины Влади вместе с двумя младшими сыновьями в Москву. А почему не наоборот? Повторим, что сделать это Высоцкому было очень просто — на вполне законных основаниях остаться в Париже у жены…

Марина Влади (в телеинтервью): «У нас даже разговора не было об этом. Володя не смог бы жить незаметной маленькой жизнью (в Париже. — В. П.)… Он должен был жить в России, среди русских, питаться живым словом». В книге «Владимир, или Прерванный полет» Марина приводит (по памяти) отрывок из интервью В. В. в США (программа «Шестьдесят минут» телекомпании Си-би-эс): «Уехать из России? Зачем? Я — не диссидент, я — артист… Я работаю со словом, мне необходимы мои корни. Я — поэт. Без России я — ничто».

Надо отметить, что и в КГБ считали — Высоцкий не останется на Западе. Александр Михайлов: «Я должен сказать, что здесь все- таки уверенность была, что он этого не сделает. Было такое устойчивое мнение в КГБ…»

Вспомним, что еще в 1970 году — вероятно, сразу после того, как в Москве стало известно о браке Высоцкого и Марины Влади — на совещании армейских политработников один из выступающих заявил, что Высоцкий эмигрировал во Францию. В. В. возмущался, кому-то звонил, требовал опровержения…

А Высоцкого как будто подталкивали к эмиграции. Юрий Герман: «Он говорил мне, что его вдалбливают, его вбивают в диссидентство». И тем, что регулярно лезли и плевали в душу, да и практическими действиями тоже. Вспоминает Бабек Серуш: «Однажды Володя приехал ко мне… Театр на Таганке тогда должен был ехать на гастроли в ГДР, и Высоцкий оттуда собирался во Францию. Володя пришел очень возбужденный, — в ОВИРе ему отказали. И он не знал, как это объяснить Марине, просил меня ей позвонить… Был очень злой тогда: «У меня такое чувство, что они хотят, чтобы я там остался. Но я же не смогу там жить». Он даже думал, что когда-нибудь его могут не пустить назад в Союз. «Вы так часто ездите, — может быть, вам проще там остаться», — что-то вроде этого ему сказали в ОВИРе. Володя был очень возмущен».