Марина Влади: «Без меня он бы умер в тридцать лет. И кто скажет, что это неправда, я тому просто по морде дам!»

Довольно распространенное сейчас мнение о том, что Марина Влади живет другой жизнью, не слушает записей Высоцкого, не читает книг и статей о нем, — опровергает она сама в двух последних интервью (январь, 1998 год).

«В течении 12 лет подряд я большую часть времени находилась в Москве. И это, конечно, не на пользу международной карьере актрисы. Но тем не менее я всегда, всю жизнь, решала как женщина, а не как актриса. Карьера — это не главное в моей жизни…

О сыновьях?.. Старший сын у меня, к сожалению, в больнице, потому что попал в страшную аварию. В госпитале он уже целый год, и теперь мы надеемся, что наконец встанет. Он живет на Таити, там все и случилось. Погибли две мои внучки. Так что в прошедшем году мы пережили тяжелые моменты. Мне и сейчас тяжело об этом говорить.

Средний сын — гитарист. Классический. Кстати, только вчера видела его по телевизору. Он играл русские мелодии на балалайке. Младший сын живет в Южной Америке, где занимается скотоводством: выращивает коров. Так что он взял совсем другой курс…

Знаете, до сих пор, — хотя прошло уже почти 17 лет, — когда я слышу записи с его голосом, разговорами со зрителями, ощущение такое, будто он где-то рядом, подойдет, возьмет за плечо и уведет меня…»

Летом 1999 года в Пятигорске отдыхал Василий Аксенов: «Да, наверное, у нее — другая жизнь… Но вот в прошлом году в Париже, на какой-то светской тусовке — как всегда, обычная болтовня, — и вдруг Марина начинает серьезно рассказывать, что чуть не сгорела… Пожар, стояла на карнизе, пожарные лестницы не доставали. И она прыгнула со словами: «Володя, Володя! Я — к тебе!»

Михаил Михайлович Шемякин — выдающийся русский художник — близкий друг Владимира Высоцкого. И что особенно важно — старший друг.

Шемякин был для В. В., возможно, единственным человеком, который мог сказать «нет». Их познакомил Михаил Барышников, гастролировавший в 1975 году в Париже, — это была «дружба с первого взгляда».

В 1989 году открылась первая в СССР большая выставка Михаила Шемякина, тогда и состоялся наш разговор.

— Что вас прежде всего поразило в Высоцком?

— Необычайная обаятельность и живость. Когда я знакомлюсь с человеком, я прежде всего обращаю внимание на его глаза. У Володи меня поразили абсолютно живые, ироничные глаза, мгновенно все схватывающие и понимающие.

— Можно ли сказать, что это была «дружба с первого взгляда»?

— Да, абсолютно. К этому времени и он, и я были достаточно сложившимися людьми и, в какой-то степени, мастерами. А независимо от того, в какой области мы достигаем чего-то, — этот путь в основном связан с проблемами духовных откровений… Этот путь обостряет внутреннее видение. И никакого процесса узнавания у таких людей не происходит. Когда мы сталкиваемся, все случается мгновенно.

— Совпало ли ваше представление о Высоцком, которого вы знали по песням, с живым человеком, которого вы увидели?

— Да. Но тогда я мало знал его песни. Я интересовался и занимался классической музыкой и джазом, даже играл немного в России. Я услышал несколько песен Галича, которые меня поразили. Потом мы с ним сдружились в Париже. И я прослушал несколько песен Высоцкого— и меня прежде всего потрясла «Охота на волков», Одной этой песни было достаточно для меня, чтобы понять: Володя— гений! Все, баста! В этой песне было сочетание всего. Как говорят художники: есть композиция, рисунок, ритм, цвет— перед тобой шедевр. То же самое было в этой песне — ни единой фальшивой интонации… Все было, как говорили древние греки, в классической соразмерности. Полная гармония, да еще плюс к этому— все было на высоченном духовном подъеме! Это гениальное произведение, а гениальные произведения никогда не создают мелкие люди.

Поэтому у меня не было никакого расхождения, но не было и большого шока — как будто я узнал своего хорошего знакомого.

В Париже я сделал первую и единственную персональную пластинку Алеши Дмитриевича… Моя жена часто вспоминает, как странно мы увиделись. Я приехал в «Распутин» — в ресторан, где пел Алеша, а раньше я видел только его фотографию на какой-то сборной пластинке, и все. Дмитриевич никогда меня в глаза не видел… И он все время подходил к нашему столику и смотрел… Наконец, когда все уже выпили, он долго так смотрел на меня и говорит: «Ну, что ты?!» Я отвечаю: «А ты что?!» И все! Мы обняли друг друга. И с этого вечера, с этой ночи и началась наша дружба, которая продолжалась до самой Алешиной смерти.

Кстати, я их познакомил с Высоцким, который вначале абсолютно не воспринимал Алешу. Он звонил мне: «Ну что ты тратишь деньги? Это же безобразно!» А я ему сказал: «Володя, сядь и еще раз послушай этот диск. Один раз, два раза…» Володя должен был прилететь в Париж буквально через два дня… Звонок в дверь… Он обычно из аэропорта сразу заезжал ко мне — это по пути — чем необычайно злил Марину… Володя обнял меня и сказал: «Мишка, познакомь меня с этим гением! Я понял его!» Я привез его в ресторан и они тоже сошлись вот так — сразу! То же самое.

— Круг общения Высоцкого в Париже — разумеется, Марина Влади, Шемякин, Дмитриевич…

— Володя Поляков. Его Высоцкий обожал, всегда называл его «старик» — наш старик… У нас было два старика, первый — буддист, учитель — «далай-лама», к которому мы ездили… А второй — это «наш старик», знаменитый цыганский певец, который пел еще в «Яре» — Владимир Поляков! Володя всегда привозил ему приветы от Раневской, которая еще студенткой бегала любоваться им, потому что в молодости Поляков был красавцем… Он и в старости был красив. Он был родным братом знаменитого нашего художника-абстракциониста Сержа Полякова, который до того, как заняться живописью, пел в кабаках… Володя обожал «старика».

Я сделал пластинку «Володя Поляков», и когда она вышла, ему было 96 лет… (Красавец — дико похожий на Хичкока. У меня в мастерской в Нью-Йорке висит его портрет, и все американцы спрашивают: «Это Хичкок?») Так вот, вышла пластинка, он мне говорит, басом таким: «Миша, пожалуйста, не пиши на пластинке, что мне 96 лет… Сделай 94! Я же пою. А то публика придет и скажет… Ну, ты понимаешь…»

— А когда вы начали записывать Высоцкого?

— Володю я начал записывать буквально с первых дней, когда он ко мне пришел. Сразу! Я вырос в Германии, и у меня развито это немецкое, педантичное мышление… И я знал, что это за человек, знал это «шаляй-валяй» Русской державы… А еще я слышал несколько его «сорокапяток» — тогда вышли его пластинки с этим ужасным оркестром… Я сказал: «Володя, нужно работать серьезно». И он сразу это понял. Первые песни были записаны сразу же после нашего знакомства.

А потом Володя в эту работу вошел настолько, что когда он приезжал, то у него в кармане уже были бумаги… Причем на некоторых записях идет слегка шуршание этих бумаг… Надевал очки — в последнее время он плохо видел — ставил бумаги на какой-нибудь мой мольберт— и, перелистывая, пел.

— Вы — первый человек, от которого я слышу про очки…

— Это было очень смешное зрелище — Володя в очках лежит и читает… У меня была большая квартира, а Володя не любил больших пространств. Может быть потому, что его работа была связана с большими залами. Он мне говорил: «Миша, ты любишь большие мастерские, а мне всегда хочется отгородиться, — в уголке, — за столом я чувствую себя уютно».

И у меня была такая комната типа «полуприхожей», и там стоял плюшевый диванчик. Иногда приходишь откуда-нибудь— Володя в очках, при лампе что-то читает И внешне это был совсем не тот Высоцкий… — Пришел такой гигант, ударил по струнам гитары! И Володя любил, чтобы кто-нибудь был рядом… Моя супруга — Рива, она такая тихая женщина — лепит свою статуэтку, а Володя читает. У меня была большая библиотека, — а многое в то время нельзя было читать здесь, в Союзе.