Марина Влади: «В комнате с закрытыми окнами лежит твое тело. Ты одет в черный свитер и черные брюки. Волосы зачесаны назад, лоб открыт, лицо застыло в напряженном, почти сердитом выражении. Длинные белые руки вяло сложены на груди. Лишь в них видится покой. Из тебя выкачали кровь и вкололи в вены специальную жидкость, потому что в России с покойниками долго прощаются, прежде чем хоронить…»

В. Янклович. «Решаем вопрос: в чем похоронить Высоцкого… Долго обсуждаем этот вопрос вместе с Мариной и с Любимовым. Вначале решили хоронить в костюме Гамлета— в подлинном костюме, в котором Володя играл на сцене. Потом решили по-другому, подлинный костюм оставить в театре, а из Володиных вещей подобрать такой же. Нашли черный свитер и черные брюки.

Уже часа в два ночи говорили о реанимационной машине, в которой предполагалось отвезти Володю в театр».

A. Демидова: «Его и похоронили в новых черных брюках и новом черном свитере, которые Марина Влади привезла из Парижа. (Я первая написала, что мы хоронили его в костюме Гамлета, потом многие это повторяли, и я хочу внести нужное уточнение.)»

B. Янклович: «В первую ночь в квартире остались Марина и Нина Максимовна. Часа в три ночи звонит Марина и просит срочно приехать. Я приезжаю и понимаю, что у них произошел серьезный разговор. И Марина хотела, наверное, чтобы я стал третейским судьей в каких-то вопросах. Она начинает говорить, что в последние годы именно я вел Володины дела — и финансовые, и творческие… Чувствую, что разговор пойдет об архиве. Марина меня спрашивает:

— Валера, ты не видел моих писем?! Я не могу их найти.

Я ответил, что не видел. Значит, эти письма в архиве были… Но куда они делись, до сих пор никто не знает. Потом Нина Максимовна легла спать, а мы еще долго разговаривали Марина призналась, что в последнее время у них с Володей были несколько натянутые отношения…»

Все эти дни и ночи под окнами дома Высоцкого стояли люди!

Марина Влади: «Я вхожу в твой кабинет. Единственное место, оставшееся нетронутым, — это рабочий стол Все остальное перерыто, переставлено, переложено. Не осмелились только прикоснуться к рукописям. И когда я машинально укладываю в чемодан сотни листочков и передаю его одному из друзей, чтобы он спрятал, я еще не знаю, что просто спасаю твои стихи.

В последнюю минуту родители, очевидно, не решились подвергнуть цензуре и уничтожить то, что ты написал своей рукой. И этот мой поступок, понятый позже как воровство, позволил мне передать в ЦГАЛИ все, что ты создал бессонными ночами за годы Тяжкой работы».

Тут перемешаны события, происходившие сразу после смерти Высоцкого и гораздо позже… Но Марина Влади, напомним, писала не воспоминания, а художественное произведение… И все же вряд ли родители, только что пережившие смерть своего сына, будут заниматься цензурой — правкой его рукописей.

По-видимому, у каждого есть своя вина перед Высоцким и каждому есть что скрывать… Время все расставит на свои места, и останется только правда— неприглаженная и неприукрашенная. Для того и написана эта принципиально незавершенная книга. Некоторых участников этих событий уже нет в живых… Важно, чтобы заговорили те, кто знает и помнит, но почему-то молчит; чтобы не появлялись «сплетни в виде версий»; чтобы не выходили легковесные и безграмотные — оскорбительные для памяти Владимира Высоцкого — компиляции; чтобы стали понятнее его самые трагические стихи и песни; чтобы Высоцкий не остался в истории с благополучной и искаженной биографией; чтобы перестали его забывать — как это происходит сейчас, — он жизнью и судьбой заплатил за это…

В эти траурные дни между родителями и Мариной ровные отношения — общее горе сближает… В один из этих дней Марина Влади говорит Нине Максимовне Высоцкой:

— Мама, вы можете полгода проводить у меня в Париже…

Еще при жизни Высоцкого Нина Максимовна однажды была во Франции по приглашению Марины…

Н. Тамразов: «Отец всех нас по очереди водил наверх, к Нисанову, и показывал стихотворение «И снизу лед, и сверху…». Показывал, приложив палец к губам, и под строжайшим секретом».

Через несколько дней после похорон это последнее стихотворение Высоцкого можно было встретить практически в любом городе огромной страны. А через несколько месяцев во всех пассажирских поездах продавали фотографии Высоцкого с Мариной Влади и «новым» последним стихотворением «Спасибо, друг, что посетил последний мой приют…». Интересно, кто сочинил эту подделку?

Г. Полока: «Когда Володя скончался, я позволил себе прийти на следующий день, когда прилетела Марина…

Его квартира была полна народа. Он лежал аккуратный, мальчиковатый, как когда-то… Марина, вся в черном, долго искала в куче его рукописей нашу песню. Нашла, и мой помощник торопливо переписал ее. И все…»

Следовательно, часть рукописей еще оставалась в квартире…

Л. Абрамова: «Огромная квартира напоминала все эти дни привокзальный буфет: какие-то люди заходили, выходили, приезжали, уезжали…

Все спрашивали о сыновьях, как они. Я не знала, как они. И сейчас не знаю, что они тогда чувствовали. Наверное, так же, как и я, смотрели на лица. Наверное, так же, как все, смотрели в себя, в свою душу. Может быть, думали о том, как мало знали его…

Мне надо было помнить о детях: ведь для них смерть отца должна была стать рубежом, за которым кончилось детство. Особенно остро почувствовал это Никита, — к нему не могли пробиться ни пришедшая на другой день Марина, ни кто бы то ни было из находившихся в эти дни в квартире на Малой Грузинской…»

В. Золотухин: «У театра парни собирают подписи, чтобы Театр на Таганке назвать Театром имени Высоцкого…

— Кто это допустит?! О чем вы говорите?!

— Кто бы ни допустил, а соберем…»

А на Малой Грузинской художник и скульптор Юрий Васильев снимает посмертную маску.

В. Янклович: «Потом Марина вдруг говорит — все-таки каких-то вещей она не понимает:

— Ты не можешь организовать, чтобы мне отдали Володино сердце? Я хочу увезти его с собой.

— А как ты реально себе это представляешь?

— А так — пусть хирург вырежет сердце, а я увезу его с собой.

Я буквально в шоке! Бегу к Любимову. Говорю, что Марина «хочет вырезать сердце». Если бы было вскрытие — тогда другое дело. А так?! Это же немыслимо.

Мы с Любимовым пытаемся ее убедить, что у нас так не принято. А она нас даже не слушает… Любимов уговаривает ее, говорит, что у нас этого никто не поймет и т. д… А она отвечает:

— А мне-то что, что у вас не поймут. Это же — мое! Его я оставляю здесь, а сердце хочу взять с собой…

Она даже договорилась с Годяевым, что сделают это… Игорь хотел вырезать сердце прямо в реанимобиле…»

При этом разговоре Марины Влади с В.Янкловичем присутствовал В. Золотухин: «Марина просила его сердце с собой во Францию… Любопытно, а вдруг вырезала и увезла?! Ведь врач-то был всегда при ней… Но и родители смотрели в оба».

В. Янклович: «В общем, долгая была история, но все-таки удалось ее убедить. Главный аргумент — у нас так не делают…»

Вероятно, Марина Влади руководствовалась таким историческим прецедентом: как известно, Фредерик Шопен похоронен у себя на родине, в Польше, а сердце его покоится во Франции, в одном из парижских соборов.

Идет подготовка к похоронам.

И. Шевцов: «Я ходил в этот день в консерваторию — договариваться с музыкантами. Квартет играл 28 июля рано утром, когда прощались в холле дома…»

Вечером собираются друзья В. В.

В. Янклович: «Потом Марина сказала:

— Ребята, возьмите себе на память кто что хочет…

Я хотел взять цепь, в которой Володя играл в «Гамлете». Но ее нигде не было… Эту цепь подарил Володе Шемякин». (По версии И. Бортника, эту цепь В. В. купил в Монреале… Вернее, две цепи: одну, поменьше, он подарил Бортнику. — В. П.)

И. Бортник: «Володя спросил у торговца — старого еврея — что- нибудь для моего друга, он немного нервный…»