В. Абдулов: «А они говорят:

— Как? Мы же договорились! Там люди ждут! Это же прямая связь с космосом и ребята на орбите ждут!

Я говорю:

— Вы поймите, Володя сам переживает по этому поводу… Он очень хотел. Но это просто невозможно!»

(На 24 июля назначен прямой сеанс связи с космосом. В.В. обещал принять участие в этом сеансе. — В. П.)

В. Янклович: «Приехали от космонавтов… Мы с Севой внизу им сказали, что Володя в больнице… Они, вроде, ушли. Но эти люди нам не поверили и через некоторое время вернулись. И поднялись на восьмой этаж. К счастью, в это время Володя не стонал… Вышла Нина Максимовна и сказала, что Володи нет дома. Тут они ушли окончательно».

Ю. Карякин: «Я откуда-то знал, что Володя в эти дни должен был петь для космонавтов, — прямая связь с космосом…»

В. Янклович: «Ну, вот… После этого сидим мы все… Я караулю у дверей, чтобы Володя не выскочил, Сева сидит на диване…

— Давайте что-то решать! Может быть, его все-таки положить в больницу?!

Я все время — к матери:

— Ну что, Нина Максимовна, будем сдавать в больницу?!

Я тогда говорил, что не надо ждать завтрашнего дня… А Володя же мне сказал:

— Не дай Бог! Не дай Бог, если ты меня отправишь в больницу. Все — между нами все кончено!

Поэтому и просили Нину Максимовну, чтобы она взяла это на себя…

И к Севе:

— А ты-то что молчишь?

Но Сева был тогда после аварии — немного заторможенный…»

После шести приезжает Федотов.

A. Федотов: «Я приехал с дежурства. Была Нина Максимовна… Я взялся за пульс — это было часов в шесть… Ну, думаю, надо «лекарство» привезти…»

В этот же день на Малую Грузинскую звонит Валерий Золотухин. Приведем запись из его дневника:

«…К телефону подошел:

— Это Дима, врач. (Вероятно, Толя. — В.П.) Вы меня не знаете. Володя спит.

— Как вы думаете, сколько он будет спать?

Тот засмеялся:

— Думаю, что целый день.

— Передайте ему, как он проснется, текст телефонограммы следующего примерно содержания: Геннадий Полока и Валерий Золотухин просят его очень вспомнить молодость и, как встарь: под единое знамя соединиться в общей работе.

— Хорошо, я ему это обязательно передам.

Так вот: эскулап ошибся. Володя не проснулся, а в 4 часа утра заснул навеки… обширный инфаркт… атеросклероз… аорты сердечной… и т. д.»

B. Абдулов: «Я был до вечера. Уехала Нина Максимовна… Вечером у меня была репетиция на дому у одного режиссера… Когда я уехал, оставались Янклович, Федотов и еще одна девушка…»

В. Янклович: «Федотов приехал… В 10 часов вечера уходит мать.

В 11 — Сева. До этого я ездил в театр, меня освободили от работы…»

Оксана: «Меня больше всего поражало и обижало — никто не оставался! Приехали, посидели, поели, попили чайку — и пошли домой. И все прекрасно! Никому не хотелось сидеть с Володей и не спать ночами… Все устали от этого, — ведь у всех были свои проблемы, своя жизнь…»

В. Янклович: «Внизу, ниже этажом, жил профессор Мазо — уролог, хирург. На следующий день ему предстояла операция. От него звонили несколько раз. Это было вечером…»

Оксана: «Главное было — чтобы Володя не кричал… Люди уже осатанели от этого… А операция? Могло и не быть у Мазо никакой операции… Все замечательно, когда Володя здоровый, можно пригласить его в гости…

— Вот. Сам Высоцкий…

А когда Володя умирает?

— Или пусть замолчит, или увези его к себе!

Они же постоянно звонили: то шубу зальют им, то еще что…

— Прекратите орать! Дайте нам выспаться! Ты что, ничего не можешь сделать?»

В. Янклович: «И вот тут был звонок от Мазо… И Федотов хотел привязать ему ноги простынями, чтобы он не рвался и не бился головой… Мы его перенесли в большую комнату на маленькой тахте… Федотов его наколол… Позвонила жена Мазо:

— Валерий Павлович, я вас очень прошу… У мужа завтра операция…»

Оксана: «От него все действительно устали… Они взяли и привязали его простынями… Ну как привязали… Прибинтовали простынями к этой узкой тахте, чтобы он не рвался. То есть простыни обвязали вокруг кровати. Потом сели на кухне, выпили по рюмочке, вздохнули грустно. И когда все ушли, бутылка осталась на кухне — недопитая.

Я сижу, плачу над ним. Володя успокоился, я его развязываю… И вдруг он открывает глаза — абсолютно нормальные, ясные…

— Оксана, да не плачь ты. Пошли они все…

А потом:

— Вот я умру, что ты будешь тогда делать?

— Я тогда тоже умру…

— Ну тогда — ладно… Тогда — хорошо…»

В это время на Малую Грузинскую приезжает Аркадий Высоцкий.

А. Высоцкий: «Прошло три-четыре дня, и я решил возобновить попытку… Я знал, что отец болен, но не думал, конечно, что это кончится так трагически… В этот момент я уже четко понимал, что не поступил, — надо было что-то решать с институтом… И только вмешательство отца могло помочь. Это было двадцать четвертое число, у меня уже было собеседование, и мне сказали, что я не прошел. Я поехал к нему поздно, часов, наверное, в десять.

Мне было страшно неудобно… Я долго стоял в подъезде, видел, что все время выходят какие-то люди — явно знакомые лица, но они, конечно, меня не замечали. Минут сорок я простоял в таком состоянии, потом решил подняться. Звонил по телефону каждые пять минут, никто не брал трубку…

Я поднялся. Дверь открыл Янклович. В квартире был Нисанов — это я видел точно. И у меня такое впечатление, что был Игорь Годяев, потому что я видел из двери весь коридор… Когда Валерий Павлович увидел меня, он начал потихонечку оттеснять меня от двери… Но я увидел, что за его спиной прошел отец, спрашивая:

— Кто там?

И было видно, что он чувствует себя еще хуже, чем в прошлый раз… А меня обозлило, что все они тогда (20 июля. — В. П.) отца бросили, и я сделал попытку зайти в квартиру. Обозлило и то, что Туманов сказал, что они не хотят класть его в больницу… Так я понял, что не хотят… И я хотел зайти и как-то поучаствовать, но Янклович довольно настойчиво— без грубостей, конечно, — вытеснил меня на площадку… Закрыл за собой дверь и стал говорить, что сейчас они повезут его в больницу… Что все это очень тяжело…

Янклович откровенно говорил, что отец колется, он не считал нужным от меня это скрывать… Минут десять мы постояли… Он сказал, чтобы я не волновался… Чтобы спокойно ехал домой, а утром позвонил… Это было, наверное, уже ночью— часа за четыре до смерти отца…

Оксаны в тот момент не было — по крайней мере, не было в поле моего зрения. А если бы она была, то она была бы с отцом… В тот момент там не пили, — по крайней мере, никакого буйного веселья там не было…

Но там уже была какая-то истерика, произошел какой-то скандал… У Валерия Павловича прыгала челюсть».

Оксана: «Никакого скандала там не было. Может быть, приходил Мазо, а я куда-то вышла? Но скандала точно не было. И уж никакого буйного веселья в эти дни и быть не могло».

А. Высоцкий: «Конечно, я понимаю, что все они очень по-разному относились к отцу в эти дни. Одно было общим — все от него смертельно устали… Но кто-то продолжал хладнокровно тянуть деньги… А кто-то искренне переживал… Вот что я точно знаю: Игорь Годяев переживал по-настоящему, — я это видел потом. Валерий Павлович тоже переживал по-своему, — он рыдал 25-го возле отца…»

После этого, а может быть, чуть раньше, Федотов уезжает: «Я поехал на Бауманскую — к своей знакомой… Пробыл там часа два, а потом вернулся на своей тачке…»

В. Абдулов: «После репетиции я поехал на Варшавку. Позвонил на Малую Грузинскую примерно в час ночи… Валера сказал:

— Володя успокоился, я сейчас поеду домой.

Я говорю;

— Хорошо. Я вот по этому телефону — звони в любой момент».

Б. Серуш: «В этот день Володя позвонил мне…

А вечером канадский посол, который пробыл в Союзе 14 лет, давал у себя дома прощальный прием. И мы с женой поехали к Белорусскому вокзалу купить цветы. Проезжаем мимо Володиного дома, машина стоит. Я говорю:

— Наталья, Володя звонил сегодня, надо к нему заехать, он плохо себя чувствует…