В последний год король Болеслав редко покидал замок. Вечно недовольный, он распекал слуг, укорял вельмож в лени и нежелании служить ему, королю Польши:

- Вы, - говорил он, - не хотите поднять то, что лежит у ваших ног, но я заставлю вас это сделать!

С того дня, как в замке появилась Марыся, Болеслав переключился на дочь. Речи короля были об одном:

- Ваш муж, пани Марыся, оказался никчёмным князем - брюзжал Болеслав, - судьба была к нему благосклонна, когда он оказался великим князем киевским. Но Святополк не смог удержать власть, слепец не видел, что Ярослав отправился к варягам, и вместо того чтобы поспешить за печенегами, он наслаждался властью. Ему было жалко открыть печенегам свою казну.

- Но, отец, ты ведь отказался помочь ему, - вступилась за мужа Марыся.

Болеслав надул бритые щеки, с шумом выдохнул.

- Ты обвиняешь меня? Но в тот год моё воинство не было готово к войне. Ты знаешь, они своенравны, мои шляхтичи.

Марыся бросила зло:

- Твоё воинство не захотело помочь твоему зятю, но оно охотно прибрало червенские города.

- Червенские города? - вскипел Болеслав,-Знаешь ли ты, что Волынская земля - вековой спор Руси с Польшей?

- Ты прежде должен был обратить взгляд на Туров.

- Я твой отец, разве мало дал Святополку?

- Что, кроме обещаний?

- Я хочу тебе добра, Марыся.

- Какого?

- Мы поделим Русь с черниговским князем.

- Как мыслишь ты?

- Ему Киев, а Польше земли до Ирпеня и Эдвижа.

- Мстислав не согласится.

Король вскинул голову колыхнулся жирный подбородок.

- Тебе ли не знать, на какой крови замешан мир между братьями. Он зыбкий, как трясина.

- Ты сказал, что хочешь мне добра, но из твоих слов я вижу только твой интерес.

Болеслав сложил на животе пухлые руки:

- Ты получишь в своё владение княжество Туровское.

- Ха, усмехнулась Марыся, - Туров и без того моё владение. Ты забыл, кто сидел в нем князем?

Марыся, у тебя жадность, как у голодной собаки.

- А разве король забыл, чья я дочь?

Болеслав резко поднялся:

- Я устал препираться с тобой. Ты получишь то, что я тебе дам. Ещё я потребую у русичей отдать тебе в мужья одного из сыновей Ярослава.

Марыся удивилась:

- Его сыновья ещё дети.

- Но они станут мужчинами, - король расхохотался, - Я думаю, лучше иметь на супружеском ложе юношу, чем немощного старца… Уходи, я велел позвать епископа Колбергского.

Холодно в княжьих хоромах, пора бы и печи топить, но Мстислав жары не любит. Добронрава запахнула соболью душегрейку, поёжилась. Пятый год, как Мстислав в Чернигове, а Добронрава всё не отвыкла от Тмутаракани. Особенно тоскливо ей сделалось после смерти сына. Кто поймёт её? Мстислав? Но он замкнулся и мало бывает с ней, а всё больше с теми, кто строит крепостные стены и детинец, либо уезжает в обжу. Добронрава догадывается, зачем князь повадился к смерду, но она знает: всё это пройдёт, Мстислав добр и в обиду её не даст.

Вышла Добронрава на крыльцо, постояла. У поварни челядь готовила в зиму дрова, кололи чурки, складывали в поленницу. В углу двора гридни чистили лошадей скребницами. От дружинников отделился Василько, направился к Добронраве, поклонился:

- Здрави будь, княгинюшка.

- Здравствуй, Василько.

- Что ни свет ни заря подхватилась?

Добронрава опустилась с крыльца, подошла к гридню:

- С Тмутаракани привычка. На лов ведь рано вставали.

- Пора, княгинюшка, забыть, чем прежде занималась. Ты княгиня какое лето.

Отмолчалась Добронрава, направилась к воротам. Спустилась с холма, улицей вышла к пристани. Покачивались на воде ладьи и однодревки, суетились ладейщики, грузчики таскали тюки с товарами. И это снова напомнило Добронраве пристань в Тмутаракани, только там рыбный дух всё забивал да кораблей заморских больше причаливало, особенно из Царьграда и Корсуни. Греки шумные по пристани сновали. И, всех перекрывая, кричали белые чайки, скользили над морем, чуть ли воды не касаясь…

Добронрава согласна, Чернигов красив по-своему, но там, на море Сурожском, её родина, и она жалела, что Мстислав не остался княжить в Тмутаракани. Что потянуло его в Чернигов?

Побив половцев и свалив убитых в ближний овраг на съедение зверям, Боняк увёл орду. Уходили отягощённые добычей, угоняли пленных, а половецкие табуны, бесчисленные, казалось, закрыли собой всю степь. Пленных печенеги уведут в Таврию и продадут в рабство грекам. Боняк посмеивался: когда половецкий хан Мустай был не выше колёсной чеки, он, Боняк, уже водил орду. Где теперь половецкий хан?

Боняк скалится, подзывает брата:

- Булан, ты погонишь пленных в Херсонес, грекам нужны рабы. Я буду ожидать твоего возвращения, и, когда ты вернёшься, мы откочуем в низовья Дона, где до самой зимы солнце не выжигает травы. Там я решу, куда повернём своих коней, будет то Киев или Чернигов.

Кони братьев идут стремя в стремя. Булан вспоминает, как вот также они ехали к тмутараканскому князю, когда тот собирался на хазар. Тогда Боняк увёл печенегов ещё до боя, и в его притороченных к седлу сумах звенело золото. Брат мудр, зачем печенегам сильные урусские князья?

Сейчас тмутараканский князь сел в Чернигове, и печенегам, если они пойдут на Чернигов, придётся столкнуться с дружиной Мстислава. Но Булан думает, что Боняк остановит своего коня не дальше Переяславля.

- Куда увели тебя твои мысли, Булан?

- Ты прав, мой мудрый брат, я думаю, где остановишь ты своего коня, если поведёшь орду на Чернигов?

- Хе, ты рано задумался. Перед каждым набегом я советуюсь с отцом. Я знаю, где его звезда в небе, она моргает мне, а отец говорит. Как-то он сказал мне: «Ты, Боняк, великий воин!» А перед тем как повести вас на половцев, отец говорил мне: «Обнажи свою саблю, Боняк».

- И если ты, мудрый брат, соберёшься повести орду в набег, снова услышишь голос отца?

- Я сказал тебе, Булан, от отца я услышу, каким берегом Днепра пойдёт орда. Одно известно: дорога на Киев больше избита копытами наших скакунов.

Мустай опасался ханского гнева. Разве мог он забыть, как однажды Карим велел поломать хребты сразу трём бекам, возразившим в чём-то хану. Чем ближе нёс конь Мустая к переправе через Итиль, тем сильнее одолевал его страх. Он не раз спрашивал себя, как могло случиться, что половецкие караулы не учуяли печенегов?

Губы Мустая шепчут клятву, какую он дал, уходя от погони: если Карим не казнит его, то он вернётся в степь и отыщет печенежскую орду. Он разорит их вежи и вырежет всех, как они вырезали его людей…

Далеко от Итиля, у старых гор Урала, кочевала большая орда Карима. Пока Мустай добирался к стойбищу хана, тот уже знал, с чем едет хан малой орды. Ведь известно, чёрная молва на крыльях летит. И когда Мустая допустили к Кариму, ему пришлось долго простоять перед его просторной юртой.

Карим восседал на пушистом ковре, обложенный подушками, а вокруг сидели старейшины орд. По грозному взгляду хана Мустай понял, не с добром принимает его Карим. Говорил он тихо, вкрадчиво:

- Почему твои воины оказались мёртвыми, а ты остался жив? Разве не должен был ты лежать в той степи вместе с ними?

Не успел Мустай и рта открыть в оправдание, как снова раздался голос Карима:

- Ты бежал, не обнажив сабли, и потерял орду. Ты оставил печенегам вежи, и теперь тебе не к чему жить. В большой половецкой орде не место трусливым собакам. Выбирай: или ты отправишься к женщинам собирать верблюжий помет, или примешь смерть, как подобает мужчине.

И Мустай предпочёл смерть…

У самого моря Сурожского поставила вежи орда хана Боняка. Вода в море солёная, даже кони не пьют. Но воду орде давала малая степная речка. Она бежала с севера к Сурожскому морю. Берега её, поросшие камышом и кугой, были пристанищем перелётным птицам. Ночами на водопой протаптывали тропинки дикие звери, пугали лошадей. В ясную погоду хан Боняк не спал в юрте. Он разбрасывал на траве потник, а под голову клал седло. Так повелось с юных лет, когда отец поднимал его неожиданно и так же неожиданно отправлял в набег.