Видит Василько, неравные силы. Хоть и много положили печенегов, но и гридней полегло немало.

- В лес, в лес оттягивайтесь! - крикнул Василько.

Отбивая наскоки печенегов, гридни отошли в лес.

Ушла орда от Киева. В разорении Подол и пристань со складами гостевыми, сожгли Берестово с теремом княжьим и Предславино.

Прикрывая бегство, отходил Демерчей, огрызаясь как раненый зверь. Мрачен и зол темник. Булан не воин. Он привёл орду, обещая богатую добычу, но где она? Печенежские саквы так же пусты, как и в тот день, когда они вышли из степи.

Орда потеряла много воинов. Они лежат под стенами Кия-города и вдоль дороги. Печенеги отходят так поспешно, что не успевают сжечь погибших товарищей. Что скажет Булан дома, в степи?

Вёрст за двадцать от Киева Демерчей оторвался от дружины Мстислава. Но у переправы он не стал задерживаться и повёл тумен к Каневу…

Мстислав его не преследовал. Со дня на день станет Десна, и ладьи вмёрзнут в лёд. Надо было торопиться в Чернигов.

Похоронила Русь убитых, оплакала. Но слезами Русь не поднимешь. Застучали топоры, завизжали пилы. Трещали, падали деревья, тесались брёвна, чтоб по весне начать ставить избы и церкви, мастерские и дворы гостевые.

Велел Ярослав боярам, какие на Подоле намерены селиться, не только бревенчатые хоромы рубить, но и каменные возводить, дабы огня не боялись. Да о двух ярусах. Не от тесноты подворий, места достаточно, а для красоты, купцам заезжим на удивление, эвон каков Киев, мать городов русских!

Зимой по едва примятой дороге прикатил в Переяславль малый санный поезд. Одни за другими четверо саней остановились у крыльца воеводы переяславского. Из передних выбралась боярыня Марья в шубе тёплой и валенках чёсаных, на голове шапка соболиная, глубокая.

За боярыней холопка последовала с Василиской, закутанной в тулуп.

Выскочил Василько, обнимает жену, а холопка ему не то дитя, не то куль протягивает. Марья смеётся:

- Не навестить, жить к тебе приехали. Не бедовать же тебе одному на воеводстве. И князь одобрил, говорил, где муж, там и жене место.

Ещё одна зима минула.

Так и жизнь человека от весны до зимы тянется, да всё в делах и заботах. Год минет, и ладно, пережили. А что новый сулит, одному Богу ведомо.

Но русский человек терпелив, на судьбу не ропщет, всё на авось рассчитывает. Гляди, и посветлеет жизнь…

Зимой по городам и деревням гуляли свадьбы, молодым наказывали:

- Мужиков рожайте, земля наша ими обедняла…

Помощь Мстислава не умалила Ярослава, не унизила гордость киевского князя. Не попрекнул Мстислав: он-де Киев спас! Одной заботой братья одолеваемы - Русь от печенегов беречь…

А ещё истории известно, от того печенежского нашествия убрались печенеги в степь, получив от Мстислава суровый урок. И пока жив князь черниговский, печенеги будут остерегаться ходить на Русь.

В детинце, напротив княжьих хором, черниговские плотники срубили голубятню, просторную, с двухскатной тесовой крышей. Голубятня на столбах, с резьбой и дверкой, а над ней лаз для птицы и оконце, чтоб свет проникал. Рядом шест с перекладинами взгромоздили.

За три года голубей развелось бессчётно. Обсядут перекладины и крыши княжьих и боярских хором, башни детинца, топчутся по двору, воркуют, стаями летают над Черниговом.

Вернулся Мстислав с обжи в добром настроении. Оксана в ласках говорила: «Приворожила я тя, князь, и сама не рада». А что присушила, так то верно, коли сам Мстислав каждой встречи с ней ждёт, будто впервой видит…

Отрок коня увёл, а князь у голубятни остановился. Парнишка, сын тиуна, гонял голубей, с усердием размахивал шестом, на конце которого болталась красная тряпица. Прибежал мальчуган, кивнул князю как равному, на голубятню по лесенке вскарабкался, в дверь нырнул ненадолго. Выбрался, на землю спрыгнул и, достав из-за пазухи двух голубей, подбросил их. Голуби, порхнув, взлетели, а мальчуган, засунув в рот пальцы, засвистал заливисто, по-разбойному.

У Мстислава в душе боль ворохнулась: таким и княжич был бы, если б не смерть. Отчего так жестоко ударила его жизнь? Сколько раз он думал об этом, но ответа не находил, и никто, даже духовник, не мог объяснить.

От горькой мысли его оторвал мальчуган. Сердце ребёнка чувствительно, видно, догадался, что князю тяжёлой, поймал голубя, показал:

- Во вертун, погляди!

Голубь и впрямь, взлетев, завертелся, падал камнем до земли и снова взмывал.

Мстислав потеребил мальчугану вихрастые патлы, спросил:

- Васек, хочешь грамоте обучиться?

Князь хорошо знал этого мальчугана, сына стряпухи, озорного, смешливого. Услышав вопрос князя, мальчик вдруг посерьёзнел.

- Не, - ответил он, - вона как у боярина Романа сына Саньку каждодневно секут за буквицы.

- Отчего же секут, - улыбнулся Мстислав. - А ты будешь верно называть. Для того и голова на плечах.

- А картинки там показывают?

- И картинки. Там тя, Васек, и читать и считать научат.

- Ну, коли сечь не будут, то и можно.

- Я попрошу отца Кирилла и мамке накажу, чтоб за учение не била. А ты парень смышлёный, всё одолеешь.

Киев встречал митрополита. Добирался грек, владыка Паисий, через Болгарию на Теребовль, оттуда в род. С митрополитом два афонских монаха, Серафим и Лука, оба книжники и оба, как и митрополит, русским владеют.

Уже от Галича удивлялся Паисий, как велика Русь. Вторую неделю катит его возок по Русской земле, и нет ей конца. О Киевской Руси митрополит наслышан но представить её себе не мог. Князья и народ отреклись от язычества, сделались верными христианами.

Паисию пятидесятый год. Он смуглолиц, носат, а некогда смолистые волосы и бороду совершенно посеребрило. Строг митрополит и малоразговорчив. Из-под нависших бровей на мир смотрят чёрные, мудрые глаза.

Сопровождавшие Паисия молодые монахи были настолько похожи друг на друга, что даже митрополит различал их с трудом…

Возок владыки тесно набит книгами. Их так много, что они стопками лежат и в возке монахов.

Огромное пространство поразило митрополита, ин перевалил горы, пробирался лесными дебрями где подчас возок застревал между деревьями, и тогда в ход шли топоры. Его радовали светлые поля и сочные луга. Где бы ни проезжал митрополит, его всюду встречал народ торжественно и радостно. Такого почтения к его сану он не видел даже в Византии. Паисий ждал встречи с русскими князьями. В Константинополе говорили, Ярослав умён и приветлив, Мстислав храбр и воинственен. Что же, жизнь покажет, какие князья на Руси. Он, митрополит, не на день едет на Русь, а до конца дней своих.

О Киеве Паисий судил по тем городкам, какие встречал в пути. Всё в них из дерева, и дома, и церкви и даже стены городские, а потому ему не терпелось увидеть Киев, какой гости торговые называли матерью городов русских…

Ожидал встречи с митрополитом и Киев. Два года назад просил Ярослав константинопольского патриарха открыть в Киеве митрополию. И вот наконец сбылось.

С прошлого лета рядом с Софийским собором доставили киевляне каменные митрополичьи палаты. Камень тесали, раствор-цемянку по швам расшивой протянули. К приезду митрополита засияли палаты цветными италийскими стекольницами, а к самому крыльцу тротуары дощатые положили, чтоб ходил владыка не по грязи в случае ненастья.

От Теребовля митрополита сопровождал Пров с гриднями. В бездорожье спешивались и чуть ли не на руках несли возок с владыкой.

На десятые сутки выехали из Белгорода, а к обеду открылся Паисию Киев. И был он настолько чуден в этот солнечный день, что митрополит ахнул. Высоко над городом вознеслись купола церквей и каменная София. Даже не законченная, она поражала воображение.

Среди редких белёсых облаков золочёные кресты, казалось, плыли по небу. На горе, в зелени садов, терема каменные князя и бояр. Дома двухъярусные, под тёсом Город на холмах весь глазам открывался. Стены крепостные, башни и стрельницы грозные.