Тмутараканец сбоку пробасил:

- Ежели Усмошвеца с нами оставляешь, то добро. Ему мы доверяем.

Народ начал покидать княжеский двор.

От Тмутаракани и до самого Корчева море усеяно дочерна осмолёнными ладьями. Погода безветренная, и корабли застыли, не шелохнутся.

Спозаранку погрузилась молодшая дружина, за ней настал черед большей. Ладья, украшенная головой сказочного зверя или птицы, на вёслах подходила к мосткам, принимала десятка два гридней и, обвешанная щитами, отплывала в море…

Последним к мосткам причалил княжеский корабль. Орел с раскрытым клювом резал водную гладь. Ждали Мстислава, он задерживался.

Пристань заполнил народ, вся Тмутаракань высыпала проводить дружину. Шныряли мальчишки, надрывались, зазывая, торговцы-разносчики. Пришёл с товарищами Славин, покосился на стоящих обочь хазарских купцов с Обадием. Хазары о чём-то переговаривались оживлённо. На лице Обадия Славин уловил довольство: «Рад, поди. Ну да ныне нет вашего каганата…»

Засмотрелся Славин и не заметил князя. Поддерживая Добронраву за локоть, он ступеньками спускался с обрывистого берега. Следом торопились тысяцкий Роман, воевода Ян и тиун Димитрий с раздобревшей боярыней Евпраксией. Княгиня взор потупила, лицо печальное, - видно, нет охоты покидать родные места, зато Мстислав голову высоко несёт, глазами по толпе шарит, будто ищет кого-то. Заметил Славина, а неподалёку от него иноземных гостей, сказал:

- Купцы тмутараканские, и вы, гости с чужих земель, рады будем принять вас в Чернигове, навещайте с товарами.

- За доброе слово благодарим тебя, князь, - ответил за всех Славин. - Торг наше дело. Ты же нас не забывай, а коли в Киеве доведётся побывать да увидеть Савву, скажи, чтоб ворочался домой, и передай ему о смерти Давида.

У мостков Мстислав пропустил на корабль Добронраву с боярыней и тысяцкого тиуна. Толпа прихлынула к берегу, стала дугой вокруг князя. Он обнял Усмошвеца, и промолвил:

- Прощай, воевода, оставляю город на тя. верю, в надёжных руках он будет. - И шагнул на ладью.

Ударили весла. Гордо выпятив резной нос, корабль тронулся. По мачтам поползли шёлковые паруса.

Встав на скамью, Мстислав снял шелом, крикнул:

- Спасибо те, люд тмутараканский!

И пока ладьи вытягивались в море Сурожское да белели поднятые паруса, не расходился народ.

СКАЗАНИЕ ДЕВЯТОЕ

1

  подножия Старокиевской горы Днепр пьёт воду Почайны-реки. Отсюда тянется заливной луг, заросший травами, жимолостью. Киевляне прозвали это место Оболонью.

В пятый день недели, когда время перевалило за полдень, княжий книжник Кузьма забрёл на Оболонь послушать, как кричат перепела да трещат коростели. Здесь и прихватил его дождь. Частый и густой, он повис сплошной стеной, закрыл Киев. Кузьма укрылся под слежавшейся копной, долго смотрел, как пузырится вода в луже. Прошлогоднее, потемневшее сено пахло прелью.

Не заметил Кузьма, как заснул. И приснилось, будто они с отцом поле пашут. Он, Кузьма, коня за уздцы ведёт по борозде, а старый Савватей грудью на рало налёг, тяжело дышит. Руки у отца синими жилами изрезанные, заскорузлые, борода взлохматилась, и пот со лба катится, глаза застилает. Из-под лемеха земля отцу под ноги пластом выворачивается, парует, пахнет хмелем. Голова у Кузьмы закружилась. Хочет он сказать отцу: «Давай передохнём», но Савватей опережает его, прикрикивает: «Не пора, Кузьма, не пора!»

Пробудился Кузьма, дождь прекратился. Солнце, большое, яркое, к земле опускается. Поднялся Кузьма и напрямик по мокрой траве зашагал к городу.

У Копырева конца[131] полюбовался каменной стеной. Совсем недавно сложили её камнетёсы по Петруниному плану на месте старых бревенчатых городен. Получилась она широкой и высокой, с прикрытием для воинов и бойницами для лучников. Придёт время, и такой стеной Петруня огородить весь город. Вот Золотые ворота[132] начал он переделывать.

До темна ещё не скоро, и Кузьма направился на поиски Петруни.

Второе лето, как приехал он из Тмутаракани и по велению Ярослава город укрепляет. Не раз слышал Кузьма, как бояре меж собой потешались над молодым зодчим:

«Эка городенца Ярослав сыскал! Молоко на губах не обсохло, а туда же…»

А потом попритихли, когда увидели, какие стены по его замыслу мастеровые возвели…

Кузьма пересёк город. Ещё издали за горой камня разглядел, как на дощатых мостках народ суетится: раствор носят, кирпич подают камнетёсам, а те знай молотками постукивают, плиты с природным камнем чередуют, кладут на известковой цемянке. Да так искусно подгоняют, словно под шнур.

Башня-стрельница вся в строительные леса взята.

Заметил Петруня Кузьму, вниз спустился, сказал:

- Се, Кузьма, отводная башня-стрельница с Золотыми воротами. От них каменные стены возведём с перекрытием. То крытый ход в город будет, а по краям для защиты срединной стрельницы ещё две башни поставим с зубчатыми парапетами…

Говорит Петруня и будто наяву всё видит.

- Вот там, Кузька, над Золотыми воротами поднимется надвратная церковь с золочёным куполом, а под воротами княжеская скотница для драгоценностей… Через два лета ты, Кузька, сам на всё поглядишь.

И, прикрыв глаза, помолчал, потом снова заговорил:

- Вчерашнего дня князь Ярослав зазвал меня и велел церковь делать из камня, подобную тмутараканской. Я же, Кузька, издавна иной мыслью тешусь. Не по подобию тмутараканской сделать бы, а чтоб царьградской Софии не уступала. Дорогим камнем её отделать, многоглавыми шеломами своими чтоб она небо подпирала, золотом глаза застила. А тому бы храму вечно стоять и Русь возвеличивать.

- И сколь лет те, Петруня, надобно, чтоб дивность такую создать? - млея, спросил Кузьма.

Петруня усмехнулся:

- Много, Кузьма, много! Пятнадцать ли, двадцать, но я сделаю, поверь… Вот с нынешнего лета зачну известь гасить…

Положив руку Кузьме на плечо, изменил разговор:

- Набахвалился я те, Кузька, пора и честь знать. Темень-то, а завтра вставать спозаранку…

Из освещённой восковыми свечами гридни доносились голоса. Стараясь не скрипнуть половицами, Кузьма на носках подошёл к открытой двери, заглянул. В гридне на лавках бояре сидят: воевода Александр Попович, а с ним рядом одноглазый ярл Якун. Подальше боярин Герасим с воеводой Будым, а напротив бояре Авдюшко и Степанко, Жадан и Кружалко, сын покойного Владимирова воеводы Волчьего Хвоста.

Князь Ярослав восседает на кресле красного дерева, строг, брови хмурит, перстами пушит подернутую сединой бороду. Увидел Кузьму, махнул рукой: дескать, уйди с глаз. Кузьма попятился, скрылся, но совсем не ушёл, слышит, о чём в гридне говорят.

- Мстислав письмо прислал, требует: «Дай Чернигов», - сказал Ярослав. - Коли отвечу ему «возьми», а он возжадится и Киев потребует.

- К чему вотчину покинул! - выкрикнул чей-то голос.

Кузьма прислушался, узнал боярина Герасима.

Того перебил ярл Якун:

- Заступим полками дорогу, воротим Мстислава в Тмутаракань!

- Надобно посольство к князю Мстиславу править, степенно проронил воевода Попович.

Воевода Будый долго простуженно кашлял, мешая говорить, наконец стих. Кто-то из бояр, Кузьма так и не Признал по голосу, поддержал воеводу Поповича: