- Не уберёг, не уберёг княгиню, боярин!
И, оттолкнув воеводу, нашумел на оторопелых гридней:
- Почто стоите? Вдогон!
Гридни кинулись отвязывать ремни, накладывать сходни. Тут ярл Якун вмешался:
- Князь, догнать немудрено, да опасаюсь, ярл Эдмунд княгиню в живых не оставит, когда его брать начнут. Эдмунда я знаю, сей ярл на всё способен.
Воевода Будый глядел на Ярослава, ждал, что ответит тот, а князь уже гридней ворочает:
- Не надобно! Эй, слышите? - И повернул во дворец.
До ворот шёл молча, сникнув головой. Наконец сказал:
- Экий Брячеслав! А я-то и не принял всерьёз его паведщика…
Воевода Будый кашлянул. Ярослав поворотил к нему голову:
- Слышь, боярин, помнишь, как князь полоцкий через своего посла городов у меня просил, а я отказал. Вот он и замыслил сие коварство. - Криво усмехнулся: - Племянничек-то, племянничек!
Будый заглянул Ярославу в глаза, спросил:
- Велишь созвать бояр думных?
- Нет, - покачал головой князь, - ты полки на Полоцк поведёшь. Силой заставим Брячеслава и княгиню воротить, и себя молодшим признать. Да заодно и Эдмунда за бесчестье наказать.
У Смоленской переволоки повстречался воеводе Будому боярин Трифон, староста Словенского конца. На лёгкой ладье, не зная отдыха, гнал он в Киев. Послали его новгородцы к князю Ярославу, слёзно молили найти управу на полоцкого Брячеслава. Словно тать, тайно напал на город, посад разграбил, пожёг и с полоном да добычей ушёл безнаказанно. У посадника же Константина уменья не хватило отпор дать.
Узнав о том, воевода Будый повёл полки наперерез полоцкому князю, а боярин Трифон вниз по Днепру на Киев поплыл.
На исходе седьмых суток настиг воевода князя Брячеслава. Полоцкий князь, кинув обоз и новгородский полон без боя, укрылся за городскими стенами.
Осадили киевляне город и о том князю Ярославу гонца нарядили с вестью…
Покликал киевский князь «боляры своя» на совет. Долго совещались, ругались до хрипоты. Одни кричали: «Полоцк на щит взять!» А для того требовали послать Будому в подмогу воеводу Александра. Иные настаивали: «К чему крови литься! Прирезать Брячеславу землицы, полюбовно спор решить!»
Наконец надумали отписать Брячеславу, чтоб «жить по единому сердцу» и не разорять земли Русской…
В тот же день написал Кузьма под Ярославову диктовку письмо к полоцкому князю:
«Вороти, князь Брячеслав, княгиню Ирину и не промышляй боле разбоем. Да накажи обидчика моего неверного варяга Эдмундишку. Коли ослушаешься, пошлю ещё полки на тя, разорю Полоцк. Станешь жить миром и меня в отца чтить, дам твоему княжению ещё городов Усвят и Витебск…»
Брячеслав поспешил замириться с Ярославом. Княгиню Ирину отправил в Киев со всеми почестями, а ярла Эдмунда с товарищами, не оделив гривнами, не выдав прожитого, из города велел гнать, сказав: «От вас подмоги мало, не хочу держать при себе. Плывите куда хотите!»
Двиной к морю Варяжскому отправился ярл Эдмунд искать удачи у германского императора Генриха.
СКАЗАНИЕ ВОСЬМОЕ
Минуло три лета со дня Мстиславова похода на хазар, потянуло на четвёртое. Курган за Белой Вежей, где схоронила Русь своих воинов, порос сочной травой, и на вершине его нашёл пристанище дикий орёл.
Прячет трава кости хазар. С тоскливым карканьем вьётся над ними голодное воронье, моют дожди и иссушают знойные лучи.
Не разбивают на том поле свои вежи печенеги, а русский дозор, случится, спешится у кургана, скинут воины шеломы, помолчат, вспомнив товарищей, и дальше скачут.
1
княгини Добронравы сын ни в отца пошёл, ни в мать, хилый да шумливый. Будто на смех при крещении нарёк его поп Евстафием, что на языке греков означало «крепкий».
Мстислав младенца к столу вынес, дружине показал. Какой ни на есть, а князь. Дружина кубки подняла, за здравие княжича выпила и князя с княгиней.
Опочивальня Добронравы далеко от гридни, ни шума голосов, ни звона посуды туда не доносится. Зато хорошо слышно, как внизу под обрывом плещет море. Оно всегда напоминает Добронраве те годы, когда они жили с Баженом в рыбацком выселке. Теперь, когда не стало брата, она не ходит туда. Добронрава не может забыть Бажена. Иногда ей кажется, что он на лове и скоро воротится. Тоска и хворь точат Добронраву, как короед дерево.
В опочивальню вплыла боярыня Евпраксия, жена тиуна огнищного Димитрия, крепкая, белотелая. Нараспев одну за другой начала выкладывать новости.
У тысяцкого Романа девки-дочери кобылищи, замуж пора. Роман неспроста Усмошвеца привечает, будто в гости зазывает, а сам мнит какую-либо дщерь выдать… А корчевский посадник Аверкий, слыхано ли дело, боярыню свою в тереме взаперти держит, а сам с девками дворовыми озорует…
Судачит Евпраксия, сплетни, как из короба, сыплет, а Добронрава лежит, прикрыла глаза, о своём думает. Князь Мстислав скуп на ласки, не жене, а дружине больше время отдаёт. Да, таков уж он от роду, о том и дед Путята ей как-то сказывал. А он-то князя с отроческих лет знает. Без воинов князь не князь.
С хазарского похода признали тмутараканцы удаль Мстиславову…
Как издалека, доносится голос боярыни:
- На торгу-то, сказывают…
О чём говорят на торгу, Евпраксия не закончила, вошёл Мстислав, неся на руках сына. Уложив в висевшую под сволоковым бревном зыбку, качнул:
- Голосистый, кочетом заливается. - И подморгнул Добронраве.
Потом присел на краешек постели.
- Дни-то стоят сухие да тёплые, ровно и зима не подходит. Поправляйся, на тура возьму с собой.
Добронрава улыбнулась. Хотела сказать Мстиславу, что уже седина виски ему посеребрила и морщины у глаз вон какую паутину заплели, да не успела. Евпраксия опередила:
- И, князь, дело ли княгини за туром бегать. У неё теперь иные заботы.
- Да, зрю я, что была ты, Добронрава, храбра, пока боярыня Евпраксия крылья над тобой не распустила, - пошутил Мстислав и, погладив Добронраве руку, удалился.
Добронрава поднялась, накинула сарафан и с помощью Евпраксии подошла к открытому оконцу. Солёный ветер пахнул в лицо, давно забытым счастьем наполнило Добронраве душу. Она сжала руку боярыне, вскрикнула радостно?
- Здорова я, уже здорова, Евпраксия!
Ей казалось, что Мстислав обязательно услышит это.
…За Кубань-рекою леса - дуб с каштаном да граб с ясенем. Редко сосна сиротой меж ними поднимается. Места здесь живностью богатые, ягодные, грибные. Откинешь жирный, размером с блюдо, лопух, а под ним целой семьёй боровики ютятся, либо на старом прогнившем пне опята мостятся.
Давно уже не устраивал такой охоты Мстислав, как нынче. Неделю в плавнях диких кабанов стреляли, потом в лес на сохатого перебрались.
Издалека доносится стук колотушек и возгласы загонщиков. Мстислав стоит у дерева, затаился. Рядом с ним Добронрава, отроком выглядит, держит колчан со стрелами. Послышался треск ломаемых веток. Наложив стрелу, Мстислав изготовился. Тяжело поводя боками, на поляну выскочил лось, остановился, понюхал воздух и, не учуяв опасности, запрокинул рогатую голову, замычал призывно. Мстислав натянул тетиву, но не успел пустить смертоносную стрелу, как из-за кустов выбежал теленок, ткнулся в бок матери. Добронрава шепнула:
- Лосиха!
Мстислав опустил лук, вышел из-за дерева, позвал Добронраву. Завидев людей, лосиха закрыла собой телёнка, медленно попятилась.
Почувствовав, что детёнышу не угрожает опасность, она не спеша пошла в чащу.
