Теперь он понял, как был неправ, пытаясь убедить Добронраву, что Чернигов лучше Тмутаракани. Лесами и реками прельщал, а то невдомёк, там осталась её родина. Разве не почувствовал он этого в Киеве? А Тмутаракань за время княжения в ней сделалась его второй родиной. А ещё Мстислав понял: мудрость приходит к человеку с годами, рождается в познании…
Пеший дозор десятника Пискуна из земских кметей едва из лесу выбрался, как наскочил на печенегов. Их было с полсотни. В шапках островерхих, с луками и колчанами, они сидели на своих мохнатых, низкорослых лошадёнках, сбившись кучно, верно, совет держали.
Русских увидели сразу, завизжали, погнали на них коней.
- Господи, помогай, - перекрестился Пискун и, наложив стрелу, пустил в печенегов.
Кмети проделали то же. Несколько печенегов упали, но другие продолжали скакать.
- В лес! - крикнул десятник.
Не успел повернуться, как печенежская стрела пробила кожаный панцирь. Пискун почувствовал под рубахой кровь. Кмети уже убегали к лесу. Пустив ещё стрелу, десятник побежал. Но печенеги уже настигали. Ремённая петля жгуче перехватила горло, рванула, свалила. Пискуна потащили. В сознании мелькнуло: «Плен…»
Очнулся и увидел: связанный по рукам и ногам, он лежит поперёк седла. Пискун догадался, что под ним конь одного из убитых печенегов. Попробовал плечом шевельнуть. Нет, рана не болит, значит, не сильно стрела задела.
Печенеги уходили в степь спешно, русской погони остерегались. Но десятник знал, поблизости от него заставы русских дозоров не было и потому ждать ему спасения неоткуда. Он в плену.
Сколько страшного слышал Пискун от тех немногих, кому удавалось спастись от печенежского рабства. Били плетью с железным наконечником, надевали колодки, а то ещё хуже, подрезали сухожилия, и тогда забудь мечты о побеге…
Долго ехали печенеги, привалы делали короткие, жрали конину вяленую. Они клали её под седло на потник, и, пока печенежин скакал, мясо отбивалось, становилось мягче. А соли у печенегов достаточно, не то что на Руси. Печенеги её из Таврии привозят. Там по берегу Гнилого моря много солёных озёр.
За всю дорогу, что везли печенеги Пискуна, никто не дал ему поесть и попить. Скоро он, укачанный от долгой езды, впал в забытье и очнулся, сам не помнил на какой день, в печенежском становище.
Лаяли собаки, наскочила на пленного орава грязных, оборванных мальчишек, корчили рожи, плевались, лопотали по-своему.
Пискун молчал. Вскоре появился молодой печенежин, развязал десятника, толкнул в глубокую яму. «Вот здесь и жизнь остатнюю провести доведётся, - горько подумал Пискун. - Лучше бы смерть от стрелы там, в лесу, настигла».
Случился как-то у Мстислава разговор с Петром. Приехал князь в обжу, сел на скамью и залюбовался, как братья-боровички работают споро, сено в копёнки складывают. И всё у них ладно и чисто получается.
Подозвал Мстислав Петра:
- Отдай их мне, Пётр, славные гридни из них выйдут.
Посмотрел Пётр на сыновей, улыбнулся:
- Может, оно и так, князь, в дружине твоей место им сыщется, но кому тогда поле пахать, хлеб растить?
Согласился с ним Мстислав. Хотелось ему иметь в дружине таких боровичков, и он, князь, мог забрать их у смерда силой, но прав Пётр. И так за многие годы княжескими распрями и печенежскими набегами разорена Русь. Вон сколько пустоши, ждут поля своих пахарей, а войны смердов от сохи отрывают. Настанет ли день, когда гридин и торговый человек, ремесленник и смерд каждый своим только делом займётся?
И он, Мстислав, не такой ли, как все князья? В тревожную годину кликнет земское ополчение, и тогда бросит Пётр своё хозяйство и придёт со своими боровичками в подмогу ему, князю.
Сколько таких боровичков не возвращаются по деревням? Коли б ещё на поле брани Русь от врагов спасали, а то ведь часто в княжеской усобице головы кладут…
Прежде Мстислав не задумывался над этим, теперь подобные мысли часто навещали его. Но как быть? Разве что жить с братом в мире. А уж коли настоящий враг на Русь придёт либо, вот как они с Ярославом уговорились, червенские города вернуть, тогда без ополчения не обойтись.
И по всему выходило, на смерде Русь держится…
8
Ещё из Новгорода закрепилась за Ярославом слава книжника и мудреца. А сев на княжение в Киеве, решил он создать при Софийском соборе книжную хоромину, где бы всё письменное, что есть по всей Киевской земле, здесь хранилось. А листы и книги, какие на греческом либо на ином языке писаны, переводить и для того звать в Киев переводчиков болгар и греков.
Намерился Ярослав просить константинопольского патриарха, чтоб дал он Киеву митрополита из русских епископов, и школы открыть не только для княжеских и боярских чад, а для всех, кто пожелает учить своих детей… Грамотная, книжная Русь виделась князю Ярославу.
У боярина Кружало, сына воеводы великого князя Владимира Волчьего Хвоста, прозвище обидное - Собачий Хвост. И в том нет удивления. Пока боярин от заутренней домой попадёт, пора к обедне. Ни одного мало-мальски знакомого не пропустит, со всеми зацепится.
День воскресный. Вышел Кружало на паперть, по сторонам нищие руки тянут, хоть и знают, просить у боярина бесполезно. Спустился Кружало со ступенек, а тут воевода Александр. Кружало его за локоток, отвёл к монастырской ограде. Остановились. Оба седые, годам счёт потеряли. Воевода Александр крупный, борода лопатистая, а нос красный, мясистый. Смотрит из-под нависших бровей, о чём Собачий Хвост плести начнёт. А тот низкорослый, тщедушный, бородёнку задрал, глазки прищурил.
- Эвон, черниговец сколь в Киеве просидел, а князь Ярослав всего раз на пир звал.
Воевода руки развёл:
- Раз так раз. Чать, они братья, им вдвоём побыть охота.
- То так, - согласился Кружало, - Будто князья условились Волынскую землю повоевать.
Почесал воевода нос, промолвил:
- То их воля.
Но боярин, воистину Собачий Хвост, знал, чем воеводу задеть:
- Будто воеводой князь Ярослав намерился поставить новгородца Прова. Нынче не в чести старики.
Не сдержался воевода Александр:
- Да уж куда не воевода Пров. Болеслав хоть и умер, а воинство ляшское в силе.
- Нашему телёнку волка бы изловить, - хихикнул Кружало и переменил разговор: - Намедни воевода Блуд сказывал, боярин Жадан намерился постриг принять, в монастырь собрался.
- С того дня как овдовел боярин, он на люд глаз не кажет.
- Вскорости и женский монастырь откроется, Святой Ирины. Уж не в честь ли нашей княгини? - хихикнул Кружало.
И снова знал, чем недовольство вызвать. Не любил Александр Ирину. Насупил брови:
- Горда великая княгиня. Высоко несёт голову.
- Свейских кровей.
Пробежал писчий человек Кузьма, боярам поклон отвесил. Собачий Хвост ему вслед:
- Ещё один княжий любимец. Удалятся с князем в книжную хоромину, Ярослав сказывает, а тот знай себе пером выводит. Болтают, князь законы придумывает, по каким нам жить.
Потёр Собачий Хвост ладошки, носом шмыгнул.
- Ну что воевода на это ответит?
- Я, боярин, по отцовским заповедям живу, отрезал тот, - и мне никто не указ.
- Да я что, - отмахнулся Кружало.
Потоптались бояре ещё маленько, разошлись, Собачий Хвост вдали заметил боярина Авдюшко.
Дождь полил неожиданно, крупный, густой, и сразу побежали по черниговскому Подолу, вспузыриваясь, грязные потоки. Мстислав едва успел заскочить в керамическую мастерскую. Мастер, с редкой бородёнкой и бронзовым от загара лицом, стоял у обжиговой печи, ворошил в огне железной кочергой. Увидев князя, не удивился, чать, от дождя спасается. Сдвинув в сторону разложенные на лавке формы, позвал:
- Садись, князь, в ногах правды нет.
