У Болеслава много рыцарей, две на девять тысяч…

Рыцарский зал примыкает к королевским покоям. Болеслав обошёл разбросавшихся на соломе воинов. В углу, у жировой коптилки, несколько рыцарей переговариваются вполголоса. Здесь же навалом лежат броня, мечи.

Миновав бодрствующую у двери стражу, Болеслав вошёл в опочивальню, скинув кунтуш и шапку, повесил на вбитый к стене колышек. Усевшись на мягкое ложе, позвал:

- Эгей!

Вбежал стоявший на карауле рыцарь. Болеслав выставил ногу:

- Стащи!

Приставив к стене копье, рыцарь опустился на коле но, расшнуровал сапоги. Разув короля, он покинул покои. Оставшись босой, Болеслав долго ещё сидел задумчивый. Мысли перекочевали на иное… Нежданно скончалась жена. Оно и печали в том нет, стара и неласкова была. Но вот что Владимир ответит? Давно письмо ему послано… И Рейнберн что-то вестей не подаёт. А сказывают, Предслава молода да пригожа…

Ко всему отдал бы князь Владимир за дочерью червенские города, то-то ладно было бы! Ну да станет либо не станет Предслава его, Болеслава, Женой, а Перемышль да Червень всё едино он, король Польши, возьмёт на себя. Такая пора наступит, когда Святополк сядет вместо Владимира великим князем киевским…

Где день, где ночь, Святополк определяет по узкой щели меж брёвнами. В подполье темно и холодно. Сколько же времени прошло, как князь Владимир приказал бросить его в эту клеть? Уже немало. Давно потерял Святополк тому счёт.

Узкое и низкое подполье давит бревенчатым перекрытием. Прильнув к щели, Святополк силится разглядеть краешек неба. От напряжения глаза слезятся. Он опускается на сколоченное из досок грубое ложе, покрытое конской попоной, дерёт пятерней неухоженную бороду. Она отросла, взлохматилась. Длинные волосы, не перехваченные ремнём, рассыпались, а под измятой, грязной одеждой тело в баню просится, чешется.

Зачем он в Киев отправился, для чего поверил Владимирову письму? И что ждёт его теперь?

Но на этот вопрос Святополк не может ответить. Узнал он от стражи: из Турова княгиню Марысю с епископом привезли и тоже в клети содержат.

Приходил к нему архиерей Анастас, просил покаяться в грехах, открыться великому князю, какую измену на него таил и о чём с королём польским замышлял. А уходя, шепнул, что бояре с нём не забыли и на их помощь пусть князь Святополк надежду имеет.

Но чем могли помочь ему бояре? Разве король Болеслав за дочь свою в заступ пойдёт…

Со скрипом открылась тяжёлая дверь. Кто-то сказал:

- Вздуйте огня!

Святополк узнал голос Владимира. Он знал, рано или поздно не миновать этой встречи, и не хотел её. Когда ехал в Киев; надеялся застать князя мёртвым, но говорить с живым - о чём?

Ненависть затмила разум, тело бил мелкий озноб. Владимир остановился рядом, постоял, потом сказал отроку, державшему светильник:

- Оставь нас наедине.

Отрок опустил плошку и удалился, Владимир уселся рядом со Святополком, сморщился:

- Дух от тя зловонный… Молчишь или речь вести нам не о чем? Так поведай, как заодно с Болеславом смерти моей выжидал. Знаю, знаю, великого княжения алкал, к тому тебя и латиняне подбивали… Да ведомо ли те, - Владимир повернулся к Святополку, - что епископ Рейнберн, коий злобу на меня распалял в твоей душе, вчерашнего дня смерть принял?

Сказал и прищурился. Увидел, как Отшатнулся Святополк, глаза расширились.

- Либо жалко стало? А меня что ж не жалел, аль не родной я те? Не мыслил я, что сын мой на меня измену затаит!

- Не отец ты мне! - резко выкрикнул Святополк « вскочил. - Князь Ярополк отец мой!

- Вот оно о чём ты, - усмехнулся Владимир и тоже поднялся. - Твои уста изрыгают яд. Раньше гадал я, чей ты сын, мой ли, брата. Трудно мне было знать, однако ж столы я вам всем выделил равные, не чествуя одного выше другого. Но то было прежде, нынче же, вижу, злобы ты полон, Ярополкова кровь в тебе.

- Так и не чествуешь? - злобно выкрикнул Святополк. - А, небось, Ярославу вон какой богатый стол выделил, новгородский. Мстиславу - тмутараканский…

- Ярославом не попрекай, - оборвал Святополка Владимир. - Мстиславу же Тмутаракань отдал потому, что он храбр и на дальнем рубеже Руси крепко стоять будет.

- А Бориса к чему подле себя держишь? Видать, на стол киевский замыслил посадить его?

- Может, и так, - спокойно ответил Владимир. - Нрава Борис кроткого, да разумом не обижен. А ко всему кровь в нем византийских императоров. Ты же того не разумеешь, что Русь рядом с Византией соседствует.

Сказал и направился к выходу.

- Погоди, - остановил его Святополк. - Вели, чтоб баню мне истопили, срамно. Да вместе с княгиней пускай поселят меня.

- Ин быть по-твоему. Но стражу подле тебя оставлю, ибо не верю те…

Выбравшись из подполья, Владимир закрыл глаза от яркого солнечного света. Долго дышал всей грудью. Потом увидел шедшего через двор воеводу Александра Поповича, остановил, взял за локоть. Пока дошли до крыльца, сказал:

Надобно тебе, воевода, вести рать к червенским городам. Чую, поведёт Болеслав свои полки на Русь.

СКАЗАНИЕ ТРЕТЬЕ

1

тстояв заутреню, тысяцкий Гюрята задержался на прицерковном дворике День по-весеннему тёплый, земля от мороза отошла, дышит паром. На могильных холмиках птичья стая щебечет. Деревья набрякли соком, вот-вот распустятся, в зелень оденутся. Хорошо жить на свете! Сбив соболью шапку на затылок и распахнув шубу, тысяцкий зашагал по мощёной улице. На плахах комья грязи, за ногами натащили, местами гниль брёвна подточила. «Менять надобно›, - подумал Гюрята, и в его голове это увязывалось с гривнами. Не шутки шутить казной новгородской распоряжаться. А он, тысяцкий, не первый год дело ведёт. Свернув к торжищу, лицом к лицу столкнулся с боярином Парамоном. Тот рад встрече. Гюрята хотел махнуть рукой, обойти болтливого боярина, да уловил в его речи интересное, насторожился. - На гостевом дворе киевские купцы драку учинили, - говорил Парамон, - вдвоём ша новгородца насели. Пристав драчунов рознял и тех киевских купцов на суд княжий увёл. А драка-то, драка из-за чего, слышь, Гюрята, новгородец попрекнул киевлян, что-де Киев у Новгорода в захребетниках[65] ходит. - Как сказал, в захребетниках? Гм, - кашлянул тысяцкий, - Так-то! - и не стал дальше слушать Парамона. У кабака два мастеровых с Плотницкого конца о том же речь вели. До Гюрятиных ушей донеслось: - А сколько мы Киеву гривен выплатили? - Пора Киеву и честь знать. Много мнит о себе князь Владимир. Запамятовал, что мы его на великое княжение вместо Ярополка сажали. - Забыл, забыл, вестимо, что новгородцам в те лета челом, бил… На торгу суета, гомон, но тысяцкому не до того, мысль вокруг услышанного вертится: «Коли б не платить Киеву, и скотница не оскудеет, и спокойней будет. А то ведь как настанет пора, мудрствуй, Гюрята; бояре и купцы не щедры, люд же новгородский на гривны не богат…» Было отчего тысяцкому ломать голову. Не раз, когда дело доходило до того, сколько какому концу платить, спорили новгородцы до кулачного боя, гончары на плотников, бронники на кожевников… Задумался Гюрята и не заметил, как миновал шумное торжище, Ярославов двор и к своему двору подошёл. Толкнул калитку с твёрдой решимостью подбить князя Ярослава, чтоб отказал Киеву в дани. «Владимир, вестимо, озлится, на Новгород с дружиной пойдёт, да уж новгородцы постоят за себя».