- Как можешь сомненье держать в нас, княже?
- Готовы за тя и головы положить!
Святополк протянул им руки, заговорил горячо:
- Коли так, то исполните наказ мой. Ты, Путша, и вы, бояре Еловит и Тальц, не говоря никому ни слова, подите и убейте брата моего Бориса. А ты, боярин Горясер, иди со своими людьми в Муром и казни Глеба. Оттуда же воротись в землю древлян и лиши жизни брата Святослава. Не будет мне княжения, покуда живы они. А как покончу с ними, то до Ярослава и Мстислава дойду.
4
Десятые сутки петляет по степи орда Боняка. Десятые сутки висит у неё на хвосте русская дружина. Но Боняк спокоен. Иногда печенежский хан с умыслом задерживает орду, даёт время русским дозорам почти настичь себя, а потом, выждав, когда полки князя Бориса остановятся на ночлег, оторвётся и снова уйдёт далеко вперёд.
Покусывая редкую бородёнку, Боняк хихикает: «Конязь Борис щенок, лающий на луну. И воевода у него никудышный. Ничего не стоит обмануть их».
Зная, что русские будут продолжать преследование, хан Боняк велел брату Булану откочевать с вежами далеко в степь. Туда же тайно увезли добычу и угнали полон.
Сам же Боняк заманивал русскую дружину совсем в иную сторону.
На десятые сутки орда подошла к мелкой степной речке. Боняк съехал в сторону, поглядел на реку, потом перевёл взгляд на орду. И без того узкие глаза насмешливо сощурились. Он подозвал тысячника Челибея:
- Хе, надо послать урусов ловить ветер. Как думаешь?
Тысячник, по-бабьи рыхлый, безбородый печенег, не слезая с седла, отвесил поклон:
- У хана мать - лиса, отец - волк.
- Хе, - довольно потёр руки Боняк. - Вели воинам идти водой, да чтоб ни одно копыто не ступало на берег. А как солнце на локоть спустится к земле, орда направится от реки в степь.
- Я понял тебя, хан. Здесь на тот берег перейдёт лишь табун.
- Да, табунщики погонят коней, и русская дружина пойдёт по следу их копыт. Однако вели воинам взять по одному запасному коню, а табунщикам уходить с табунами, не делая привалов. Урусы не должны знать про нашу хитрость.
Орда уходила, оставляя за собой пепел костров да примятую под копытами траву. Русская дружина шла вдогон. Дни стояли сухие и жаркие. Кони притомились, исхудали. На коротких ночных привалах гридни не успевали передохнуть, спали мало, не снимая брони.
Князь Борис скакал впереди дружины, бок о бок с воеводой Блудом. Тщедушный, большеголовый старик скрипучим голосом уговаривал молодого князя:
- Понапрасну гоняемся, княже.
У Бориса ответ один:
- Как князь Владимир повелел, так тому и быть.
- Ворочаться пора, печенеги не хотят боя.
- Озлится отец, что упустили Боняка.
- А попусту степь топтать что толку?..
Сумрак пеленал степь. Редкие белёсые облака обволакивала розовая дымка. От блестевшей невдалеке ленты реки потянуло прохладой. Борис снял шлем, свежий ветер растрепал перехваченные тесьмой волосы. Заметив направившегося к ним дозорного, Борис осадил коня.
- Печенеги за реку убрались! Земля там выбита, самолично видел! - закричал ещё издали дозорный.
- Каков совет твой, воевода? - переходя на рысь, спросил Борис и поглядел на Блуда.
Тот недовольно пожал плечами:
- Как надумаешь, так тому и быть.
- Коли так, то переходим на тот берег, - сказал Борис, пуская коня в воду. - А там и роздых гридням…
Поутру, едва погасли первые звёзды, затрубил рожок. И снова весь день в седле. Блуд молчал, зорко поглядывал по сторонам, отъезжал в сторону, искал что-то в траве.
Борис не выдержал, спросил:
- Уж не потерял ли чего, воевода?
Блуд ответил сердито:
- Не я один, а с тобой, княже, вдвоём Боняка затеряли. Перехитрил нас хан.
- Это ты оттого сказываешь такое, что домой захотел, - с досадой возразил ему Борис.
Воевода поднял на молодого князя глаза, на тонких губах промелькнула злорадная улыбка.
- Я, княже, водил дружину, когда тя ещё на свете ре было. Слова же твои обидные на малолетство сношу.
Борис покраснел, но смолчал, а воевода продолжал уже иным голосом, будто и обиды никакой не было:
- Неужели не видишь, княже, что нет на нашем пути ни перегоревших костров, ни иных следов привала. Не за ордой идём, а за малым табуном… Ворочаться надобно, пока своих коней вконец не изморили.
Возвращались короткой дорогой. Не было нужды петлять по степи. Повеселели гридни: ещё два-три дня и Переяславль покажется, а там и дома, в Киеве. Лишь князь Борис сумрачный, в голове думы невесёлые, знать, плохой из него воин, коли упустил Боняка. А душой чуял: печенежские дозоры, укрываясь в высокой траве, крадутся за дружиной и хану Боняку обо всём доносят…
В полдень остановились на привал, выставили караулы. По степи запылали костры, запахло мясом - кониной. Гридни спали тут же, отодвинувшись от огня и подложив под голову седло либо свёрнутый потник.
Князю Борису разбили шатёр. Прилёг он на войлок, задремал чутко. Пробудился от говора. Поднялся, откинул полог, увидел киевских бояр Путшу с Еловитом и Тельцем, а с ними воевода Блуд. В удивлении поднял брови, хотел спросить, к чему они здесь, но не успел и рта открыть, как Путша выступил вперёд, заговорил дерзко и громко, чтоб другие слышали:
- Отец твой, князь Владимир, преставился, а брат твой старший, Святополк, великим князем сел и велел он те никуда с этого места не ходить и ждать его указа.
Борис закрыл ладонями лицо, слёзы застлали глаза, прошептал:
- Умер отец…
А Путша, сказав своё, ушёл с товарищами. С ними отправился и воевода; Князь Борис долго сидел в одиночестве. В шатёр заглянул отрок:
- Княже, Блуд мимо твоей воли дружину к Святополку уводит. Выйди, скажи слово гридням. Поведи отцовскую дружину на Киев, и она возвратит тебе великий стол.
Борис очнулся от его голоса, возразил решительно:
- Нет, не подниму я руку на старшего брата.
Молодой гридин опустил полог. Борис прислушался, шум и оживление в стане подтверждали слова отрока. Князь растерялся. Он попытался вскочить, но ноги не повиновались, закричать, но голос отказал. Степь затихала. Понял Борис, дружина покинула его, и заплакал, как не плакал уже давно, с тех пор как умерла мать.
Наступила ночь, полная тревог, сомнений. Борис долго не смыкал глаз, ворочался с боку на бок, стонал. Вошёл отрок. Князь спросил с надеждой:
- Не вернулась ли дружина?
- Нет, княже.
- Чу, - насторожился Борис и вскочил. - Слышишь?
Отрок прошептал испуганно:
- Никак, бродит кто-то. Не печенеги ли?
- Подай меч.
Отрок метнулся к оружию, но в шатёр ворвался Пут ша; следом Тальц и Еловит. Борис попятился, спросил тихо:
- Что замыслили, бояре?
Но те, выставив копья, молча приближались к нему.
- Кончаем, - прохрипел Путша и ударил Бориса.
- Убийцы окаянные! - закричал отрок.
Бояре оглянулись.
- Прикончим и его! - крикнул Еловит и вонзил в отрока копье. Тот упал.
Оттолкнул Путшу князь Борис, обливаясь кровью, выбежал в степь.
Почто стоим да смотрим? Окончим повеленное нам! - воскликнул Путша.
Обнажив мечи, Тальц с Еловитом догнали Бориса, рубили остервенело, пока Путша не остановил их:
- Будет, теперь завернём тело в шатёр да захороним, как угодно было князю Святополку.
В Переяславле и людном Киеве, в ближних сёлах и городках: Вышгороде, Василеве, Белгороде, Искоростене, на торгу ли, в церквах только и разговоров:
- Слыхал, Святополк Бориса убил!
- Братоубивец!
- Борис-то тихий был князь.
- Окаянный!
- Вестимо, окаянный!
Трудно людскую молву унять. Велел Святополк народу меды выставить, ин хуже, хмель совсем языки развязал.
В княжьих хоромах, как и при князе Владимире, что ни день, пируют от обеда и допоздна. Уже с полудня кличут горластые зазывалы гостей:
