Фрестон осуждал строгие и рациональные общества Запада 1950-х годов, как во многом коммунистические, и в завершении холодной войны видел распад старого революционного либерального союза. Триумф неолибералов в конце неоконсервативной эпохи был как минимум временным. В частности, неоконсерватизм — слишком дорогое удовольствие. Инициированная Рейганом кампания по наращиванию военной мощи и снижению налогов привела к значительному государственному дефициту, угрожавшему серьезным кризисом^{1275}. Но электорат также не имел ничего против окончания холодной войны и прихода моралистов-неоконсерваторов и приветствовал новое поколение, рожденное в 1960-е годы.

Неолиберальная революция, которая теперь была отделена от неоконсервативного движения, осуществлялась не националистичными правыми, а космополитичными центристами и левыми. Американец Билл Клинтон, немец Герхард Шредер и британец Тони Блэр, все — дети противоречивых брожений 1960-х годов, объявили об открытии «Третьего пути», упорно придерживаясь курса между социальной справедливостью и рынком. Однако оказалось, что этот путь значительно отклоняется в сторону рынка. Капитализм свободных рынков располагал новым и более привлекательным авангардом: в нем шли расслабленные, облаченные в джинсы левые из 1960-х годов, а не сердитые, одетые с иголочки правые из 1940-х и 1950-х. В конце десятилетия партии «Второго интернационала» находились у власти почти во всех странах Запада, но они не сохранили почти ничего общего со своими предшественницами из 1889 года.

За пределами развитых стран неолиберализм представлял собой гораздо более революционную силу — в его авангарде были МВФ и Всемирный банк, а далее следовал главный финансовый гигант — США. Восточная Европа, еще недавно бывшая коммунистической, оказалась особенно затронута революционными настроениями, далеко не все здесь принимали рецепты, предлагаемые МВФ. Последствия такого революционного натиска были предсказуемы: столкновение неэффективной посткоммунистической промышленности с жесткой рыночной повседневностью привело к тяжелым рецессиям, высокой безработице и исключительной бедности и неравенству. Экономики бывшего советского блока пережили резкое падение, сократившись в 1992 году в среднем на 17%, и начали восстанавливаться только тремя годами позже[887]. К 1997 году все восточноевропейские страны, кроме Польши, все еще имели более слабые экономики, чем в 1990 году^{1276}.

Но и результаты получились очень разными. Те страны, в которых сохранилась достаточно сильная государственная машина и элиты которых уже начали отходить от коммунистической идеологии в середине 1980-х, в частности Польша, Венгрия, Словения и вновь разделенные Чехия и Словакия, широко применяли неолиберальную «шоковую терапию» и успешно восстанавливали рост, пусть и за счет обнищания большинства населения. Также помогло обещание предоставления членства в Европейском Союзе — с акцентом на власть закона. В начале нового тысячелетия эти экономики восстанавливались после спада. Правда, в большинстве стран бывшего советского блока государство очень ослабло, и неолиберальные штурмы, состоявшиеся в этих странах, лишь еще сильнее их надломили. Правительствам не хватало силы и авторитета для того, чтобы осуществить рыночные реформы, из-за этого возникли коррумпированные клептократические экономики — горестные компромиссы между плановой и рыночной экономикой. Предприниматели и бывшие функционеры вскоре «захватили» эти государства, борющиеся за выживание, подкупом выбивая у чиновников себе льготы; налоги не собирались, иностранные инвесторы остерегались вкладывать средства в такие государства, а капитал, вместо того чтобы расти, утекал на серые офшорные счета.^{1277}

Наибольший провал постиг неолиберальные эксперименты в самой России. В 2000 году российская экономика уменьшилась более чем на треть по сравнению с 1989 годом — это была более серьезная рецессия, чем в Америке в годы Великой депрессии^{1278}. Коллапс советского государства и разворовывание его экономики начались уже при Горбачеве, но неолиберальная политика, проводившаяся посткоммунистическим правительством Ельцина, лишь усугубила проблемы^{1279}. Стремительная приватизация привела почти к таким же последствиям, как и выкачивание активов государственных предприятий коррумпированными капиталистами, бывшими у власти, а беззаконие крайне негативно повлияло на инвестиции и ускорило утечку капитала. Корень всех проблем, как и ранее, заключался в слабости государства[888], которое не могло собирать налоги, выполнять юридические нормы и контрактные обязательства, а также бороться с организованной преступностью и бюрократически-капиталистическими хищениями. Наконец, в 1998 году наступил коллапс, последовавший за падением цен на нефть[889].

Иностранные инвесторы, финансировавшие гигантский правительственный долг, перестали доверять стране и подали иски. Российское государство было вынуждено пойти на дефолт по своим долгам[890], испытав унижение перед своим основным консультантом, МВФ, и подготовив почву для ответного удара против Запада и его либеральной демократии в 2000-е годы. Президент Владимир Путин — внук одного из поваров Ленина и Сталина и бывший офицер КГБ — сумел объединить капиталистическую экономику со все более авторитарной политикой, реабилитировав некоторые из символов сталинского прошлого; одним из его первых указов было возвращение музыки (но не слов) прежнего советского государственного гимна, введенного в 1944 году и отмененного Ельциным в 1990 году[891].

Финал советского коммунизма привел к одному из величайших экономических спадов XX века, а фактический конец китайского коммунизма — к одному из величайших за век — если не за всю историю — экономических успехов. Китайский режим, при всех его недостатках, поднял из бедности больше людей, и притом более стремительно, чем любое другое современное правительство, взяв на вооружение новую глобальную экономику и разрешив экспорт товаров на Запад. После краткого охлаждения отношений, последовавшего за бойней на площади Тяньаньмэнь, Дэн Сяопин двинулся вперед, продолжив в начале 1990-х рыночные реформы. И в 1993 году последовал окончательный отказ от традиционной командной экономики, был отменен план. Но в Китае, в отличие от Советского Союза, стимулирование рынков не привело к подрыву основ государства, более того — китайские коммунисты усилили страну. Их собственный опыт, почерпнутый в 1980-е годы, а также опыт ельцинского СССР[892] привел их ^с парадоксальному выводу о том, что процветание рынков требует сильного государства, контролируемого сильной партией^{1280}. В системе все еще оставался компонент коррупции, и неравенство возросло, но свежеиспеченное активное рыночное государство заложило основы экстраординарного роста, превратившего в 2000-е годы китайскую экономику в наиболее динамичную экономику в мире. В то же время сохранилось репрессивное коммунистическое государство вместе с его системой наказаний «реформы через труд» (лаогай)^{1281}.

Глобальная неолиберальная революция, произошедшая в 1990-е и 2000-е годы, по своей природе была для коммунистов разрушительной, и они предприняли ряд попыток приспособиться к новым условиям — кто-то выбирал рыночный путь развития, другие задраивали все люки и сопротивлялись глобализации. Там, где неолиберальные преобразования были достаточно успешными и политического коллапса удалось избежать, коммунисты спокойно отказывались от идей марксизма и переходили к строительству рыночного общества. В Центральной и Восточной Европе красные «порозовели» и стали позиционировать себя как прокапиталистических социал-демократов. Хотя они и критиковали «шоковую терапию» и обещали смягчить воздействие экономической либерализации, социал-демократы, вернувшие себе власть в середине 1990^-х (в Венгрии, Польше и Болгарии), практически ничего не сделали для изменения существующей системы. Апогей «розового реванша» состоялся на президентских выборах в Польше в 1995 году, когда бывший коммунист Александр Квасьневский одержал верх над антикоммунистическим героем Лехом Валенсой. Неудивительно, что наиболее успешно превращение коммунистов в социал-демократов прошло в Италии; большинство итальянских коммунистов присоединились к новой Демократической партии левых сил, которая доминировала в коалиционных правительствах в конце 1990-х годов и в 2006 году. Старинные символы труда — серп и молот — были объединены с подчеркнуто консервативным символом укорененности — дубовым деревом.