Однако не все поп- и рок-группы открыто выражали антикоммунистические взгляды, многие режимы советского блока в 1970-е годы были вынуждены мириться с их творчеством, учитывая огромное количество людей, слушавших западные радиостанции. В ГДР партия вкладывала деньги в развитие «социалистического реалистического рока», а у советских коммунистов был свой анальгетик — политкорректные ансамбли, например «Веселые ребята» (группа была названа в честь одноименного фильма 1930-х годов в духе соцреализма). Комсомол формировал длинные списки запрещенных групп. Так, группа «Black Sabbath», исполнявшая тяжелый металл, обвинялась в пропаганде «насилия» и «религиозного мракобесия», а эстрадный исполнитель Хулио Иглесиас странным образом был причислен к распространителям идей «неофашизма»^{1048}. Тем не менее отсутствие в списке говорило о благонадежности группы или исполнителя, и комсомольские организации часто сами выступали в роли организаторов рок-концертов. Алексей Юрчак рассказывает об Александре, который был комсомольским секретарем одной из школ Якутска, а впоследствии стал студентом Новосибирского университета, стороннике коммунистического идеала и поклоннике прогрессивного рока и британской группы «Uriah Heep». Он самонадеянно писал своему другу, чей преподаватель философии осудил рок-музыку: «Передай своему профессору эстетики, что на окружающий мир нельзя смотреть с позиции доисторических взглядов… “Битлз” — беспрецедентное явление нашей жизни, которое по влиянию, которое оно оказывает на человеческое сознание, может сравниться с полетами в космос и ядерной физикой»^{1049}.

Таким образом, идеи коммунизма вовсе не обязательно вступали в противоречие с современной массовой культурой, однако коммунистические партии реагировали на ее новые веяния с позиции «доисторических взглядов». Хрущев и его поколение сохранили коммунистический режим в космическую и ядерную эпоху, однако мир не стоял на месте, и стареющие коммунистические лидеры стали казаться настолько «доисторическими», насколько консервативной казалась их политика.

«Я люблю правых». Так обратился непревзойденный представитель коммунистического радикализма Мао Цзэдун к известному антикоммунисту, президенту США Ричарду Никсону во время их встречи в Пекине 21 февраля 1972 года. Так же неожиданно Никсон, раньше не замеченный в пристрастии к теории, выразил желание обсудить с Мао «философские проблемы»^{1050}. Всего за два года до этого едва ли кто-то мог представить такую странную форму примирения между самым радикальным режимом коммунистического мира и «пугливым вождем американского империализма», как назвала Никсона китайская пресса.

Три месяца спустя, 29 мая, Никсон встретился с другим лидером коммунистического блока, Леонидом Брежневым, в подчеркнуто нереволюционной обстановке Екатерининского зала ремля, отделанного золотом и хрусталем. Они увиделись с целью подписать ряд соглашений, включая Договор об ограничении стратегических вооружений (ОСВ) и документ, определяющий новые принципы советско-американских отношений.

Готовность Брежнева заключить мир никого не удивляла, учитывая его характер и изменения в советском образе мышления после Карибского кризиса. В 1972 году Брежнев достиг многого из того, на что надеялся Сталин в 1945 году. Мир был формально разделен на сферы влияния сверхдержав. Теперь Восток и Запад еще больше приблизились к равенству, по крайней мере в военном и геополитическом отношении. Брежнев добился признания коммунистической империи в Восточной Европе, право на существование которой американцы долгое время отрицали.

Перевоплощение Мао в миротворца, разумеется, оказалось более неожиданным. Однако оба коммунистических лидера столкнулись с похожими трудностями: ослабление власти режима в результате взрыва революционных настроений конца 1960-х годов и стратегическая уязвимость. Как и Брежнев, который пытался стабилизировать ситуацию в советском блоке после «Пражской весны» 1968 года, Мао стремился восстановить порядок после им же введенной Культурной революции, при этом опасаясь военного нападения со стороны США и Индии.

Тем не менее больше всего причин для компромисса было у Никсона. После очевидного успеха в странах «третьего мира», где американцам в середине 1960-х годов удалось задушить не одну революцию, американская мощь пошатнулась в результате сопротивления Вьетнама. Как в 1945 году (а также в 1919Х переговоры государственных деятелей в роскошных дворцовых залах не могли навязать волю мятежному Югу. Больше всего Вашингтон был обеспокоен тем, что его враги из третьего мира находили все больше сторонников в самой Америке — в американских студенческих городках и среди городского населения в целом. В 1968 году по всему миру — от Вашингтона до Стамбула, от Парижа до Мехико — политики с волнением наблюдали за тем, как на улицы выходит новое поколение революционеров.

В марте 1968 года в университете Аддис-Абебы, в зале Рас Маконнен в весьма напряженной обстановке проходил благотворительный показ мод^{1051}. Мероприятие было организовано Линдой Тисл, добровольцем американского «Корпуса мира». Линда занималась общественной работой в женском студенческом общежитии и организовала мероприятие по образцу показа 1967 года, когда калифорнийская фирма представила модные изделия салонов «Salon Exquisite» и «La Merveilleuse», в том числе вошедшие в моду мини-юбки. Показ 1967 года поднял волну критики среди эфиопских студентов, особенно бурную реакцию вызвали мини-юбки. При том что многие замечания были явно националистическими (например, показ мод считали «антиэфиопским», «опиумом, который отравил Европу»), в отзывах также отчетливо звучали марксистские интонации. Такая риторика в то время стремительно распространялась в студенческих кругах. «Показ мод — не что иное, как… орган неоколониализма… инструмент создания удобного рынка для [западных] предметов роскоши» — говорилось в одной статье^{1052}. Линда Тис ответила на критику тем, что исключила мини-юбки из показа и преобразовала мероприятие в первое африканское шоу мод, демонстрирующее только африканские ткани и наряды. Однако радикальных студентов было не так просто успокоить. Одни говорили, что ни одно шоу мод, каким бы националистическим оно ни было, не оправдано в такой бедной стране, как Эфиопия. Широко обсуждаемой проблемой стали вопросы тендерных отношений. Мужчины восприняли это мероприятие как подтверждение того, что эфиопские женщины, прельщенные западными ценностями и разлагающим образом жизни, пренебрегали более серьезными экономическими и политическими вопросами. Веллелин Маконнен объяснял: «Мозги наших сестер промыли западным мылом… Американская философия жизни ни к чему хорошему не приводит»^{1053}.

В конце концов дискуссия переросла в небольшую, но жестокую демонстрацию. Около 50 разгневанных студентов собрались перед входом в зал, оскорбляли и били женщин, толкали иностранцев, бросали тухлые яйца в некоторых посетителей, других насильно вытаскивали из машин. Прибытие полиции вызвало еще большую агрессию демонстрантов, некоторые студенты-радикалы были арестованы, в том числе редактор студенческого журнала «Борьба». Администрация университета во главе с вице-президентом Американского университета приняла решение закрыть учреждение. Некоторое время настроения эфиопских студентов были явно марксистскими и антиамериканскими. Американцы ассоциировались с ненавистным режимом императора Хайле Селассие. За несколько месяцев до показа мод обращение вице-президента США Хьюберта Хамфри к студентам было отменено из-за шумного марша протеста против войны во Вьетнаме^{1054}. Однако события в зале Рас Маконнен послужили толчком к окончательному разрыву между студенческим движением и режимом Селассие. Многие студенты, выступавшие против режима, впоследствии сыграли важную роль в эфиопской революции 1974 года.