Политическая система, опирающаяся на марксизм-ленинизм, также не ускорила развитие Мозамбика. Как и предсказывали африканские социалисты, система, управляемая одной передовой партией, не сработала в особых африканских условиях. Чиновники ФРЕЛИМО, возможно, имели опыт разработки радикальных программ и проектов, однако им никак не удавалось привлечь все население к реализации этих проектов. В результате возник конфликт, который неизбежно приобрел этническую окраску. Ангола переживала этнические конфликты, продолжавшиеся со времен колониального режима, а авторитарное правление МПЛА (руководство которой было представлено в основном белыми и мулатами) только усилило конфронтацию между конфликтующими сторонами. Вскоре после прихода МПЛА к власти ей был брошен вызов в виде государственного переворота, организованного левыми под руководством Ниту Алвеша, поклонника Энвера Ходжа и выдающегося чернокожего командира периода партизанских войн, который без труда поднял на восстание жителей трущоб Луанды. Режим Агостиньо Нето устоял только благодаря вмешательству кубинцев, однако впоследствии он решил объединить марксизм-ленинизм, принятый МПЛА, с жесткими методами Сталина[765], насилием спецслужбами{1127}.
К концу 1970-х годов гражданские войны в Анголе и Мозамбике были близки к завершению, однако вскоре разгорелись с новой силой после того, как ЮАР и США возобновили свое наступление. Мозамбикское национальное сопротивление РЕНАМО, основанное в Родезии (управляемой белыми) спецслужбами ЮАР и сторонниками португальского правления, сначала не имело больших успехов. Однако после того, как в 1979 году к власти в Родезии (переименованной в Зимбабве[766]) пришли африканцы, ЮАР проявила большую агрессию по отношению к Африканскому национальному конгрессу, который пытался атаковать режим апартеида из Мозамбика. ЮАР финансировала РЕНАМО, который успешно занимался дестабилизацией и саботажем. В Анголе после временного затишья война разгорелась вновь, во многом потому, что США возобновили поддержку УНИТА. Война продолжалась на протяжении 1980-х. Ангола стала площадкой борьбы сверхдержав за ангольскую нефть, а также сценой идеологического конфликта между марксизмом и апартеидом.
Ангола и Мозамбик пополнили ряды самопровозглашенных марксистко-ленинских режимов Африки. К 1980 году семь из пятидесяти государств континента, управляемых африканцами или арабами, провозгласили марксизм-ленинизм своей главной идеологией: Ангола, Бенин, Конго (Браззавиль), Эфиопия, Мадагаскар, Мозамбик и Сомали[767]. Девять стран приняли одну из форм социализма (Алжир, острова Кабо-Верде, Гвинея, Гвинея-Бисау, Ливия, Сан-Томе и Принсипи, Сейшельские острова, Танзания и Замбия). Всего этим режимам было подчинено около четверти населения континента. Режимы Анголы, Мозамбика и Гвинеи-Бисау пришли к власти необычным способом — в результате антиколониальных партизанских войн — и строили серьезные планы преобразования общества. Другие лидеры, называвшие себя сторонниками марксизма-ленинизма, были военными и (кроме режима в Эфиопии) строили менее амбициозные планы. И все же они пытались управлять государствами, придерживаясь традиций модернистского марксизма: ресурсы сельского хозяйства направлялись на нужды урбанизации, городское население имело больше возможностей по сравнению с сельскими жителями. Государство финансировало форму «благоденствия», ориентированного прежде всего на высшее, чем на массовое, образование, в интересах элиты[768].
Социализм выглядел весьма напыщенным и риторическим во всех новых военных марксистских государствах, кроме одного. Исключение представляла Эфиопия, где произошла последняя «классическая» революция, похожая на Французскую революцию 1789 года и революцию в России 1917 года. В последний раз старый режим пал, уступив место политике радикального марксизма и напомнив о революции большевиков.
V
В сатирическом рассказе «Дело безграмотного диверсанта» (1993) эфиопский писатель Хама Тума описывает суд, где проходят несколько абсурдных политических процессов: «Над креслом судьи висела фотография Великого Лидера нашей страны. Ходили слухи, что особо рьяные чиновники, которым хватило наглости предложить повесить рядом с фотографией Великого Лидера портреты Маркса, Энгельса и Ленина, были осуждены за такие преступления, как искажение интернационализма и революционного национализма. Однако говорят, что Мудрый Лидер, чтобы угодить русским (у которых, как вы знаете, очень острый слух), распорядился возвести памятники Ленину и Марксу (а бедняга Энгельс до сих пор дожидается своего часа!)»{1128}.
Отличие Эфиопии от других африканских коммунистических режимов состояло не в особенностях использования марксизма-ленинизма в интересах националистов и не в попытках угодить русским. Тем не менее между Эфиопией и Россией сложились особо близкие отношения, что отмечали многие марксисты того времени. Условия жизни революционеров Эфиопии отличались от условий жизни других африканских марксистов, которые пришли к марксизму через антиколониальную освободительную борьбу. Как и Россия начала XX века, Эфиопия представляла собой стратифицированную, распадавшуюся, православную старорежимную империю. Революционно настроенные эфиопы понимали, что старый режим задерживает развитие страны. Неудивительно, что история России показалась им близкой. Многие считали, что Эфиопия пойдет по пути большевиков, только ускоренными темпами.
В 1957 году на первой странице одной из студенческих газет было напечатано следующее заявление: «Вся Эфиопия, весь мир надеется, что наше поколение возьмет на себя ответственность за развитие Эфиопии и поставит ее на один уровень со всеми цивилизованными странами»{1129}. В то время многие считали, что могли бы работать на благо Эфиопии и при императоре Хайле Селассие. Селассие, правивший с 1930 года с небольшим перерывом во время итальянского вторжения, был авторитарным лидером и приверженцем модернизации. Когда он пришел к власти, Эфиопия была аграрной страной, контролируемой аристократами, которые наживались на налогах и эксплуатации крестьянского населения. Эфиопия представляла собой православную империю, в которой доминировали северные амхарцы и (в меньшей степени) тиграи, покорившие неправославные южные народности. Селассие попытался реформировать режим, развивая промышленность, все еще игравшую незначительную роль в экономике бедного аграрного государства. Он также стремился к централизации государственной власти и ослаблению аристократии, способствуя развитию нового класса образованных чиновников и офицеров современной армии. Количество студентов в Эфиопии насчитывало 71 человека в 1950 году, а к 1973 году достигло 10 тысяч, не считая тех, кто обучался за рубежом (например, в 1970 году около 700 человек из Эфиопии получали образование в США){1130}. Разумеется, такая стратегия была очень рискованной: подразумевалось, что молодые люди с высшим образованием и современным мировоззрением должны были служить авторитарному лидеру, называвшему себя потомком царя Соломона и царицы Шевы (Вирсавии). Однако со временем режим Селассие становился более консервативным и репрессивным, окружал себя аристократией и наделял большой властью представителей старых знатных родов. Сторонники модернизации, особенно военные, начали осуждать императора за то, что Эфиопия значительно отстала в развитии от бывших африканских колоний, скинувших оковы империализма. В 1960 году они попытались организовать государственный переворот, который потерпел крах, однако обозначил глубину разочарования элит режимом. Как в свое время в России, авторитарный режим подвергся резкой критике со стороны образованных сторонников модернизации, крестьян и защитников этнических интересов, особенно в Эритрее.
