— До лучших времён… Спрятаться в норе и дожидаться, пока кто-то другой приготовит для тебя эти лучшие времена? Этаким путём ничего путного не достигнешь.

— Временное отступление — это не капитуляция, и часто оно необходимо для подготовки к дальнейшему наступлению. Послушайтесь моего совета, уезжайте немедленно. Я подготовил место для вашего временного убежища. Назвав вас неким Бобором, учёным — исследователем южных богатств страны, я получил согласие графа Людвига Баттиани поселить вас в его замке в Хорватии, куда до весны не собираются ни сам граф, ни его семья. Там в тиши, на живописном берегу Дравы, вы можете продолжать работу над вашей новой книгой. Тем временем здесь позабудут об авторе «Рассуждений раба».

— Но я не могу оставить семью. Дочь опасно больна, а жена измучилась за время моего отсутствия. Обе они ждали меня с нетерпением, и вдруг я опять их покину! Им не вынести такого потрясения.

— Это тяжело, спора нет. Но разве не тяжелее для больной девочки пережить обыск и арест отца, если он произойдёт на её глазах? Уезжайте и не беспокойтесь за судьбу семьи. Обещаю: вашей дочери будут обеспечены хорошие врачи, а жена получит всё необходимое. Густав Эмих согласился выплачивать ей ежемесячно сто форинтов[6] в счёт ваших новых рукописей, которые он решил издавать здесь или за границей.

Танчич не ответил. Он шагал по комнате, обдумывая создавшееся положение.

— Всё это так неожиданно… — произнёс он наконец, снова опускаясь в кресло. — Может быть, вы и правы. Однако я не в силах уехать, не повидав ещё раз Терезу.

— Ваша жена приедет сюда. У вас целый день впереди.

Кошут подошёл, рукой коснулся плеча гостя и участливо произнёс:

— Вы расстаётесь со своими близкими ненадолго. Если ваше пребывание в Хорватии затянется, я помогу вашей семье перебраться к вам. Ручаюсь, что всё останется в полной тайне: ни один ваш недруг не узнает, куда исчезла семья Танчича!

— Вы благородный человек, господин Кошут, и я принимаю ваши заботы с глубокой признательностью. Я верю, что мы ещё встретимся и, несмотря на разногласия, останемся в одном стане.

— И я не сомневаюсь, — ответил Кошут, дружески улыбаясь, — вот почему я стараюсь уберечь вас от врагов. Не слова, не философские рассуждения, а сама жизнь заставит нас пойти на сближение. И не всё ли равно, кто сделает первый шаг…

Танчич с нескрываемым волнением крепко пожал руку Кошуту.

Когда совсем стемнело и на улицах появились фонарщики с лёгкими лесенками на плечах, к дому Кошута подъехала закрытая карета. Две пары хороших коней тёплая одежда кучера и привязанная к задку экипаж большая корзина говорили о предстоящем дальнем путешествии.

Из второго этажа кто-то выглянул. Вслед за тем опустили штору.

В кабинете Кошута, прощаясь, Танчич говорил:

— Самое главное — поверить в свой народ, в то, что Венгрия может твёрдо стоять на собственных ногах. Тогда-то и появится решимость бороться за её освобождение любой ценой. Дай вам бог поскорее порвать с тем дворянами, которые упорно цепляются за юбку Австрии. Они страшатся остаться с глазу на глаз с собственным народом. С этими людьми нашей родине не обрести независимости. Добровольно они никогда не согласятся освободить народ от оков… знаю, вы не хотите кровопролития! Кто же его хочет? И хирург, отрезающий гангренозную руку, не желал бы крови, однако лучше потерять руку, но спасти жизнь… Я уверен, вы на это решитесь, и тогда за вами пойдёт весь народ. Прощайте желаю успеха и ещё раз благодарю за горячее участие ко мне и моей семье!

Вернувшись домой после невесёлых проводов мужа, Тереза Танчич улеглась в постель, но долго не могла заснуть.

«Опять разлука, неизвестность… Когда свидимся вновь и при каких обстоятельствах? Только бы Жужуна перенесла это новое испытание! Она так любит отца… Только бы он остался на свободе и миновали эти страшные дни!»

Жужуна ровно дышала во сне, и это успокоило Терезу. Трудная жизнь, выпавшая на долю жены Танчича, научила её бесстрашно глядеть в глаза суровой действительности. Тишина вокруг вселяла надежду, что на этот раз всё обойдётся благополучно и что опасения Кошута преувеличены. С этой мыслью она начала засыпать.

Но едва только Тереза смежила глаза, как услышала стук у входной двери. Сон как рукой сняло. У Терезы не было сомнений, кто и зачем пришёл. Правда, на одно лишь короткое мгновение у неё мелькнула мысль, что, может быть, вернулся муж.

В дверном проёме стояли перед Терезой трое полицейских.

— Что вам надо? — спросила она громко, откинув назад седеющую голову.

— Не шумите, сударыня, — сказал вкрадчиво один из полицейских. — Зачем привлекать внимание соседей? Ни вам, ни нам от этого не будет легче… Нам нужен Михай Танчич.

«Ах, так! Вы не хотите шума — тем лучше!» — подумала Тереза. Упрямая складка прорезала её лоб.

— Мужа нет дома! — крикнула она громко. — Но почему вы пришли среди ночи в дом, где живут честные люди? Мой муж никогда никому не причинял зла! Зачем вы пришли за ним? Разве он кого ограбил, убил? — Голос Терезы становился всё громче и пронзительнее.

Полицейские, не слушая Терезу, кинулись прямо в комнату, где стоял рабочий стол Танчича.

Тереза хотела преградить им дорогу, но услыхала испуганный голос Жужуны.

— Мама! Мама! — с плачем звала девочка.

Оставив полицейских рыться на столе у мужа, Тереза стремительно бросилась в спальню и сразу же откинула лёгкие шторки на окне. Тут, на подоконнике, она увидела экземпляр «Рассуждений раба», оставленный для неё Михаем. Тереза тотчас опустила штору, но, спохватившись, взяла с подоконника книгу и шепнула дочери:

— Ты дочь Михая Танчича, помни!

В предрассветном полумраке Жужуна не заметила что губы у матери пересохли и побледнели.

— Да, мама, — произнесла девочка, с удивлением глядя на книгу, которую Тереза держала в руках.

— Спрячь под одеяло папину книжку. Тебя никто не тронет!

— Да, мама, — сказала девочка, потом тихо добавила: — Я не боюсь.

Обыскав полки, шкафы, перерыв книги и бумаги в ящиках письменного стола и не найдя нигде рукописи, которую искали, полицейские направились в спальню.

Мертвенно-бледная Жужуна лежала на спине. Ей было неудобно. Всем своим телом девочка ощущала книгу отца, корешок которой врезался в её исхудавшую спину. Её высохшие, тонкие руки покоились поверх одеяла. Тереза стояла у постели, как часовой, охраняющий заветный вход.

Когда полицейские вошли в комнату, она обменялась с дочерью взглядом. Ресницы девочки чуть зашевелились, как будто она хотела подтвердить матери: «Я не боюсь».

Тереза распахнула окно и громко заговорила:

— Вы гонитесь, как ищейки, по следам Михая Танчича, а теперь мучаете ещё и его дочь! Так радуйтесь: вот уже пять месяцев она прикована к постели жестокой болезнью… Что вам здесь надо?

Тереза почти кричала. В соседних квартирах застучали ставни, открылись окна.

— Нет… Нет… — бормотали забеспокоившиеся полицейские, отступая перед разъярённой матерью. — Нам не нужна ваша дочь. Скажите только, где господин Танчич, и мы уйдём… Да закройте же окно! Зачем привлекать всеобщее внимание!

— Вы хотите знать, где мой муж? Извольте. Я дам вам его адрес. С мешком за плечами шагает он по нашей несчастной земле, слушает горестные песни, что поют венгерские женщины, запоминает слова жалоб, что срываются с губ измученных барщиной крестьян!.. Он всюду, где слышен стон измученного венгерского народа…

— Эта женщина своим криком соберёт весь город, а толку от неё не добьёмся… Идём! — шепнул старший полицейский двум другим.

Когда за ними закрылась дверь, Тереза бросилась к дочери.

— Бьётся? — скрывая за улыбкой тревогу, спросила она и приложила руку к сердцу Жужуны.