— В этой шкатулке хранятся первые оттиски «Двенадцати пунктов свободы» и «Национальной песни», напечатанные свободно, без цензуры, — произнёс Петёфи. — Мы вручаем их вам для передачи на вечное хранение в Национальный музей. Эти первенцы венгерской свободы, знаменуя прекрасное начало освобождения нашей родины, станут для потомства священными реликвиями.

Танчич благоговейно принял ларец из рук Петёфи. Теперь толпа понесла его дальше, к музею.

Навстречу процессии показался первый отряд только что созданной национальной гвардии. Пёстрое вооружение — ружья старого образца, турецкие сабли с потемневшими клинками — и больше всего трёхцветные повязки вокруг левого рукава и такие же сделанные из лент розы на шляпах придавали ополченцам праздничный вид. Вашвари и Антал Такач, наборщик, снявший с типографской машины первый экземпляр «12 пунктов свободы», несли стяг со словами: «Да здравствует гражданское вооружение!» Следовавший за ними оркестр заиграл марш Ракоци. Кто-то затянул ставшие в этот день уже известными слова:

Многотысячная толпа остановилась. Подняв вверх руки, люди приносили священную клятву:

Громовое эхо священной клятвы разнеслось по всей стране.

Марика и Янош шли, избегая людных улиц.

Янош шагал быстро, и Марика еле поспевала за ним, но ничего не говорила. Время от времени он останавливался, брал её под руку и делал два-три шага вровень с ней. Потом она опять отставала.

— Он врёт! Всё врёт! Ничего этого не было!.. — злостью повторял Янош.

Только теперь Иштванне почувствовала, как она устала. «Это оттого, — подумала она, — что правый башмак сильно натирает!.. Верно, до крови, потому что чулок прилип к ноге и будто запёкся!» Она легонько прикоснулась к плечу сына и спросила:

— Далеко ещё?

— Устала, мама? Потерпи немного, уже совсем близко. Я живу у хозяина. Хороший он человек, душевный…

— Ну вот, значит, есть с кем посоветоваться, — обрадовалась Марика. И ей стало казаться, что не так уж она устала и башмак не очень жмёт.

Никогда, наверно, ни одна самая уютная и гостеприимная квартира не казалась никому столь желанным приютом, каким в этот день показалась Марике маленькая столярная мастерская.

Войдя, Янош засветил керосиновую лампочку.

Марика облегчённо вздохнула. Наконец-то она не на шумных улицах этого большого города! Достав из котомки хлеб, она передала его сыну.

Яношу кусок не лез в горло.

— Вот, кажется, хозяин идёт! — радостно встрепенулась Марика, заслышав тяжёлые шаги за дверью.

В самом деле, это был Герман, и не один. Вместе с ним шумно ворвался разъярённый Аронфи.

— Куда же тебя чёрт унёс! — накинулся грузчик на опешившего парня. — Чего ты по углам прячешься?

Герман выглядел не менее гневным:

— Не чикош ты после этого, а сопляк!

Янош, который до этого сидел подавленный, вдруг пришёл в ярость. Он схватил с верстака стамеску и, стоя в угрожающей позе, заговорил срывающимся от злобы голосом:

— И вы туда же? Заодно с господами? Нет у них веры мужику простому… Они заулюлюкали, и вы тут как тут, согласны навалиться, как псы на травле!.. Одевайся, мать! — И вдруг осёкся — он заметил трёхцветные повязки на рукавах Аронфи и Германа.

Марика совсем растерялась. Умоляюще она уставилась на грузчика. А тот стоял, глядя на молодого человека смеющимися глазами, и внезапно прыснул.

— Во-во! Этак-то в самый раз! — весело воскликнул Аронфи. — Теперь и взаправду видна мадьярская ухватка!

— Чудак! — Герман с трудом сдерживал смех. — Ты как понимаешь эту штуку? — Пальцем он приподнял ленту на рукаве. — Одевайся!

Янош всё ещё тупо озирался, но вот рука выпустила стамеску. Лезвие ударилось о сталь топора и тихо зазвенело. И этот мирный звон инструментов, улыбающиеся лица товарищей и добрые-добрые глаза матери сказали больше, чем длинная речь, которую начал было Герман.

— Вы не поверили офицеру?.. — воскликнул Янош.

Марика, сразу почувствовавшая дружеское участие за грубыми словами грузчика, теперь с надеждой смотрела на него. Аронфи обхватил её своими богатырскими руками, приподнял, расцеловал и осторожно опустил.

— С такой боевой мамашей — да в кусты! Сын твой мать, чист, как агнец! Так и велел передать сам Шандор Петёфи да ещё сказал: «Плохо только, если кроток он, как ягнёнок!» Ну, если бы Шандор увидел тебя со стамеской-то в руке, он догадался бы, что кротость твоя всё равно как у сторожевой овчарки!

Янош терпеливо ждал. Но хорошее предчувствие согревало душу.

Марика взмолилась:

— Не до шуток ему сейчас! Объясните всё, как есть!

— Возвели на него, мамаша, напраслину. В другой раз расскажу всё, как было, да не теперь. Есть дело поважнее. — Сняв повязку, Аронфи протянул её Яношу: — Петёфи велел тебе отдать ленту. «Это, — сказал он, — ему на память о пятнадцатом марта. Пусть делает с ней что хочет. Янош найдёт свою дорогу!» На вот, получай, мне другую выдадут!

Янош порывисто схватил повязку:

— Где записывают?

— В ратуше… Идём, нам всем по дороге. — Посмеиваясь в бороду, Аронфи подмигнул Герману.

Яркий серп луны венчал поднимавшиеся к небу разноцветные огни иллюминации. Население Прессбурга праздновало рождение венгерской самостоятельности. 17 марта император принял петицию венгерского Государственного собрания и дал согласие на автономное управление Венгрии. Первое самостоятельное правительство Венгрии возглавил Людвиг Баттиани. Кошут стал министром финансов.

С утра весь город был на ногах.

День начался триумфальной встречей правительства, вернувшегося из Вены, а кончился он весёлым народным гуляньем.

Было уже далеко за полночь. Торжественное заседание Государственного собрания давно закончилось, депутаты разошлись по домам.

В уснувшем городе гулко отдавались шаги национальных гвардейцев. Сегодня они впервые стояли дозором, охраняя своих сограждан и их покой.

Только Лайош Кошут всё ещё не покидал своего министерского кабинета. Ему хотелось побыть одному. Начиналась новая страница истории венгерского народа. Сегодня Государственное собрание приняло законы о преобразовании Венгрии: закон об отмене крепостного права, о народном представительстве, об ответственности правительства перед Государственном собранием, о введении суда присяжных, о свободе печати, об упразднении налоговых привилегий дворянства, о самостоятельности Венгрии в военном и финансовом отношении.

«Сегодня эти законы — ещё листы бумаги, — думал Кошут, — завтра их надо ввести в действие. Борьба за них предстоит немалая. Австрийское правительство да и палата магнатов уступили, потрясённые революциями в Вене и Пеште. Но реакция не дремлет и готовится к реваншу. Перо, только что подписавшее закон об автономии Венгрии, уже строчит провокационные послания славянским народам; им обещают всевозможные блага, если они воспротивятся венгерской самостоятельности. Меттерниха не стало, но его испытанное оружие — “разделяй и властвуй” — ещё не выбито из рук венских правителей. Единство народа — вот сила, способная разрушить все замыслы врагов. Единство… Как примирить противоречия? Национальные, идейные. Особенно идейные. Кто союзники? С кем идти рука об руку? Против кого обороняться?»

Кошут взял со стола письмо, полученное ещё утром из Пешта.