— Если б только не эта проклятая Серна!.. — говорил он, не прерывая работы.

Острое лезвие резца легко вонзалось в светлую, с красноватым оттенком древесину букового бруска, который юноша держал на весу в левой руке. Глаза Яноша привыкли к полутьме сеновала, и, стараясь убить время, он взялся за своё любимое занятие — резьбу.

— Что бы тогда с тобой было? — резко прервала его Каталина.

— Раньше ведь я только и думал о том, как попасть на глаза барину…

— И, если бы не графская собака, — насмешливо подхватила Каталина, — убил бы ты двух кабанов, бросил бы их барину под ноги, а он бы за это тебя конём да золотым седлом одарил. Читала я про такие чудеса в сказке, позабыла только в какой!

Янош рассердился:

— Зря ты над этим смеёшься! Не коня и не золота ждал я от барина. Барин ведь всё может. Думал, захочет — вольную даст…

— «Барин всё может, барин вольную даст»!.. — передразнила Каталина. — Вот он и показал тебе вольную! Сидишь теперь, уткнув нос в сено. Нечего было на барина рассчитывать! — Последние слова девушка произнесла тоном взрослой, умудрённой опытом женщины.

Янош с досадой отбросил брусок в сторону и вскочил.

— Я не прячусь, — сказал он, глядя на Каталину с укоризной. — Если бы не обещал матери дождаться наказа отца, часу здесь не сидел бы! А теперь, коли на то пошло, ни за что не останусь!

— Интересно знать, куда же это ты собрался? — Каталина с трудом сохраняла серьёзный вид. — Или, может, это секрет?

Янош молчал.

— Так не скажешь? — уже другим тоном допытывалась Каталина. — Ну, чего ты нахохлился? С каких это пор с тобой и пошутить нельзя? Побереги-ка лучше злость для кого-нибудь другого. Садись, и поговорим по-серьёзному. Что ты думаешь дальше делать?.. Понятно каждому, что не станешь тут долго сидеть.

Янош снова опустился на сено.

— Да разве я знаю, Като! — Лёгкая тень пробежала по лицу юноши.

Каталина подняла брусок, на котором уже заметны были контуры будущей чуторы[16], и весело защебетала:

— С такими-то руками, как у тебя, даже смешно задумываться. Ты всё умеешь делать. Не то что Миклош. Он разрядится в свой парадный костюм, ни дать ни взять графский фазан с золотыми перьями, начнёт гарцевать на лошади и никуда ни на шаг от табуна не может. А ты!.. — И девушка обвила обеими руками шею Яноша.

— Постой, вот ты всегда так, насмешничаешь над всеми! А я завидую Миклошу. Я полюбил лошадей, привязался к Грозе. Нелегко мне будет заняться чем-нибудь другим. Тебе этого не понять!

— Почему же это не понять?

Юноша отвёл глаза в сторону и молчал. Вдруг он порывисто заговорил:

— Слушай, Като, если я уеду из наших мест, надолго уеду… ты… ты будешь меня ждать?

— Ждать? — Соблазн поддразнить Яноша был слишком велик, и Каталина не устояла: — Ну разве я похожа на тех, что ждут? И чего ждать, спрашивается?

— Ты отлично знаешь! — Щёки Яноша вспыхнули, а голос стал тихим и просительным. — Ты не выйдешь замуж за другого?

Каталина звонко расхохоталась.

— Вот ещё чего выдумал — замуж! А мне и невдомёк! Ну, до скольких лет ждать? Скажи, мой Яношек, — до двадцати, тридцати, сорока? Ух, как долго! — И снова зазвучал серебристый смех Каталины.

— Ничего смешного нет! — Янош сердито закусил губы, взял из рук Каталины брусок и сосредоточенно принялся за резьбу.

Рука его чуть дрожала, вырезая цветок, но это мог заметить только острый глаз Каталины.

— Скажи всё-таки, куда ты собрался ехать? — спросила она уже серьёзно.

— В Рацкеве. Отыщу дядю Бартоша.

— Кто это тебя надоумил?

— Никто.

— Так, понимаю… Дядя Бартош — табунщик… Постой! — Каталина прислушалась.

Оба насторожились, ждали собачьего лая.

Но Верный не подавал голоса.

— Кто-нибудь свой, — заметил Янош.

По лесенке медленно поднималась Марика. Как она изменилась! Сурово глядели ещё недавно такие живые, ласковые серые глаза. Суше стали черты лица, и особенно строгим казался сейчас небольшой упрямый рот со складками в углах. Выбившаяся из-под косынки прядь волос показалась Каталине седой. Может, тусклое освещение на сеновале обесцветило её тёмно-русые волосы?

Марика обняла Яноша, поцеловала Каталину и сразу же взволнованно заговорила:

— Отец опять приходил!..

— Ну что?

Марика уселась на сено, поджала под себя ноги и начала не спеша рассказывать:

— Не вернётся он сюда. В лесу ли, на болотах ли — только, говорит, останется с бетьярами. «Жизни не пожалею, говорит, а уж расквитаюсь с графом»…

— Так и сказал?! — воскликнул Янош восторженно.

— Так, сынок, и сказал. Больно строптив стал… — Марика развела руками. — Смириться, говорю я, надо. Так куда там, сердится. Я ему объясняю, — Марика повернулась лицом к Каталине и как будто только ей одной доверительно рассказывала, — что, мол, парню… тебе, Яношек… не след скитаться по белу свету — пусть повинится графу. Ну, разгневается барин сначала, да ведь не век же будет гневаться. Накажет, посечет маленько. Не убудет Яношека от этого. Сколько у нас в «Журавлиных полях» битых-поротых — не сосчитать!

— Ну уж нет, тётушка Марика, этому не бывать! — раньше, чем Янош успел вставить слово, возмутилась разрумянившаяся Каталина. — Не взовьётся баринов кнут над Яношем!..

— Ты что же это, мама? — обиженно подхватил Янош. — Не в чем мне виниться!

Утирая концами головного платка скупые слёзы, Марика нехотя призналась:

— Да и отец твой говорит… пусть Янош уходит, да поскорее. У барина, говорит, рука длинная, достанет далеко… Ну, а мне-то каково одной остаться! Имре вот так ушёл, и не видела я его боле. Может, и прав отец… Да быть-то как? — И, не дожидаясь ответа, верная своему жизнелюбивому характеру, Марика добавила: — Конечно, и другим не лучше, чем нам. Взять хотя бы Холлошей: вся семья у них в сборе, а земли нет, — что это за жизнь! Как нам ни худо, а я, пусть и одна останусь, землицу нашу сберегу…

— Тётушка Марика, да ведь я, отец мой, Миклош — все мы остаёмся с вами! — И, бросившись на шею к Марике, Каталина чуть не задушила её в своих бурных объятьях.

— Постой ты, постой, шальная! — уже с улыбкой говорила Марика, отбиваясь от девушки. — Наказывал отец, чтобы Янош потихоньку пробирался к Рацкеве. Дядя, говорит, поможет стать на ноги…

— Значит, к Бартошу! — радостно сказал Янош.

Воображение уже рисовало ему табун дяди Бартоша. Он торжествующе взглянул на Каталину и ничего не добавил.

Девушка, однако, не осталась в долгу:

— Опять, стало быть, в табунщики? Снова в беду попадёт! Лучше пусть овец пасёт: с ними спокойнее.

Марика не поняла намёка:

— Что это ты, Като, мелешь?

— Да ведь она шутит, мама!

— До шуток ли вам теперь, дети! — заворчала недовольная Марика.

Каталина обняла Марику и стала её порывисто целовать.

— Не сердитесь, Иштванне, славная, хорошая! Иштван на свободе, Янош невредим и скоро увидит большой свет. Как не порадоваться за него! Меня даже зависть берёт!.. Понимаешь ты меня, Яношек?

Нет, Янош не понимал.

«Она думает, что мне так легко уехать отсюда! Оставить семью, родной дом. Разлучиться с тем, кто так дорог… Нет, кто не знал настоящей дружбы, тот, верно, и не знает, как горька разлука, особенно когда каждый день, каждый час чувствуешь потребность делиться с другом всем, что пережил, что передумал и перечувствовал..»

Заливистый, злобный лай Верного отвлёк Яноша от невесёлых мыслей. Каталина кивнула ему головой, как бы говоря: «Будь осторожен», — и проворно спустилась вниз. Приоткрыв ворота конюшни, она выглянула во двор. К кузнице подъезжал верхом Франц Калиш. Навстречу ему шёл Игнац, сердито грозивший Верному.

Каталина предупредила Яноша об опасности и заторопилась к отцу. Приглаживая на ходу волосы и стряхивая с передника приставшие соломинки, она спустилась с лесенки и укрылась за густо разросшимся кустом акации. Отсюда ей было слышно, о чём говорил приезжий с кузнецом.