— В чем дело, товарищи? — спокойно спросил он.

— Он еще спрашивает, «в чем дело»! — закричала чернявая женщина. — Я ж тебя, Кожухарь, запомнила, я ж тебя, полицейская шкура, узнала!

Вокруг уже толпились возмущенные и любопытствующие зрители, сквозь толпу продрался плотный мужчина на костыле, гневно цедил:

— Мы ноги теряли, а ты, гадина, кому служил? — За кого-то держась, он размахивал костылем и готов был огреть им «гадину».

— Тихо, граждане, тихо, — послышался чистый, басовитый голос милиционера. — Что тут происходит?

Толпа возбужденно загомонила: пойман, мол, предатель, который жег, убивал, насиловал, вешал своих…

Солдат рванул из рук Николая Сергеевича чемодан. Чемодан раскрылся, и на перрон высыпалось его содержимое: свертки с подарками Гале и Вареньке.

В гомоне, в хаосе голосов Николаи Сергеевич расслышал:

— Ишь как спокойно держится…

— Похож на нашего учителя истории…

Он понимал, что объясняться бесполезно: не поверят, что ему за милую душу тумаков могут надавать, и надеялся только на милиционера, который по закону не должен был допустить до применения костыля…

Расстегнув кобуру, милиционер басил:

— Собрать вещи задержанного. Так. Теперь дорогу. Пошли! Чья машина? Кто шофер? Ну-ка заводи, поехали! — солидно распорядился милиционер на привокзальной площади.

Николай Сергеевич ехал в кузове грузовой машины, заинтересованно смотрел по сторонам.

Городок, где они с Галей начинали когда-то учительствовать, был разрушен войной: рухнуло здание керамического техникума, обгоревшим стоял Дворец пионеров, на месте кинотеатра «Искра» — скверик с фонтаном. Но город уже залечивал раны. Пройдет не так уж много времени, и вновь зашумит детвора в своем дворце…

А вот и его школа — похожая и непохожая. Она стала больше, на этаж выше и выглядела нарядно. Размахивая вместо портфелей и ранцев отцовскими фронтовыми сумками, спешили ребята — вторая смена! И ему захотелось забарабанить кулаками по кабине или даже соскочить на ходу и кинуться туда, в школу… Но в кузове с ним едет милиционер с расстегнутой кобурой.

Машина остановилась у незнакомого дома.

— Слезай, приехали! Пошли к начальнику! — милиционер грубовато подталкивал Николая Сергеевича, а в кабинете начальника милиции преданно гаркнул: — Товарищ майор, разрешите доложить: задержан бывший полицай!

«Везет мне на майоров», — усмехнулся про себя Николай Сергеевич. Не ожидая приказа, он достал из кармана гимнастерки документы, положил их на стол.

Искоса глянув на бумажки задержанного, хозяин кабинета распорядился:

— Ну-ка, Шубин, сооруди нам чаю.

— Есть! — козырнул милиционер.

«Прием по первому разряду», — опять усмехнулся про себя Николай Сергеевич.

— Присаживайтесь. Возьмите свои документы, — сказал майор. — Мне сдается, вы до войны работали у нас учителем. Не так ли?

— Гражданин… извините, товарищ майор, к чему допрос?

— Какой допрос? — удивленно развел руками хозяин кабинета. — Мне достаточно документа об отбытии, об освобождении… Мой служебный долг помочь вам, Николай Сергеевич.

Он торопливо ответил:

— Благодарю вас, но сами понимаете — распивать чаи, когда душа рвется к семье…

— Понимаю, понимаю и не смею задерживать. Если что не так, заходите, буду рад помочь, — сказал майор.

Николай Сергеевич подошел к уцелевшему дому, где жил когда-то. На лестничной площадке он долго стоял с колотившимся в груди сердцем, не решаясь постучать в дверь.

Постучал. Ему отворила Галя… Она не ахнула, как это делают все жены на свете, не бросилась к нему на шею, не заплакала. Она стояла на пороге, и Николаю Сергеевичу показалось, будто Галя решает сложную, в данном случае почти неразрешимую задачу: то ли захлопнуть дверь перед носом нежданного гостя, то ли пригласить в квартиру.

— Заходи, — глухо сказала она.

Николай Сергеевич думал, что вот-вот в коридор выскочит его дочурка Варенька. Но вместо дочурки вышел краснощекий мужчина в домашних мягких туфлях, отороченных мехом. Казалось, что все беды, которые обрушились на нашу страну, прошли мимо этого кругленького человека.

— Варенька дома? — тихо спросил Николай Сергеевич.

Губы Гали дрогнули.

— Ты разве не знаешь? Она погибла с бабушкой в сорок первом…

— Погибла? — Николай Сергеевич почувствовал, как горький комок сдавил горло, под ногами закачался пол.

Варенька, маленькая, маленькая девочка, еще не успевшая научиться как следует говорить, и вдруг погибла… Нет, это дико, не может быть, чтобы его дочурка…

— Проходи в комнату, — пригласила Галя.

Кругленький, сытенький человек хмыкнул и ушел на кухню, шлепая мягкими домашними туфлями, отороченными мехом.

Николай Сергеевич сидел в знакомой комнате и торопливо рассказывал Гале о том, что случилось с ним за эти грозные годы. Он поглядывал на нее, надеясь увидеть сочувствие и доверие.

— Нет, Николай, разбитого не склеишь… Может быть, ты рассказал правду, но поверить трудно, а доказать еще трудней. Я уже давно написала в газету, отказалась от тебя…

— Отказалась?

— Я не могла поступить иначе, — торопливо говорила она. — Я сдала кандидатский минимум, пишу диссертацию о партизанском движении в нашей области. Без отказа от тебя меня не допустили бы к документам… Без отказа от тебя меня не приняли бы в партию… Леонид уговорил… Леонид знает…

— Леонид?

— Мой муж… Извини, я не познакомила вас. Может быть, останешься обедать? — спросила Галя.

Обедать он отказался, хотя очень хотелось есть.

Николай Сергеевич вышел на улицу. Накрапывал дождь. Где-то далеко-далеко ворчал гром.

«А теперь куда? А теперь что делать?» — спрашивал себя Николай Сергеевич. Работать, да, да, работать, пойти в гороно, получить место учителя и начать новую жизнь. Руки целы, ноги целы, голова цела…

Заведующим гороно оказался знакомый учитель.

— Зорич! — заведующий ковылял к нему на протезе (ногу потерял на фронте). — Здорово, друг ситный! Садись, рассказывай. Вернулся! Отлично! Бойцы возвращаются к мирному созидательному труду! — восклицал он. — Определю тебя в лучшую школу!

Но когда заведующий познакомился с документами Зорича, он сразу скис и, будто извиняясь, говорил:

— Трудновато с тобой… Учителя нужны, много учителей нужно, а принять тебя не могу. Понимаешь, анкета. Облоно не утвердит и по шеям надает за притупление бдительности. Судимость… Статья нехорошая.

— Но я напишу в анкете правду — семь лет просидел в заключении ни за что, по ошибке осудили.

Заведующий нахмурился.

— Не забывайте, Зорич, советский суд по ошибке не судит да еще в годы войны, когда каждый человек был нужен на фронте. У нас по семь лет люди ни за что не сидят.

И Николай Сергеевич понял, что значит анкета. И вспомнился ему армейский друг лейтенант Черкасов. Вот кто поймет, поверит, поможет. Когда-то на фронте они обменялись на всякий случай адресами. Улицу и номер дома Николай Сергеевич забыл, а район помнил — Зареченский, и село Заречное.

В Заречное поезд пришел утром. Николай Сергеевич рисовал в воображении радостную встречу с фронтовым другом, он даже не допускал мысли, что Бориса может не оказаться в Заречном, потому что знал: тот хранил сокровенную мечту вернуться после войны в родной край, поступить заочно в сельскохозяйственный институт и работать агрономом. Встретятся они, по-солдатски крепко обнимут друг друга, выпьют по доброй чарке да вспомнят первые дни войны — тяжелые, но все-таки славные дни!

У Николая Сергеевича не было сомнения в том, что он сразу отыщет в Заречном армейского друга: зайдет в районный адресный стол и в считанные минуты ему выдадут адрес Бориса Васильевича Черкасова, 1916 года рождения, русского, теперь, конечно, женатого… Время было еще раннее, а значит, можно час-полтора побродить по незнакомому райцентру. От небольшого деревянного вокзала он бодро зашагал в сторону видневшегося невдалеке трехэтажного, должно быть, какого-нибудь административного здания. Метрах в двухстах от того здания зеленел кудрявыми деревцами молодой сквер. Посреди сквера стояла на постаменте скульптурная фигура воина, склонившегося над гранитными плитами, на которых были высечены имена зареченцев, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Сняв кепку, Николай Сергеевич хотел было прочесть имена павших, и вдруг сердце в груди огнем обожгло. Он прочел: Герой Советского Союза, подполковник Черкасов Б. В. 1916—1944». Глотая слезы, Николай Сергеевич говорил про себя: «Борис, Борис, да как же так? Героя получил, до подполковника дослужился и не взводом, а полком, наверное, командовал и вот стоишь в списке первым… Как же так, Борис? А я ведь к тебе ехал… Так что же мне, уезжать? Нет, хватит колесить, надо попробовать устроиться здесь».