— Добро пожаловать!

Она тоже понятия не имела, что со мной делать, и стала расспрашивать. Я объяснил, что доктор Ризо предложил мне работу ортопедического техника.

— Действительно? Как прекрасно! А что вы раньше делали?

— Я готовился к докторскому экзамену, я был доктором-ортопедом в России.

— Действительно? Как прекрасно! Вы хотите стать доктором?

— Да, я был доктором в России и хочу стать им в Америке.

— Действительно? Как прекрасно. Вы здесь надолго?

— Навсегда, я надеюсь пройти трейнинг и снова стать доктором.

— Действительно? Как прекрасно! А когда вы пройдёте трейнинг, вы снова вернётесь в Россию?

— Нет, я здесь навсегда, я политический беженец.

— Действительно? Как прекрасно! Знаете, что?.. — она повела меня в большую соседнюю комнату, доверху заваленную старым ортопедическим оборудованием — костылями, шинами, ходилками, каталками, креслами на колёсах, коробками с гипсовыми бинтами.

— Ужас, что здесь делается! — она развела руками. — Я никак не могу добиться от администрации, чтобы мне дали кого-нибудь разобраться в этом бедламе. Наведите, пожалуйста, здесь порядок.

И исчезла, обдав меня обворожительной улыбкой. После моих объяснений и её восклицаний это было по меньшей мере странное задание. Если «время — деньги», то зачем меня, квалифицированного техника, «кидать» на рассортировку хлама? Но что было делать: начинать работу с отказа? выразить возмущение? недоумение? Она и не собиралась меня ущемить или обидеть, просто не понимала, для чего я у неё оказался.

Когда-то, ещё в Москве, я говорил, что для начала не погнушаюсь никакой работой в Америке, даже санитарской. Как дословно сбывалось! — слова оказались пророческими. И вот я принялся растаскивать весь тот хлам по разным углам. И так работал неделю.

Моя комната-склад находилась рядом со службами инженерного отдела, и мимо часто проходили люди в синей форме — слесари, механики, электрики. Все они были чёрные, почти все — иммигранты из Латинской Америки и с Карибских островов. В подвале не было работников в белой форме и почти не было — с белыми лицами. Видя меня в тех условиях, они удивлялись, останавливались и заводили разговор:

— Здорово. Ты чего тут делаешь?

— Да вот, разбираю оборудование.

— А ты откуда?

— Из России.

— Из России?! — возможно, я был первый русский на их пути, они тут же спрашивали:

— А это правда, что Россия хочет воевать с Америкой?

Вопрос был закономерен: тогда в разгаре была холодная война, и недавно Россия вторглась в Афганистан, что вызвало возмущение и опасение всего мира.

— Простые люди не хотят войны, её развязывают правительства, а не народ, — отвечал я.

— Ага, понятно…

Они были весёлые, улыбались, смеялись, многие что-то напевали, некоторые, разговаривая, даже пританцовывали.

— А ты чего делал в России? — улыбаясь.

— Я был там доктором, ортопедом.

— Доктором? Наверное, был богатый? — со смехом.

— Н-н-нет, в России вообще нет богатых: там коммунизм — там все бедные.

Тут они все, что называется, покатились от хохота. И я заражался их смехом.

— А в Америке ты чего делаешь?

— Я иммигрировал из России, теперь приходится начинать жизнь сначала: пока работаю ортопедическим техником и пытаюсь снова стать доктором.

— Ты чего, хочешь открыть свой офис? — снова весело.

— Ну, сначала мне надо сдать экзамен и пройти трейнинг.

— А когда пройдёшь трейнинг, уедешь обратно в Россию? — ешё веселей.

— Нет, обратного хода мне нет, кто оттуда уехал, вернуться уже не может.

— Что, в Сибирь пошлют? — с дружным хохотом спрашивали они. Уж как ни мало они знали о России, а про Сибирь слышали.

— Обязательно пошлют, — в тон им отвечал я и снова хохотал вместе с ними.

— А я вот уехал из Коста-Рики, но всё равно каждый год навещаю там своих, — говорил один.

— А я из Ямайки уехал, и тоже дома каждый год бываю, — говорил другой.

Я только разводил руками, показывал жестами, что хорошо, когда можно ездить в свою страну. И опять начинался смех.

Эти простые работяги стали моими первыми друзьями на работе. Никогда раньше я не работал с чёрными, и для меня было приятным открытием, что они были весёлые и дружелюбные. Каждый день потом они заглядывали ко мне:

— Док, здорово. Как дела? Ты не огорчайся, принимай всё просто (take it easy).

Я так и старался воспринимать своё странное положение просто. Но, по-настоящему, эта работа в подвале угнетала меня, и дома я о ней не рассказывал: зачем расстраивать Ирину и Младшего? Но у нас в семье всегда было принято делиться впечатлениями дня, и Ирина с интересом спрашивала:

— Ну, как тебе нравится твоя работа?

— Неплохо, нравится.

— Что тебе приходится делать?

— Ну, пока я ешё только присматриваюсь.

— Сколько же можно присматриваться?

— Поликлиника ещё не открыта, вот я и присматриваюсь.

— Но ты выглядишь усталым.

— Это от непривычной обстановки и оттого, что мне целыми днями надо вести разговоры на английском.

В этом тоже была правда. Впервые мне приходилось говорить только по-английски, и мозги и горло очень от этого уставали. В живом контакте нужна быстрота, а я от непривычки долго и мучительно искал чуть ли не каждое слово.

Меня перевели на третий этаж, где лежали ортопедические больные, и решили пока использовать как помощника сестёр на этажах госпиталя. Заведующая медицинским снабжением была этим недовольна:

— Мне как раз нужен такой работник, как Владимир. Безобразие!

Старшая сестра третьего этажа тоже не знала, что со мной делать, и тоже сначала стала расспрашивать меня о прошлом, восклицая: «Действительно? Как прекрасно!»

Потом сказала:

— Для начала помогайте учиться ходить нашим послеоперационным больным.

И я отправился в палаты выполнять функции помощника медсестры. Эта работа была уже намного приятней и интересней: всё-таки — с больными. Большинство из них были люди пожилые, за семьдесят, а то и за восемьдесят, слабые после операций.

Почти всем им было сделано полное удаление поражённого артритом коленного или тазобедренного сустава, с замещением его искусственным металлическим эндопротезом. У некоторых уже были замещены по два сустава. Эти старухи и старики цеплялись за меня, висли на мне, а я осторожно их поддерживал и водил по палате или по коридору. Приободряя их, я расспрашивал, как они себя чувствуют. К моему удивлению, все отвечали — хорошо (I am all right), хоть и слабыми голосами. В России послеоперационные больные всегда долго и нудно жаловались. У американцев явно было другое отношение к операциям и другая выносливость.

Мне как хирургу было интересно наблюдать если уж не операции, то хотя бы послеоперационные результаты. Первое, что меня поразило, — это хирургическая активность американских ортопедов. В России мы очень редко оперировали старых людей: слишком рискованно для их здоровья и малорационально — сколько им жить осталось? Здесь возраст был не помеха и не препятствие для любой операции. И удивительно, что эти больные переносили большие операции довольно легко и поправлялись быстро — вставали, садились и ходить начинали со второго дня после операции и выписывались через две недели. Всё это было интересно, и об этом я теперь с увлечением рассказывал дома.

Конечно, хотелось поближе познакомиться с тем, что и как делали доктора-резиденты — то, что меня могло ожидать в будущем (если сдам экзамен и повезёт).

Каждое утро, за час до начала работы, резиденты собирались на быструю конференцию-летучку, обсуждали — какие больные поступили за ночь, что им было сделано, кого и как оперировали, и кого готовили для операций. Я решил приходить на эти обсуждения. Молодые ребята резиденты, возраста чуть старше моего сына, дружелюбно отнеслись ко мне:

— Хэлло, Владимир, заходи, садись, будь нашим гостем.

— Слушай, а это правда, что ты был ортопедом в России?..

— А как в России лечили такие переломы?..