Лёрнер закончил рассказ:

— При хронической недостаточности кальция она не могла родить троих здоровых детей. Это подтвердили медицинские эксперты. Мой защитник представил присяжным копии её историй болезней — и мы выиграли дело.

Я наивно спросил:

— Доктор Лёрнер, но если она здорова, то почему она решила судиться с вами?

— Почему? — деньги, Владимир, деньги. Представьте себе, насколько она была бы счастливее, если бы при здоровье ещё и получила миллион.

— Но это же… — я не мог подыскать подходящее определение. — А что же её юрист думал?

— Он тоже думал о деньгах: при выигрыше дела ему пошло бы 30–40 % от миллиона. Если бы мой защитник не догадался сделать запрос в Израиль о её здоровье, мы могли бы и проиграть. По законам Америки решение о виновности выносят двенадцать присяжных, набранных из обычных граждан. Но что они понимают в медицине? Они некомпетентны решать медицинские вопросы, и их мнение зависит от того, как им преподнесут дело юристы обвинения и защиты. Поэтому суды над врачами часто превращаются в соревнование между этими юристами: кто кого перехитрит и пересилит. Так было и в моём случае.

Я постепенно узнавал, что в Америке все доктора обязаны платить страховку на случай ошибки лечения, потому что больные имеют право судить докторов гражданским судом — на деньги. Сумма годовой страховки бывает разная: у терапевтов около десяти тысяч долларов, а у хирургов — до ста тысяч долларов в год. Это покрывает штраф докторов за проигрыш дела на сумму в три — пять миллионов долларов. Резиденты тоже должны быть застрахованы, но за них платит госпиталь.

По статистике, американцы судятся с почти половиной своих врачей, чаще — хирургов.

Выигрывают они в одной трети случаев и тогда получают большие деньги. Около 30–40 % из этих денег берёт себе юрист обвинения. В двух третях случаев выигрывают врачи, тогда страховое агентство платит юристу защиты. И хоть в этом мало логики, но бывали случаи, когда доктора проигрывали даже и без доказанных ошибок.

На репутации доктора такие суды обычно не сказываются, но если он проигрывал, то страховая компания повышала сумму его страховки. К сожалению, пресса суёт свой нос во все дела докторов и часто пишет об этих судах. В таком случае это ложится на доктора моральным пятном: кому хочется, чтобы другие знали, что с тобой судится твой же пациент? А в век компьютеров и Интернета каждый человек теперь может найти на своём экране данные о судах над американскими докторами.

Мне потом приходилось слышать и быть свидетелем многих разных историй судов над докторами, случаев трагических ошибок и случаев безобразно нелепых обвинений. Мне приходилось и выступать экспертом на таких судах. А через много лет, когда я вернулся к активной хирургической работе, пришлось и мне самому тоже платить громадную страховку.

Я дежурил в неотложном отделении, когда ко мне в кабинет ввезли на каталке прилично одетого чёрного мужчину средних лет. Он морщился от боли, придерживая обеими руками правое бедро. За ним шёл другой прилично одетый, но белый мужчина. Я подошёл к лежащему на каталке:

— Что с вами случилось, на что жалуетесь?

Естественный, казалось бы, первый вопрос доктора.

Но прежде чем пожаловаться он, превозмогая боль, огорошил меня другим ответом. Указывая на спутника, он сказал:

— Вот этот господин — мой юрист; он вас засудит, если вы мне не поможете или сделаете ненужную операцию. Понятно вам?

Тем временем юрист подошёл ко мне вплотную, уставился на пластиковую карточку с именем на лацкане моей куртки и записал моё имя в приготовленный блокнот. Я слушал и смотрел, поражённый их поведением: они же пришли за помощью к врачу! Больной всё сильней морщился от боли и уже совсем слабо сказал:

— Теперь я вам отвечу, на что жалуюсь: меня сбила машина на улице и у меня ужасно болит нога, — юрист всё за ним писал в блокнот.

У него оказался перелом бедра. В обычном случае я сделал бы ему, что необходимо. Но, видя такой агрессивно-негативный настрой, я им сказал:

— Сейчас я вызову к вам старшего аттендинга доктора Менезеса, потому что я всего лишь резидент второго года, — юрист опять записал.

Иногда выгодно быть младшим — меньше ответственности: «Как славно быть ни в чём не виноватым, как просто быть солдатом, солдатом…» — пел давний приятель моих московских лет Булат Окуджава.

Чтобы русскому иммигранту начать понимать Америку, нужно не менее пяти лет активного внедрения в жизнь её общества. Это только чтобы начать понимать. Не только географически, но ешё больше политико-экономически Америка и Россия стоят на двух разных берегах, разделённых широким океаном. Общественное устройство американского общества вот уже более двухсот лет стоит на экономической основе, а советское русское общество всегда базировалось на основе политической. И динамика развития американского общества зависит от динамики экономики страны, а не от формы правления — правит ли народом царь «добрый» или царь «злой». Поэтому и жизнь американцев идёт динамично, напористо, быстро — в отличие от инертности жизни общества в России.

Вот уже пять лет я с удивлением наблюдал, как вокруг нас быстро и постоянно происходят сдвиги — в ответ на состояние экономики страны. Когда мы приехали в Нью-Йорк, экономика была на спаде, инфляция росла (хотя не очень высоко), и масса общества была в небольшой депрессии. Это можно было видеть по запущению Верхне-Западного района города, где мы поселились.

Когда на место симпатичного, но слабого президента Джимми Картера пришёл более деловой президент Рональд Рейган, политическая система страны осталась та же самая, но начался экономический подъём — «рейгономика», как потом его назвали. И это стало заметно по сдвигам жизни в нашем районе: он ожил и похорошел, на местах пустырей и полуразвалин старых трёх-четырёх этажных домов вырастали дома-красавцы в двадцать этажей. На них висели громадные рекламы: «Сдаются шикарные квартиры с 2, 3 и 4 спальнями, в доме зал для гимнастики, бассейн, место для офисов, гараж». Квартиры, конечно, были дорогие, и в них въезжали состоятельные люди: поросль молодых бизнесменов, многие из них маклеры с Уолл-стрита; профессионалы — доктора, юристы, музыканты. И в нашем доме в освободившиеся квартиры тоже стали въезжать более молодые и состоятельные люди. Хозяин специально отделывал для них квартиры и обновил зеркалами и каминами наш вестибюль — всё похорошело.

Соответственно запросам новых жителей района вокруг нас стали появляться красивые магазины и рестораны. Маленькие тесные лавочки пуэрториканцев с их провинциально-примитивными вывесками исчезали и сменялись красивыми витринами. Соседняя с нами авеню Колумба превратилась из замусоренной улицы в одну из фешенебельных магистралей, по которой вечерами плыли толпы хорошо одетых людей. Они растекались по многочисленным ресторанам и барам. И, как следствие этого процветания, с улиц нашего района почти полностью исчезла прежняя шваль. Так получилось, что мы стали жить в одном из самых популярных и дорогих районов города.

Теперь если кто-нибудь узнавал, где мы живём, то люди восклицали:

— Но это же очень дорогой район! Там высокая плата за квартиры!

Это верно, но мы не стали богачами оттого, что здесь жили. В Америке на всё есть много разных тонких законов и правил. Дом, в котором мы поселились (и живём по сей день), подходил под правило «стабилизированных цен найма квартир»: для живущего съёмщика хозяин не имеет права повышать плату за квартиру более чем на 4 % от начальной суммы, и только раз в два года. Поэтому наша квартира осталась в два-три раза дешевле, чем те, в которые вселялись новые жильцы.

Понемногу стабилизировалась и улучшалась и наша с Ириной жизнь. Ирина наконец полюбила наш район и нашу квартиру: стерпится — слюбится, как говорила старинная народная мудрость. Мы оба немного успокоились после пятилетних мук и тревог. Выросшие под пятой советских планов-пятилеток, мы считали, что первую нашу американскую «пятилетку» всё-таки выдержали.