Обе и лицом и фигурой в мать пошли. Красивые. И материнское достоинство сумели унаследовать. Словно взяли себе ее спокойную волю, когда провожали в страну мертвых. Работящие, заботливые…

И это действительно было так. Заира раз в неделю приезжала из города и помогала им. Она все умела, всюду поспевала. Но и Изету тоже не в чем было упрекнуть. Она вела дом как настоящая хозяйка.

Конечно, нелегко им приходилось, и Афай жалел дочерей. Но что он мог поделать? Вот оправится немного от ран, обязательно придумает что-нибудь. Пока же раны давали о себе знать. Особенно — по ночам: ноют, болят, словно кто-то прижигает ему тело каленым железом. И сердце куда-то проваливается.

Он пытался пересилить боль и попробовал вернуться на работу в свою бригаду. Два раза его прямо с поля увозили в город, в больницу. Во второй раз он пролежал там два месяца. Да еще оттуда его послали в санаторий. Зато из санатория он принес свои костыли под мышкой. И опять — на поле в бригаду.

Нет, он не искал легкой жизни. Тем более — в такое время: все мужчины на войне, а те, что уже вернулись, — калеки, кто без руки, кто без ноги. Какой с них спрос? А жизнь требовала — дай фронту как можно больше! И Афай по вечерам еле добирался до дому. Перекинув за спину свои солдатские сапоги, он брел с поля босиком и потом до полуночи держал ноги в воде.

Это произошло хмурым осенним днем. Еще на рассвете небо затянуло тучами, и они так до самого вечера и провисели над селением. Даже порывистый холодный ветер не сумел их разогнать — только прилепил к земле ковер из желтых листьев.

Мокрый и усталый возвращался с поля Афай. И когда подходил к дому, оттуда вдруг донеслись до него звуки гармоники. У него даже дыхание перехватило: ведь это мелодия Азаухан! Кто же так хорошо играет? Изета? Но он не помнит, чтобы младшая дочь брала гармонику в руки. Заира? Наверно, она, кажется, сегодня суббота.

Гармоника на что-то тихо жаловалась, словно надеясь излить потаенную скорбь. Только Азаухан умела играть так проникновенно. Неужели Заире удалось воскресить из небытия музыку материнской души?

Афай дотянулся до окна. Никого, лишь слабо колышется занавеска, словно колеблемая печальными звуками. Осторожно ступая, он поднялся на галерею и попытался бесшумно отворить дверь. Но она все-таки чуть скрипнула, и мелодия мгновенно оборвалась.

— Ты, отец? — услышал он голос Заиры.

— Да, я, — ответил он, снимая у порога мокрую телогрейку. — А ты одна?

— Изета опять пошла в школу. У них собрание.

— Собрание, говоришь?.. — задумчиво повторил Афай. Он отдал Заире свою войлочную шляпу и прошел в комнату. На столе ему сразу бросилась в глаза гармоника Азаухан. Он долго смотрел на нее, не в силах стряхнуть с себя власть воспоминаний. — А я ведь не знал, что ты продолжаешь играть, — сказал он наконец, устало опускаясь на стул.

Девушка в смущении замерла у двери.

— С тех пор, как ты ушел на войну, я ее и в руки не брала, — заговорила она, глядя в пол. — А вот вчера маму увидела во сие. Приходит она откуда-то усталая и говорит мне: «Доченька, я с голоду умираю, дай мне кусок хлеба…» Я сразу, как приехала из города, испекла два пирога, чтобы помянуть ее по нашему обычаю…

— И плакала опять? Глаза вон красные.

— Нет, я лук резала, от него глаза и покраснели, — стала неловко оправдываться Заира. Она поставила перед отцом еду, а гармонику вынесла в другую комнату.

«Пусть старания матери пойдут вам впрок, — подумал о дочерях Афай. — Я-то все считаю их маленькими, а они вон какие стали. Да и то сказать — подневольный конь двойную поклажу тянет. Раз уж пришлось — сами о себе заботиться научились».

Когда Заира вошла, Афай спросил у нее:

— А надолго у Изеты собрание?

— Обещала скоро прийти.

— Тогда подождем ее, — решил Афай. — Пойди-ка приготовь мне воды, я пока умоюсь. Да и оброс я, — провел он рукой по щеке, — побриться бы следовало.

И он вышел из комнаты. Через некоторое время прибежала Изета.

— А что, папа еще не вернулся? — удивилась она.

— Я здесь, — вместо Заиры ответил Афай, показываясь на пороге.

На нем была военная гимнастерка, на груди — орден Красной Звезды и три медали. Белая полоска подворотничка красиво оттеняла загар. Короткие черные усы отчетливо выделялись на гладко выбритом лице. Усы и густые брови как бы спорили с седыми висками, грустными глазами и полосками морщин на лбу, напоминая, что Афай еще бравый мужчина. Именно таким — бравым, подтянутым — он и показался сейчас дочерям, удивленным этой неожиданной парадностью. Девушки молча переглянулись: отец выглядел сейчас моложе, чем в день возвращения с войны.

Афай сел за стол, налил себе рюмку араки и посмотрел на Заиру.

— Спасибо тебе, доченька, — многозначительно начал он. — Хорошо, что ты сохранила в себе музыку своей матери. Лучше тебя ее уже никто не сыграет. Не забывай ее… И еще у меня к тебе просьба. Когда для твоего отца настанет последний час, возьмешь гармошку матери и сыграешь мне эту же музыку. Только не здесь, а так, чтобы она откуда-то доносилась, со стороны лучше до сердца доходит…

Рюмка в руке Афая дрожала, и несколько капель араки пролилось на стол.

— Папа!.. О чем ты? — У Изеты глаза наполнились слезами.

Но Афай дал ей понять, что он еще не кончил. Он весь подобрался и негромко произнес:

— Так вот. Светлой памяти вашей матери… И еще — памяти вашего братика…

Следующий день был воскресным, но все вышли на уборку кукурузы. До обеда Афай выдержал в поле, а потом раны его так заныли, что пришлось уйти домой. Заира сразу постелила ему, он покряхтел, покряхтел и в конце концов заснул. Однако вскоре проснулся весь в холодном поту — так сильна была боль. Из соседней комнаты доносились голоса, дочерей.

— А он откуда? — спросила Изета.

— Городской он, — пояснила Заира. — Да ты его когда-то видела. Помнишь, первый раз налетели немцы, а какой-то лейтенант вдруг стал спасать людей из-под бомб.

— Да, был, такой высокий… А говорили, что его тогда убило?

— Ранило его… Он и про тебя спрашивал.

— Про меня? — удивилась Изета. — Откуда же он про меня знает?

— Знает… Говорит, что и маму нашу запомнил.

— Он что, работает в городе?

— Нет, он военный. Капитан.

— Чудеса!.. А как же он тебя нашел?

— Сестра его со мной учится. Она нас познакомила, ну, мы и разговорились. Он ту бомбежку на всю жизнь запомнил. И нас тоже… Мы целый день гуляли, а вечером пошли в театр.

— А потом ты с ним встречалась? — поинтересовалась Изета.

— Встречалась, — тихо ответила Заира и после некоторого колебания добавила: — Я ему не разрешила, а то он уже хотел сюда ехать, к папе.

— К папе?

— А что? Думаешь, он папе не понравится? Если бы ты его видела!.. Когда мы с ним ходим в парк, так на него все оборачиваются. Будто им не на кого больше смотреть!

— А что он обо мне говорил?

— Спрашивал, какая ты стала.

— Заира, покажи мне его.

— Летом покажу. Летом он опять приедет.

— Ты же говоришь — он городской?

— В городе живут его родители. А он служит в Киеве.

— У тебя его фотографии нет?

— Есть. Только не шуми, ладно?..

— Ой! Сколько орденов!.. А ты его очень любишь?

Афай даже ладонь приложил к уху, но Заира так и не отвергала на вопрос сестры. После долгой паузы она уже другим тоном сказала:

— Он, между прочим, перед отъездом все меня уговаривал в ювелирный магазин с ним пойти, хотел мне купить золотые часики.

— Глупая! Надо было пойти! Я бы на твоем месте заставила его и туфли на высоком каблуке купить.

— Он и туфли тоже хотел. Но я подумала, что папе это может не понравиться… Да и, правда, неудобно как-то с подарков начинать.

— Да, папу, наверно, это обидело бы.

— Вот и я так рассудила.

Последние слова настолько тронули отца, что он ка какое-то время позабыл даже, про свои раны. Теперь, пожалуй, уже можно было не таиться. Афай приподнялся и попросил воды.