— Сохрани боже, старик, куда он может целиться? На участке его не найдешь и соринки лишней — работает без устали, без «ахов» и «охов».

— Тише, говорю тебе, старуха! Я не зря говорю: я знаю, куда он целится. Он хлопочет, чтобы начальство его увидало и чтобы в будущем году ему увеличили приусадебный участок. Вот увидишь: как увеличат ему участок, он и норму выполнять перестанет.

Наступили горячие дни. Колхоз приступил к уборке пшеницы. В селе кроме старух и маленьких детей никого не оставалось: все уходили на уборку в поле.

Бибо и Бобо совсем из виду потеряли друг друга. До этого хоть по выходным дням встречались, а теперь и в воскресенье Бибо не возвращался в село. Не время было отдыхать. Каждая минута дорога. Если в эти солнечные дни не уберешь пшеницу, пропадут все труды, как вода, которую выплеснули из чашки.

А Бобо все жалуется: то поясница болит, то живот.

Накрыв голову войлочной шляпой с широченными полями, сидит он целыми днями под вишней, поставив свою палку между коленями и подперев ею подбородок. Вот если только где-нибудь в селе что-то такое, — ну, свадьба, именины или другое торжество, — тогда уж Бобо тут как тут, восседает на месте тамады и наводит порядки за богатым столом. Неплохо наводит! И сразу пропадают болезни, словно их и не было.

Дзадза трудится в поле. Столько работает, сколько она, бедняжка, может. Только вот беда: проклятая малярия прицепилась к их бедной дочери, головы поднять не дает. Плохо спорится дело, если дочь лежит дома больная. А в дни, когда Нате бывает совсем худо, Дзадза не выходит на работу. Да и муж, Бобо, тоже вроде болен, но за него Дзадза не так уж беспокоится.

Сегодня Дзадза отпросилась у бригадира на два часа раньше и вернулась домой.

— Ну, как Ната? — едва войдя в ворота, спросила Дзадза у мужа.

Бобо, как всегда, сидел на скамейке в тени дерева, а дочь лежала неподалеку. Увидев, что идет жена, Бобо встал.

— Да ничего особенного, трясло ее только очень! Я накрыл ее своей шубенкой!

Действительно, в этот день у Наты опять был приступ малярии. Потрогав рукой лоб дочери и почувствовав сильный жар, Дзадза постояла в растерянности, а потом попросила Бобо:

— Слышишь, старик! Свез бы ты ее хоть в город, к доктору.

— Право, свез бы, старуха! Да разве ты не видишь, что сам я едва жив!

— Такие больные, как ты, работают в поле за двоих. Взять хотя бы Гадзо. Лет на пятнадцать старше тебя, а впереди всей молодежи идет! — не выдержала Дзадза.

— Молчи, старуха, держи язык за зубами. Ты же ни черта не понимаешь, а я знаю, куда он целится!

— Что это ты опять знаешь? Куда он целится? Работает старик честно, вот и все!

— Он хочет, чтобы его послали на курорт, на берег Черного моря! Поняла, куда он целится?

Ничего Дзадза на это не ответила Бобо. Пошла, бедная, села около больной Наты, положила ей руку на лоб.

У Наты жар меньше стал, и Дзадза повеселела.

— Ну что, доченька моя! Сильно болит головка? — спросила она.

— Болит, нана, но не так сильно, как раньше. А как твои дела? Кончила жать пшеницу на том участке? — спросила Ната.

— Где там, детка моя! Пшеницы столько уродилось, что ее скоро не уберешь!

— А почему ты так рано вернулась?

— К тебе пришла, доченька! Боялась, что опять у тебя приступ будет! Как же мне не прийти к тебе? Завтра я тебя в город повезу, пусть посмотрят городские врачи. Хочешь?

— Хочу, нана, хочу! Хочу скорее поправиться и вместе со всеми в поле работать!

Бобо слушал все это молча. Присев на корточки под сливовым деревом, он палкой перекатывал с места на место маленький беленький камушек.

— A y нас новость. Я тебе, старик, не рассказывала? — обернулась Дзадза к Бобо.

— Что за новость, говори, — занятый своим камешком, ответил Бобо.

— Сегодня, только нам принесли обед, прискакал вдруг Николай и вместе с ним еще один — говорят, работник из района. Мы встали с мест, приветствуя их. Но приезжий попросил нас сесть. Спросил, как идут наши дела и что нам мешает работать еще лучше. А потом сказал: «Ваш председатель привез свежие новости. Говори, Николай!»

А Николай, вместо того, чтобы рассказывать, сначала спросил:

— А где же Бибо?

— Бибо еще собирает снопы, — ответили ему.

Тут позвали Бибо. Он пришел, поздоровался. А Николай вынул из сумки газету и показал нам. Салимат взглянула на портрет, напечатанный в газете, и воскликнула:

— Смотрите, как он похож на нашего Бибо!

— Что правда, то правда, похож на нашего Бибо, потому что это и есть наш Бибо! Взгляните поближе, — сказал Николай.

Мы все вскочили и окружили Николая. И правда, точь-в-точь Бибо!

— За отличную работу напечатали! Вот как! — с укором обратилась Дзадза к мужу.

— Тише, говорю тебе, тише! Чего зря болтаешь? Ни черта ведь не понимаешь. А я хорошо знаю, куда они оба целятся, и Николай и Бибо!

— Да куда они целятся, что это ты на самом деле? — возмутилась Дзадза.

— Молчи, говорю, раз ни черта не понимаешь. Ведь дальше своего носа ничего не видишь! У Николая есть брат, который вернулся недавно с войны, Дзамболатом, что ли, его зовут?

— А при чем тут Дзамболат? Пятое колесо в нашей телеге! — помолчав, ответила Дзадза и взглянула на мужа. Но видно было, что его слова заинтересовали ее.

— А ты вот послушай! Дзамболат тут при том, что Николай хочет женить его на дочери Бибо, Нине. Вот твой Николай и заигрывает с Бибо, печатает его портрет в газете. Он еще орден ему выхлопочет! Поняла теперь, какое колесо Дзамболат в телеге Николая? Самое переднее! А ты, старая, развесила уши и сама ничего сообразить не можешь.

И Бобо, довольный тем, что снова разгадал корни всех этих искусных «хитросплетений», еще круче загнул широкие поля белой войлочной шляпы. Вот, дескать, я каков! От меня ничего не утаишь!

— И откуда ты узнаешь чужие помыслы? Телефон, что ли, устроен в твоей голове? — сказала Дзадза и, раздосадованная, пошла в дом.

На другой день правление колхоза представило Дзадзе бричку, и она, уложив Нату, повезла ее в город. У Наты действительно оказалась малярия, и врачи сказали Дзадзе:

— Хорошая женщина, оставь на несколько дней свою дочь в больнице, мы ее осмотрим и вылечим.

Нелегко было Дзадзе оставить больную дочь в больнице, но доктора уверили ее, что Ната здесь скорее поправится. Она согласилась и вернулась домой одна.

Через несколько дней Дзадза опять приехала в больницу, Нате сделали несколько уколов, давали лекарства. Приступы у нее больше не повторялись, она была веселая, а увидев мать, так обрадовалась, что и вовсе почувствовала себя здоровой. По всему видно было, что теперь Ната пойдет на поправку, и ей разрешили вернуться домой.

Приехали мать и дочь домой. Бобо они опять застали на своем месте, под деревом. Сидит и потихоньку строгает палочку. Тому, что дочь поправилась, Бобо очень обрадовался.

— Вот если бы и мне поправиться! Как бы тогда хорошо было, — со вздохом сказал он.

— Так ты ведь бывал у врачей, папа? — спросила дочь.

— Бывать-то бывал, чтобы твоему отцу съесть твои болезни и чтобы ты у меня всегда была здорова, дочь моя! Но никак они не разберутся в моем недуге. Такая досталась мне хворь, сгинуть бы ей, проклятой!

— А знаешь, старик, что я думаю? Пошел бы ты в поле, провел бы день среди людей — может, тебе и лучше стало бы. Не обязательно же хвататься за тяжелую работу! В колхозе есть и полегче. Вот, говорят, Темыр уходит на сенокос, а на его место еще никого не назначили. Тебе там будет в самый раз.

— Какой такой Темыр? Кто он такой? — сдвинув брови, спросил Бобо.

— Как же ты не знаешь Темыра? Это наш колхозный водовоз, — с уважением сказала Дзадза.

— Ой, старуха, старуха! Ну сколько раз я тебе говорил, чтобы ты язык держала за зубами! Мне да не знать Темыра! Думаешь, я не ведаю, куда ваш Темыр целится?

— Тот целится, этот целится! Все у него целятся, — рассердилась Дзадза.

— Вот и целятся! Раз я говорю, это так и есть! И Те мыр тоже не дурак. И совсем не зря оставляет он легкую работу. Время сейчас жаркое. А в жару чего не случается! Может змея влезть в бочку? — Может! А что тогда? Может она кого ужалить? — Может! А отвечать кому за эту проклятую змею? — Темыру! Вот он и уберег себя от несчастья, а родная жена хочет меня втравить в это дело! Слышали?