Пастухи с трудом понимали его речь.

— Мы не партизаны. Мы не знаем, где партизаны, — втолковывал гостям Ораз. — Кто их знает, что за люди, — вполголоса сказал он по-осетински отцу. Время сейчас такое, что никому нельзя доверять.

Поев, пришельцы собрались уходить. Днем им опасно здесь оставаться, объяснили они. Будут прятаться в лесу, искать партизан. Они вышли и словно растворились в предутренних сумерках. Старик долго глядел им вслед, и казалось ему, что они вовсе не ушли, а лишь притаились и теперь высматривают что-то, укрывшись за деревьями. Карабаш долго стоял возле хлева, не слышно было ни шороха, только скот жевал жвачку. Осторожно ступая, будто боясь нарушить тишину, старик заглянул в коровник. Пеструха замычала, узнав хозяина. По звукам Карабаш определил, что она все еще вылизывает своего теленка. Медленно вернувшись в хибарку, сказал:

— Недолго осталось до света. Надо бы поспать, сынок.

И они забылись в тревожном сне.

Разбудили их незнакомые лающие голоса. На площадке перед фермой стоял большой грузовик защитного цвета. Солдаты в темно-зеленых шинелях, в сапогах с короткими и широкими голенищами суетились в хлеву. Ораза и Карабаша вытолкали из мазанки прикладами. Карабаш приготовился к самому худшему. Он старался высоко держать голову и сохранять достоинство. Вид его показался, видимо, веселым немецким солдатам комичным. Они шутили, говорили ему что-то, смеясь. С громкими криками загоняли скотину в кузов грузовика. Наконец скот был погружен, немцы столпились возле машины. Офицер отдал команду — двое подошли к Оразу и, подталкивая, заставили влезть в кузов. Машина тронулась. И едва она, тяжело переваливаясь на ухабах, исчезла из виду, силы покинули одряхлевшего разом Карабаша. Он опустился в изнеможении на землю, и сколько времени пролежал он так, не помнил.

Из хлева доносилось слабое мычание теленка, но он его слышал как во сне. Наконец, будто очнувшись, он поднял голову. Как пьяный, шатаясь, поднялся и побрел к распахнутым дверям. Видно, немцы не заметили теленка в соломе, и теперь он жалобно мычал, призывая мать. Старик подошел к нему — теленок потянулся розовыми губами. Карабаш сунул ему в рот краешек полы своей старой шубы, и тот усердно зачмокал.

Не раз доводилось Карабашу обманывать телят, когда на руках переносил их с пастбища на ферму. Ни одному живому комочку не дал погибнуть Карабаш, хоть порой и выбивался из сил и промокал до нитки. А что же теперь?.. Телята и коровы, которых думал сохранить старый пастух до лучшей поры, достались врагу. Ферма разорена, скот угнан, сын его уведен неведомо куда. Так до новорожденного ли этого теленка Карабашу? До него ли ему, если жизнь пошла прахом?

Когда ум бессилен, когда чувства оглушены горечью утрат, сердце подсказывает человеку, как быть ему дальше. И вот теперь, разбитый бедами и несчастьями, старик задумчиво сидел и прислушивался к голосу своего сердца. Перед глазами проходили картины всей его долгой жизни. Ничего плохого не сделал он людям, и совесть его в этот печальный час чиста. Прямой была его дорога, как борозда, проведенная верной рукой пахаря…

Старик озабоченно сунул палец в рот теленку: «Рот остывает, похоже, что умрет он». Ему и самому-то есть теперь нечего… Но все-таки Карабаш направился к ближнему дереву — набрать листьев, для теплой подстилки. Он торопливо ломал желтеющие ветки, как вдруг до слуха его донеслось далекое мычание. «Почудилось», — подумал старик. Но вот снова раздался рев, ближе и явственней. Глаза старика заволокло слезой — он узнал голос своей коровы. И вот из кустов показалась Пеструха с обрывком веревки на шее. Как убежала она от немцев? Карабаш поднес к ней уже вялого теленка, выдавил ему в рот молока, и тут, почувствовав знакомую теплую влагу, теленок начал жадно сосать, причмокивая и захлебываясь. Карабаш обнял Пеструху за шею и гладил ее, и говорил ей всякие ласковые слова. И слезы неудержимо лились из глаз и скатывались по его седой бороде.

Вечером снова появились те двое. Старик рассказал им, как сумел, о том, что произошло. Но показалось ему, что чужаков это мало взволновало. Они снова просили его указать им дорогу к партизанам.

— Вдруг устроят облаву в лесу, тогда мы пропали, — говорили они.

Старик не знал, что и ответить. Недоверчиво насупившись, глядел он на них, а гости с аппетитом подбирали его скудные запасы.

— Дада! — позвал детский голосок, и послышались близкие шаги.

Карабаш распахнул дверь — перед ним стоял соседский мальчик Гета. Обрадовался Карабаш, очень любил он этого веселого мальчишку, а весной, когда ребят принимали в пионеры, он с особым старанием повязал на груди у Геты красный галстук. Но Гета ушел за старшими в партизанский отряд. Что же привело его на ферму? Терялся в догадках Карабаш.

Увидев незнакомцев, Гета нахмурился. Едва поздоровавшись, сказал Карабашу:

— Меня дедушка послал к тебе, попросить табаку.

Дед Геты давно скончался, ясно было, что мальчик не хочет разговаривать при посторонних.

— Нам пора, — сказал, поднимаясь, старший. — Спасибо за хлеб-соль. Мы еще придем. Узнай, что мы просили.

И незнакомцы ушли.

— Не верь им, дада, — взволнованно зашептал Гета. — Отец, сказал, что немцы засылают предателей, чтобы найти след партизан.

— Да и сам я заметил что-то неладное, — отвечал старик. — Веришь ли, когда ты подходил, они даже не шевельнулись. А вдруг это были бы немцы?

Он рассказал мальчику о том, что случилось.

— Дада! Не надо тебе здесь оставаться! Пойдем отсюда немедленно! В лес, к партизанам! Иначе не миновать беды!

— У меня на руках корова с теленком. Сам теленок не дойдет, а я слишком слаб, что его донести. Ну, а бросить их я никак не могу. Иди к отцу, скажи: пусть пришлет кого-нибудь мне на помощь, тогда Карабаш придет в отряд.

Старик отворил дверь, неловко обнял на прощание мальчика. Еще долго чутким пастушьим ухом слышал он торопливые шаги Геты, а ночная мгла поглотила его. Карабаш вернулся в хибарку, закурил трубку и стал готовиться ко сну. Внезапно из лесу донесся выстрел, потом эхо принесло второй и третий. Превозмогая страх, Карабаш выбежал во двор.

Глухо шумел лес, было так темно, словно сама осенняя ночь положила ему на глаза свои холодные черные ладони.

— Гета! — закричал старик. Но шум леса заглушал голос. Никто не ответил.

Тогда он приложил ладони ко рту и снова закричал, громко, как кричат в горах пастухи:

— Ге-та!

Ответа не было.

Утром пришел Ораз. Будто не один день, а долгие годы провел он в жестокой неволе. Синяки и кровоподтеки от побоев, изорванная одежда — видя все это, Карабаш не мог сдержать слез. Мокрой тряпкой обтер он лицо сына, приложил настой из трав.

— Гета убит, — придя в себя, сказал Ораз. — Я сам видел, как его принесли в село.

— Кто принес?

— Кто?! Гости твои дорогие, вот кто! Неужели ты сразу не догадался, что это предатели! Вынюхивают след партизан! Они и немцев навели на ферму! Они и меня допрашивали — посмотри, что они сделали со мной! Надо было сразу убираться в лес. И Гета был бы жив!

Никогда еще не слышал от сына Карабаш таких обидных слов.

— Даже маленький мальчишка понял, что это враги, — потому они и погнались за ним и застрелили. А ты, седобородый, столько повидавший — и попался на их удочку!

Старик молча кивал — что ж мог он ответить. Сын был кругом прав. Да, он и сам сознавал, что вина в смерти мальчика лежит на нем одном. Много горьких слов сказал отцу Ораз, и тот лишь молча кивал в ответ.

— Надо поджечь ферму и уходить в лес, — остывая, проговорил сын. — Прочь, прочь с этого проклятого места!

Отец хотел что-то сказать, но младший — неслыханное дело! — и рта ему не дал раскрыть.

— Собирайся! Нечего рассуждать, надо трогаться.

— Хорошо, тронемся, — согласился Карабаш. — Надо только забрать с собой Пеструху и теленка.

Ораз готов был и на это возразить, но вовремя опомнился: что же он так непочтительно разговаривает с отцом, такого бы и последний негодяй себе не позволил. Ему стало стыдно за свою грубость. «Не буду перечить. Видно, в этой корове с теленком для отца действительно вся жизнь», — решил он.