Тут, отделившись от стада, подходит бычок рыжей масти, любимец Карабаша. Старый пастух делает вид, что не замечает его. Тогда бычок требовательно мычит и, заигрывая с хозяином, толкает его легонько рогом. Карабаш кормит его хлебом, дает слизнуть с ладони крупинки соли. Получив угощение, бычок глубоко вздыхает, облизывая розовые ноздри, и ложится рядом с Карабашем, старый пастух облокачивается на него, как на подушку.

Запив еду ключевой водой из черного глиняного кувшина, Карабаш начинает рассказывать — негромко, будто ведет разговор сам с собою:

— Всю свою жизнь я прожил в горах, дети мои, и, сдается мне, что всю жизнь карабкался по крутой горной тропе из глубокого мрачного ущелья к светлой вершине. Много невзгод встречалось на пути, но шел я упрямо вперед, надеясь добраться до своего счастья. И вот теперь, чудится мне, стою я на той вершине и оглядываюсь назад — мрачные скалы, теснины, глубокие пропасти — как же это я миновал все? И сердце загорается радостью, и душа полнится счастьем, и песня сама собой срывается с губ. Почему бы мне не петь? Долгую свою жизнь прожил я в ладу с самим собою, никогда никого не обидел. Много дорог я перемерил: по одним несли меня ноги, по другим мысли. И где бы ни оказался я теперь — в далеком краю, в лесу заснеженном, под дождем и бурей или на празднике с земляками — не покидает меня мысль: сегодня живется лучше, чем вчера, а завтра будет лучше, чем сегодня.

Карабаш поглядывает на молодежь — внимательно слушают его пастухи. Кому он рассказывает о долгой жизни своей — им или самому себе? Задумчиво качает головой Карабаш.

— Время сейчас веселое, привольное, — продолжает он, выбив свою кривую трубочку. — И как не радоваться человеку, когда он добился всего, о чем мечтал?! А ведь, еще совсем недавно бедняк был подобен придорожному дереву, любой прохожий мог его пощипать. Простому человеку и ступить-то нельзя было по родной земле — все принадлежало богатеям — и луга, и пашни, и леса, и воды. Только, бывало, и слышишь: «Эй, Карабаш, опять твое стадо забрело на мой луг!», «Эй, Карабаш, не смей ходить по моей земле!», «Эй, Карабаш, когда же ты наконец вернешь свой долг?» Короче говоря, житья не было от притеснений богатеев. Каждый свой шаг бедняк трижды обмозговывал, и то случалось, что нежданно-негаданно попадал в беду. Видите, как зеленеют наши поля? А если бы проступили пот и слезы, которые пролили на них бедняки в былые годы, то толстой соляной коркой покрылись бы они и засияли бы под солнцем, как снежные вершины. А наши тучные луга! Если бы вышла наружу вся кровь, что была пролита из-за них в стычках с богачами, стали бы они краснее заката накануне ветреного дня.

Старик замолкает, попыхивает вновь набитой трубочкой, посматривает на слоистые облака угасающего неба, трет уставшие от ходьбы колени.

— Ну, а дальше-то, дальше, Карабаш, — не выдерживает самый нетерпеливый.

— Дальше-то, — усмехается Карабаш, — что ж дальше?.. Земли своей у меня никогда не было. Только вошел я в тот возраст, когда мог сам барана поднять, как бросил отчий дом и ушел за горы, в Балкарию, батрачить. Думал — разбогатею в чужом краю. Денег, правда, домой не принес, зато принес новое имя — Карабаш. А как меня родители мои назвали, из вас никто, наверное, и не знает, да и сам я уже отвык. Карабаш да Карабаш. Так прозвал меня хозяин — балкарец богатый, у которого я пас скот. Карабаш — на его языке значило черноголовый. Бывало, кличет: «Эй, Карабаш, иди в лес за хворостом!», или «Эй, Карабаш, отведи коней в табун!», или «Эй, Карабаш, возьми глины, подмажь стену у коровника!» И земляки мои, работавшие у него, так стали меня звать. Теперь уже у меня, почитай, ни одного черного волоска не осталось ни на затылке, ни в бороде. А все — Карабаш да Карабаш.

— А что же ты ушел от своего хозяина, Карабаш? — спрашивает молоденький подпасок.

— Хозяин-то рад был, чтоб я всю жизнь на него работал. Парень сильный, до работы жадный. И не буянил попусту. Хотя хозяин наш расплачивался все больше обещаниями. «В этом году, — скажет, бывало, — недород, оставайтесь еще на год, тогда с вами сполна рассчитаюсь». А на следующий год урожай хороший, так цены на рынке упали — опять он от расчета увиливает, уговаривает остаться. Послушался бы я его — так всю жизнь и промыкался б на чужбине. Но как я понял, что добра от него не дождешься, подступил к нему твердо: давай расчет да отпускай. Он и так, и эдак. Я ему показал руки свои и говорю: «Вот эти руки год за годом копили тебе богатство. Подумай, много ли времени надо, чтоб богатство это по ветру пустить?» Отдал мне хозяин деньги. Так и возвратился я домой.

Старик повернулся, указал трубкой в сторону погрузившегося во тьму ущелья.

— Видите, вон там, вдали, на Тарадагской дороге, виднеется на повороте старый карагач? — Карагач был еще отчетливо виден на фоне безлесой скалы. — До сих пор называют его в народе «деревом Инала». А Инал этот моим соседом был. Как вернулся я в родные места, он мне говорит: «Ты сам увидел теперь, что в одиночку нужду не одолеешь. Хочу я уговорить земляков взять сообща в аренду небольшой надел у богачей Тугановых. Иди с нами в долю». Невелик был надел, а бед из-за него вышло много. Собрались мы сообща, внесли деньги. Помогли друг другу, вспахали убогие свои клочки. Каждый в лепешке кукурузной себе отказывал, до свету в поле выходил. Только стали боронить, являются целой сворой хозяева и их приспешники.

— Почему это вы пасете своих волов в кустарнике?

Инал им отвечает:

— Это же кусты колючие, а не сенокос, не пашня. Вам они все равно ни к чему, а нашей заморенной скотине и листьев горсть впрок. Не так ли, добрые люди, я говорю?

— Мы вам сдали в аренду пашню — вот ей и пользуйтесь. Хотите пашите, хотите — волов своих пасите. Но чтоб они в наш кустарник — ни-ни! Или вносите за это отдельную плату.

Инал тогда зло так говорит им:

— Ладно, отправляйтесь своей дорогой! Волы наши сейчас на пашне, а не в кустарнике. Вот когда их там застанете, тогда и разговаривать будем. — И повел борозду дальше.

Днем мы пахали, а на ночь Инал все-таки водил волов пастись в кустарник — надо же им было чем-то питаться.

Тугановы о том пронюхали, подговорили своих прихвостней напасть на нас ночью, отбить волов. А без рабочей скотины как проживешь? Недаром говорили тогда: без вола и коровы горец — не горец. Без вола не вспашешь и не засеешь, дров на зиму не заготовишь, а корова — кормилица. От нее и молоко детям, и сыр к чуреку. Но вола и корову кормить надо, а сено где взять? Вот и случалось, что из-за охапки травы или веток колючих проливалась кровь. Так вот, напасть-то они напали, да в беду попали. Инал-то богатырь, да и мы ему подмога — разогнали их, кому спину наломали, кому носы разбили. Мы-то все повеселели, да только затаили на Инала Тугановы злобу. Месяц прошел — нашли Инала нашего убитым на Тарадагской дороге. Там и похоронили, холмик до сих пор стоит, карагач сторожит его.

— А кто же убил Инала? — спрашивает Карабаша один из нетерпеливых слушателей.

— Ясное дело кто — люди Тугановых. Да только никто убийц не искал, не судил — такое было тогда время, что не мог бедняк доказать свою правду… — Старик тяжело вздыхает, опять разминает руками колени.

Молчат молодые пастухи. Им, родившимся уже в новое время, такие рассказы кажутся легендой.

— Так что же, Карабаш, никто так и не отомстил богачам Тугановым за смерть Инала? — спрашивает один из парней.

— Отомстили, сынок, отомстили. Когда сбросили царя и богатеев — вот тогда сполна за все с ними и расквитались.

И дальше тянется рассказ о лихих сражениях, о горечи поражений и радости побед, о том, как сам Карабаш с оружием в руках боролся за великое народное дело.

— Сейчас-то жизнь пошла совсем иная. Живи да радуйся. Вот я, скажем, такой уж старик, что и не помню, сколько мне лет, а все дома не сидится. Сын и внуки уговаривают: нечего тебе, мол, по горам лазить, хватит росой умываться, тучами укрываться. А я так думаю: отними у меня пастушеский посох да бурку, да трубку — так мне и не жить больше на свете. Как покину я пастбища, на которых провел долгие годы? Здесь мне знакома каждая пядь земли, каждый камень, каждый родник. Сколько весен выгонял я скот на эти луга! Похоже, что здесь в горах и есть мой дом, а в село я в гости прихожу. Меня в стаде каждая корова узнает и по голосу, и по походке. Бывает, ведешь с ними беседу, а они, как люди, все понимают, со всем соглашаются. Жаль только, что ленивы — отвечать не выучились. — И, закончив разговор шуткой, старик бодро, по-молодому поднимается, кличет собак. — Давайте, ребята, на ночь готовиться, — говорит он, давая слушателям понять, что беседа — это хорошо, но пора и за работу приниматься.