Так и Рита. Если б ее поуговаривали, если б ей уважительно предложили послужить на благо страждущих, если б пообещали премиальные и фото на доску почета, она, вероятно, и подумала еще: а не попробовать ли себя на новом поприще? Вряд ли тут противнее и опаснее, чем на скорой.
Но на нее по-хамски давили. И тем самым не оставили гордой горянке иного выхода, кроме как биться до последней капли крови клиента.
А плод горького опыта — оружие в виде острого, оснащенного мощной пружиной стального зажима для волос, — всегда было у нее под рукой. Да и мама не раз советовала: ничто так не облагораживает женщину, как аккуратная прическа и наличие поблизости колюще-режущих предметов.
Вот этим зубастым зажимом тайваньского же производства Рита и прихватила, тщательно примерившись, мошонку и корень волосатого турка.
Тот, естественно, взвыл от нового неожиданного ощущения и попытался оттолкнуть кусачую дамочку. Но тут же понял, что она от него отстанет только вместе с тем, с чем ему расставаться никак не хотелось.
Турок глянул и побледнел так, что стал похож волосатого снеговика: зубья, сжимаемые мощной пружиной, уже на несколько миллиметров погрузились в его кожу, и кровь очень живенько закапала на кровать.
От окончательного сжатия зубьев и, следовательно, от полной ампутации, его спасали только тоненькие пальчики террористки, придерживающие хилые рукоятки зажима. Стоило Рите разжать пальчики и даже просто резко дернуться, и он мгновенно становился евнухом.
Турок заверещал. Верещал он по-своему, по-турецки, но суть была понятна.
На его вопли прибежал Пингвин. Сначала он попытался оттащить Риту от дорогого гостя, но этому сразу же в резкой форме воспротивился сам гость. Пингвин быстро просек обстановку и спросил:
— Чего ты хочешь? Учти, этот здесь очень важная персона. Если с ним что-нибудь случится, тебе не жить.
— А если не случится, это жизнь, по-твоему?
—Согласен. Ты мне нравишься. Проси денег, и побольше. Это они понимают.
—Не надо мне их денег! — Рита спешила, чувствуя, что у нее вот-вот начнется истерика,— Быстро мне сюда все мои документы! А потом — тащите нас в полицию!
—Не советую тебе верить здешней полиции.
—А я и не верю. Но хочу — туда!
—Как скажешь.
Пингвин исчез, но вскоре вернулся с Кощеем. Тот сначала попытался ее запугать, грозя малопонятными карами. И без того приблизительный русский язык, стал у него совсем невразумительным.
— Не подходи, а то все этому козлу отхвачу!
— недружелюбно ответила Рита.
— Не нада! Какой твой хотений? — почти жалобно спросил Кощей, не смея приблизиться, и тем самым ухудшить и без того бедственное положение богатого клиента.
— В полицию, немедленно — в полицию!
— Карашо, — согласился Кощей, не двигаясь, однако, с места. — Мы позовем полицмэна, и ты — на волю.
Рита зловеще хихикнула и нежно потянула зажим:
— К маме, значит: к маме!
Турок заверещал одновременно и жалобно, и грозно.
Кощей что-то робко сказал. Турок прикрикнул. Кощей пожал плечами и спросил:
— К какой еще мама ты хочешь?
— Я сказала: в полицию! И учти, сил у меня уже маловато. А если их не хватит...
— Как ты сама это думаешь себе? Как вы в такой вид туда попасть? — ехидно, не теряя самообладания, спросил Кощей.
— Это твой проблема! — в тон ему ухмыльнулась, маскируя нервный тик, Рита. — Но если что, такое обрезание устрою — мало не покажется!
Турок, понимая, что решается его судьба, и что Кощей не до конца ему сопереживает, заскулил что-то очень жалобное. Однако в его словах было нечто такое, что Кощея как ветром сдуло.
Вскоре на центральной улице чистенького курортного города показалась странная процессия. Впереди шли двое полицейских зверского вида, дубинками устранявшие малейшие препятствия движению. За ними четверо кряжистых мужиков в гражданском несли носилки, на которых сидел укутанный по горло, блестевший от слез и пота господин. Рядом с ним, свесив ноги и заботливо придерживая что-то под простыней, сидела симпатичная девушка и с любопытством и сожалением всматривалась в витрины. Чувствовалось, что она умудряется и собой в отражениях полюбоваться, и то, что на витринах мысленно примерить. Затем шли высокий тощий господин во всем черном и другой, рыхлый и лоснящийся, несущий несколько сумок. Замыкал шествие широкий и длинный полицейский автомобиль, из которого доносилась бодренькая музычка. Турки изображали непринужденное карнавальное действо.
Рита, засунув руку под простыню, сжимала, но и подстраховывала от убийственных зубьев седьмую чакру несчастного сластолюбца.
Однако и прибытие в полицейский участок, и возвращение Рите всех документов и вещей, и появление представителя русского консульства, не принесли турку свободы. Ему пришлось в тисках страха, в полном смысле слова, терпеть до самого самолета.
Стюардесса, предупрежденная о несколько экстраординарных обстоятельствах, тем не менее, при виде возносимой на носилках по трапу парочки, поинтересовалась:
— Ваши билеты?
— Мой — вот, — ответила Рита, — а этому билет не нужен. Он так... Провожает, в общем.
Когда радостно рыдавшего и горячо благодарившего за что-то турка вынесли, и самолет стал выруливать на взлет, Риту накрыла ледяная волна ужаса:
«Батюшки, это все из-за старухи, царство ей небесное! Это из-за её последних бредней, из-за моего любопытства. Черт меня попутал лезть не в свое дело. И если меня аж в Турцию загнали, то, каково же Брылину в самой гуще событий, в Катеринбурге! Неужели его уже и в живых-то нет?»
ГЛАВА VII. ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ. Нетелефонный разговор.
Готовясь идти в гости, к Нине, попутчице по поезду Москва - Катеринбург, Быков загрузил себя делами. Первым делом послал Димона, то ли переметнувшегося к нему из группы Россиля, то ли подосланного ею или кем-то другим, на поиски фельдшерицы, которая вместе с доктором Брылиным забирала старушку Денисову. Ведь если ему наврали, подставив лже-Брылина, то вполне могли наврать и о том, что фельдшерица не в курсе исповеди бабуси. Когда Димон отчалил, Быков позвонил по телефону и устроил две истерики. Первую — невозмутимому Виктору, а вторую — его шефу, мэру этого города.
Суть его взволнованных, на 99 процентов нецензурных монологов сводилась к тому, что если они, мать их, не расскажут, собачьи дети, как было на самом деле, иметь их в зад, то он тут же уезжает домой. Он не собирается, блин, играть тут гребанного дурачка, блин, да еще, блин и блин, задаром!
Быков ничем не рисковал, кроме возможного недовольства московского начальства по поводу его возвращения ни с чем. Но, во-первых, еще не родилось начальника, который был доволен всем, что делает подчиненный. А коль так, то и лезть в совершенства не стоит. А во-вторых, принаглев, Василий мог выиграть и гонорар, и шанс все-таки разобраться, какого черта ему морочат голову.
Мэр, который внешне производил впечатление житейски искушенного человека, оказался совершенно не готов к такой стилистике. Отчего-то ему мнилось, что ему на других материться можно, а другим на него — нет. Но свое разочарование от суровой действительности в лице распоясавшегося Быкова, он, тем не менее, сумел проглотить.
Уж очень ему не хотелось, чтобы сыщик уехал из его города обиженным на хозяев.
Для улаживания недоразумений он предложил встретиться завтра. Василий возразил в том же ключе. И тогда мэр пообещал, что сегодня же пришлет к нему своего Виктора с материальной компенсацией нанесенного гостю морального ущерба. Это меняло дело. И Быков почти миролюбиво согласился погодить с отъездом.
Виктор деньги привез. Но сразу не отдал, а вначале стал путано объяснять, что мэр слишком уважаемый человек, чтобы с ним говорили в таком тоне. Василий внимательно выслушал. А потом кратко объяснил, что это Виктору, ЧАМ — мэр. А ему он — жирный лживый вор. И если Аркадий Михайлович чем-то недоволен, то Василий готов выйти с ним во двор мэрии и поговорить, как мужик с мужиком. Один на один. Моно а моно.
