— Гремлина?
— Ага, его. Он может залезть в компьютеры «Гормаша»? Не удивлюсь, если у них как раз намечается сделка на парочку другую, по крайней мере, деревянных миллиончиков. Давай, проверим его возможности.
— Ну, я попытаюсь, — не скрывая сомнения, согласился Влад.
Шеремех относится к тому меньшинству, которое на работе не просто зарабатывает, а — живет, действительно любя свое дело. Бездельники и те, кому с выбором профессии не повезло, обзывают их трудоголиками. Мол, это не мы тратим жизнь впустую на то, что не любим, а это они ненормальные. При этом никто не обзывает трудоголиком Пушкина, или Бетховена, только на том основании, что они работали всласть и без выходных.
Шеремех обладал дикцией, которую злопыхатели называли «кашей во рту». Кашляющий водопроводный кран в сравнении с ним Левитан. К тому же он весьма приблизительно представлял себе то, что зовется хорошим вкусом. И тем не менее, он вполне заслуженно стал лауреатом престижной телевизионной премии. Он брал энергией и азартом там, где другие мямлили, козыряя тщательностью. Результат был очевиден: Шеремеха знали и любили горожане, а его конкуренты были широко известны в узких кругах.
Но, находя в работе и страсть, и любовь, и ненависть, Шеремех порой, сам того не подозревая, терял чувства юмора и меры. А в том, что касалось мэра Катеринбурга, эти чувства у него отсутствовали напрочь. Оголтелость — оборотная сторона любви. Кеша любил свой город и всей душой ненавидел тех, кто к нему присосался, «выпивая, — как он сам вещал, — все жизненные соки и лишая наших горцев наималейших перспектив на лучшую жизнь!»
Все, что могло повредить мэру и его ближайшим подручным вроде Кунгусова — было хорошо для города, считал Кеша. Поэтому он не забыл о просьбе Воронина.
Вечером следующего дня Влад Никрасов радостно принес ему распечатку: «Гормаш» заключил договор на приобретение труб по явно завышенной цене, и в тот же день с племянника управляющего были сняты все обвинения.
— Отличная работа! — похвалил Шеремех. — Осталась сущая малость: выяснить, как это все связано с ЧАМом и Кунгусовым. А что это именно их уши отсюда торчат, я стопроцентно уверен. Поищи какую-нибудь фирмочку, которая с ними связана и причастна к этой сделке. Ага?
— Постараюсь, — приуныл Влад.
— И не тяни. А что с моей просьбой об этом биче, Абсенте?
— Глухо, — Влад ответил воодушевленно, что не отвечало сути сказанного, и Кеша насторожился.
—Сразу после того репортажа «Упертых новостей», он как сквозь землю провалился. Во всяком случае, в тех подвалах на Новгородцева и ЖБИ, где он обычно ошивался, его нет. И ты знаешь? Он не один такой. За последние две недели странно пропали еще несколько человек: врач и фельдшер скорой помощи. Ничего о них не знают ни близкие, ни на работе.
— Так они оба мужики? — уточнил Шеремех.
— Нет. Фельдшер — женщина.
— Ну, вот тебе и разгадка. Любофф — мор-кофф.
— Вот и менты так считают. Но не сходится. Работают они вместе уже года два. Если б что-то было между ними, это бы давно знали. И еще, по отзывам тех, кто их знает, они очень ответственные люди. Ни один из них не мог бы бросить работу, никому ничего не сказав. Да и пропали они в разное время. Я чую, что тут есть тема.
— Вот и займись ею. Но вначале — найди мне этого Абсента. Позарез нужен.
— Понимаешь, про него никто ничего толком не знает. Я вчера скорешился с одним его дружком, два часа его поил. Он прочувствовался, и выдал мне, что у Абсента неприятности из-за длинного языка. И что он прячется «в кафе, где бросают в воду» или что-то в этом роде. Ты такое место в городе знаешь?
— Не помню что-то ничего похожего.
— Вот и я тоже. Но уточнить не мог — бичара отрубился полностью. А сегодня я поехал к нему, а его нет. То ли понял, что сболтнул лишнее, то ли что еще.
— Владик, поднажми, родной. Очень нужно. Кто, как не ты?
— «Кафе, где бросают в воду», — повторил Влад. — Что это может быть? Пляж? И что в кафе делать бомжу?
Без понятия. Но ты — постарайся. А потом я тебе — что хочешь.
В турецком зиндане
Но в том, что касается фельдшера скорой помощи Маргариты Ахметзяновой, на руках у которой исповедовалась бабуля Данилова, время не терпело. Все шло к тому, что делать репортаж о ней уже поздновато.
Рита очнулась от визгливого гомона. Голова трещала, а толпа девиц одновременно говорила в полутемной зарешеченной комнате:
— ...Я говорю: за «это» платят отдельно, а он: «текс инклюдет». Щаз-з, говорю, позову вышибалу, он тебе так наинклюдит, что...
— ...Тут вот оборочка, а тут та-акая золотая полоска. Чистое золото, представляешь!
— ...Чешуся уся! Вот, исчо одна прыгае. Може, и впрямь мазь помогёт?
Рита удержала стон и вгляделась. Койки в два яруса, решетка на окне, духота. А девиц всего пятеро. Все примерно одного возраста: двадцать с хвостиком. Но хвостики от года до семи.
«Батюшки, — до нее начинал доходить ужас происходящего. — Ничего себе съездила на халяву в Турцию!»
Рита прикрыла глаза и попыталась собраться с мыслями. В висках неотвязно стучала мысль: «Опасно! Опасно! Опасно!». По спине бегали холодные мурашки, под мышками противно мокро. «Ни фига себе, поезд очка! Продали в секс-рабыни — к бабке не ходи! Тут такая грязь, что и без всякого секса от заразы сдохнешь... Ой, дура я, дура!»
В сущности, вся Ритина жизнь шла в два такта. На первом ей говорили мама и старшие товарищи, вроде доктора Брылина: «Не делай это, делай то!» — и она отмахивалась. Мол, она уже давно взрослый человек, и должна жить своим умом. Потом вляпывалась и убеждалась: хоть советовали они, разумеется, и неправильно, но делать то, что сделала она, все же не стоило.
Второй такт — выкарабкивание из последствий первого.
Но настолько далеко — на побережье Адриатики, и так глубоко — в подвал торговцев белыми рабынями, она еще не залетала.
Рита машинально проверила, на месте ли пружинная заколка для волос и наткнулась на шишку. Она пыталась упираться, требовала консула и уважения прав своей личности, за что и получила. Она попыталась ее ощупать, но перестаралась и зашипела от боли.
Девицы мигом умолкли и повернулись в ее сторону. Увидев, что новая подруга по несчастью открыла глаза, они почти с радостью накинулись на нее с вопросами и советами. Их несложно было понять: жизнь секс-рабынь удивительно однообразна, и каждый новый человек был им вместо газет, телевизора и сериалов.
Из какофонии охов, ахов и мата, стало ясно: девочки тут от полугода до двух лет, каждая приехала по своей версии, но в основном — нанявшись на работу в баре, или в ресторане в качестве официантки. Но в одном они все сходились: сопротивляться воле хозяев притона не только бесполезно, но и очень опасно.
— Изобьют, само собой, — со странной улыбочкой «утешала» пухленькая зеленоглазая хохлушка. — Но могут слегка, чтоб только образумить. А могут разойтись, и искалечить на хрен! Одна до тебя была тут такая. Шибко гордая. Ну и стали ее пинать. И по пьянке перестарались. Теперь у нее всего четыре зуба, и рука неправильно срослась.
— Да уж, на врачей они тратиться не любят! — сообщила чернявая глазастая молдаванка.
— Если не будешь возникать, то позволят кое-что из денег себе оставлять, — пообещала сильно накрашенная брюнетка в блондинистом парике.
Изрекаемые банальности подтверждали самые худшие опасения. И Рита решила отойти от своих принципов, и в кои веки внять советам более опытных людей.
— Только не надо принимать все близко к
сердцу, — доверительно наставляла рассудительная светловолосая девушка, слегка окая. — А то пипикнуться можно. Я вначале и орала, и сопротивлялась, так мне что-то вкололи. Два дня ничего не соображала, под себя ходила. А когда очухалась, поняла: если хочешь выжить — смирись.
Рита, слушая нехитрые наставления, вспомнила «Маугли», эту книжку со своими комментариями в детстве ей читала мама. Там удав Каа говорил, что трудно менять кожу.
