Арктический мороз и легкая простуда никак не располагали к тому, чтобы идти на службу. До одиннадцати я оставался в постели, читая газеты и потягивая из чашки то кофе, то бульон. Таким образом я смог, наконец, составить ясное представление о происходящих в мире событиях. Когда я встал и накинул халат, чтобы отправиться в ванную, рассчитывая к полудню быть готовым и сесть обедать выбритым и причесанным, я подумал, что очень хорошо сделал, решив остаться дома: в самом деле, насморк почти прошел и горло болело меньше, а главное, я ощущал себя бодрее духовно, как следует подковавшись важнейшими сведениями о переживаемом ныне моменте.

Я слегка протер покрытое ледяными узорами стекло окна и окинул взглядом улицу, чтобы насладиться в своей теплой комнате зрелищем города, замерзающего от внезапно обрушившихся на него страшных холодов. Однако мое внимание сразу же привлекла оживленная сцена. Она началась на моих глазах: маленький человечек без пальто и без перчаток мчался во весь дух на велосипеде, а его преследовал бегущий в нескольких метрах за ним и что-то ему кричащий молодой парень. Потом парня догнал другой мужчина, и они продолжали преследование вдвоем.

Это походило на эпизод драмы из жизни золотоискателей на Аляске. Но передо мной были бедняки.

У них не было ни пушистых шуб, ни меховых сапог. Вор украл велосипед у такого же полуголодного и оборванного бедняка, как он сам. Как раз под моим окном, когда я уже с раздражением думал о том, что мне придется открыть его, если я захочу увидеть, чем кончатся эти необычные гонки, несчастный похититель велосипедов зацепился колесом за рельсы и рухнул наземь. Он сразу же выбрался из-под велосипеда и вновь вскочил на него, но уже подоспели двое преследователей: один схватил его за руку с одной стороны, другой — с другой. Они не сразу принялись его бить. Пострадавший еще жестикулировал. Он лез вору руками в лицо и что-то возбужденно кричал. Это был цветущий, полный сил юноша; нетрудно было понять, что он выражает свое негодование этой попыткой лишить его — бедняка, вынужденного ради куска хлеба тяжко трудиться, — единственного достояния.

Второй преследователь слушал, крепко держа пленника, и одобрительно кивал в ответ на то, что говорил парень. Вор несколько раз обвел взглядом окружающую его ледяную пустыню, потом принялся что-то бормотать, но, наверно, ему не удалось сказать что-нибудь вразумительное, и парень продолжал, как одержимый, выкрикивать ему в лицо все те же вопросы, на которые так трудно было ответить. Он никак не мог успокоиться: как этот человек смел обокрасть умирающего с голода бедняка, который целый день должен вертеть педали велосипеда — своего орудия труда, — чтобы заработать какие-то жалкие гроши? Вдруг вор сильно рванулся и откинулся назад. Я вздрогнул, думая, что его начали бить, но потом понял, почему он стал вырываться: на углу улицы, в сотне метров от них, показался полицейский. Он ничего не заметил и стоял, грея ноги на крышке канализационного люка. Из них троих его увидел только вор, и его поистине охватил ужас. Он уже не вел себя так послушно, как прежде, и тогда парень, взбешенный тем, что вор не отвечает на его яростные попреки, и обеспокоенный, почему он неожиданно начал вырываться, ударил его по лицу. Удар был совсем не сильный, вор, казалось, его даже не почувствовал. Он только посмотрел на парня с умоляющим видом, чуть ли не улыбаясь, словно желая сказать, что не сердится на него за эту пощечину и что он может не беспокоиться — ему совсем не больно. Также и другой преследователь, мрачный мужчина с менее сложной духовной организацией, пришел в движение: он ткнул вора кулаком в грудь и, видимо, предупредил, чтобы тот не думал бежать, если не хочет, чтобы его избили до смерти. Вор в изумлении обернулся к нему, выражая более взглядом, чем словами, свою невиновность. Нет, он вовсе и не помышлял о бегстве, пожалуйста, отводите себе душу, сколько влезет; если хотите, даже бейте его, только не надо при этом слишком громко кричать. Одним глазом он все время следил за полицейским, который, пытаясь согреться, топал ногами на металлическом островке посреди снежной равнины. Старания вора были направлены к тому, чтобы держащие его люди дали выход своему негодованию, но не слишком при этом шумя и возбуждаясь. Это была трудная задача. Его благодарную улыбку истолковали неправильно, и парень, думая, что он над ним смеется, на этот раз изо всей силы ударил его по зубам. Вор никак не реагировал, он только на мгновенье опустил голову, чтобы перевести дыхание, и продолжал бороться своим методом. На снег упало несколько капель крови. Но вор по-прежнему улыбался, словно говоря: ах, это еще пустяки! В это время с ними поравнялись прохожие. В одно мгновенье, горя желанием увидеть происходящее, спеша с обеих сторон улицы, кто пешком, кто на велосипеде, их окружили четверо-пятеро человек. Дело начало принимать для вора скверный оборот. Теперь парню, как видно, бросилась в голову кровь: ища поддержки у каждого вновь подходящего, он, надо думать, снова и снова повторял спой монолог о низости совершенного поступка.

— Посмотрите на меня, разве я еще не беднее его?

Быть может, я бы отошел от окна в уверенности, что инцидент уже почти исчерпан, если бы вдруг внизу не произошло нечто новое. Из подъезда моего дома вышел высокий господин во всем черном, в пальто с каракулевым воротником и отворотами, в серых гетрах и с тростью. Я его тотчас узнал. Эго был всегда замкнутый старик — мой сосед с пятого этажа, возможно, какой-нибудь чиновник на пенсии или разорившийся аристократ. Он хотел было уже свернуть в другую сторону, но, заметив происходящую в нескольких шагах от него сцену, после короткого колебания подошел поближе и встал в нескольких шагах от группы, где вновь началась перебранка. Мне бросилась в глаза его нерешительность. Быть может, ему претило вмешиваться в это дело, или же, напротив, чувство долга толкало его положить конец столь аморальному зрелищу. Он подходил все ближе, пока не очутился позади какого-то парня в кожаной куртке. Я заметил, что трость дрожит в его руке, но затем, к своему крайнему изумлению, увидел, что он взял ее за обратный конец, и когда группка вновь пришла в движение, занес высоко над головой и ударил набалдашником из слоновой кости, изображавшим собаку, вора по голове. Удар, наверное, был сильный. Видимо, этот господин в черном дожидался лет тридцать случая безнаказанно треснуть по голове кого-нибудь своей палкой, и это, несомненно, сделало его руку еще тяжелее. Похититель велосипедов рухнул на колени; даже его преследователи отпустили его и расступились, удивленные и испуганные. Я видел, какого огромного труда стоило вору, получив этот удар, не упасть на землю. Как раз в этот момент полицейский обернулся. Он созерцал сцену, колеблясь, стоит ли покидать теплую крышку люка ради того, чтобы разогнать этих нескольких сумасшедших. Старый господин вновь взял трость за набалдашник в виде собачьей головы и, покачав головой, произнес, обращаясь к присутствующим, какую-то фразу. Мне показалось, что он сказал:

— Это просто позор!

Потом он ушел, с трудом ковыляя по оледенелой мостовой, — наверное, его старые ноги под вытертыми до блеска брюками еще дрожали от пережитого волнения. Поравнявшись с полицейским, который тем временем сделал несколько шагов по направлению к группе, господин остановился и, указывая тростью на расходящихся прохожих, принялся ему рассказывать невесть какие вздорные выдумки.

Вор, оказавшись, словно по мановению волшебного жезла, на свободе, начал осторожно пятиться, стараясь незаметно увеличить расстояние между собой и всеми остальными. Некоторые прохожие уже поднимали с мостовой свои велосипеды и садились на них, чтобы уехать. Также и молодой парень, подняв свой, погладил его, покрутил в воздухе переднее колесо и, не обращаясь ни к кому в отдельности, помахал рукой, потом, лихо вскочив в седло, нажал на педали и скрылся из виду.