— Кто? — поинтересовался солдат с желтыми зубами.

— Женщина. Та самая или другая.

— Женщина заставила солдата повернуть? Ни за что не поверю! — воскликнул солдат с желтыми зубами.

— Любовь! — подтвердил богатый крестьянин, — Ради нескольких минут люди способны на любое безумство. Разве не так?

— Из-за любви и не такое случалось… женщина, наверно, такие ему авансы делала, что он, болван, согласился отвезти ее в Руво.

— А почему не в Потенцу или в Неаполь?

— Какая разница, куда! — Важно было найти предлог, — разгорячился адвокат, почувствовав себя в родной стихии. — Какое великолепное дело. Девица была в сговоре с целой бандой или же, что вполне вероятно, с двумя-тремя однополчанами убитого. Они «случайно» оказались в том же самом месте и стали его шантажировать. «Либо поделись с нами, либо…» Так оно, по-видимому, и было.

— Ерунда, — словно отвечая своим собственным мыслям, откликнулся солдат с желтыми зубами. Рыжая девица подвинулась совсем близко к окну, будто ее тошнило. — Сказки. А если эта женщина потом сразу же слезла? Тогда все ваши мудрые заключения разлетелись бы в пух и прах, и вы бы проиграли дело.

— Э, о таком деле можно только мечтать. Конечно, я не утверждаю, что вызволил бы убийцу из тюрьмы, но, пожалуй, жизнь бы ему спас.

— А если их было несколько? — спросил богатый крестьянин.

— Тем более.

— Создание банды с преступными целями, адвокат, — напомнил ему богатый крестьянин.

— Э, слова… одни слова… Суть кодекса не в уголовных статьях, а в их толковании. А дает толкование живой человек. И тот, кто должен применить эти статьи, тоже живой человек. Достаточно, чтобы первый внушил свои мысли второму, и дело сделано. Неужели вы действительно верите в объективное право?

Богатый крестьянин не понял вопроса и растерянно пожал плечами.

— Я думаю, — сказал он, — что, когда двое сговариваются убить третьего, это называется заранее обдуманным преступлением. И сколько бы ни было убийц — двое, трое, пятеро, они все одинаковы виновны.

— Не всегда. Возьмите данный случай. Не все несут одинаковую ответственность. Один организовал убийство, другой его осуществил, а третий вполне мог вообще не принимать в нем участия. И потом, не исключено, что непосредственный убийца был далеко не самым жестоким и злобным из всех. Больше того, он мог быть всего лишь покорным и бездумным исполнителем чужой воли. Он позволил какому-нибудь головорезу запугать себя и совершил самый акт убийства, чего никогда бы не сделал при других исторических, социальных и психологических условиях. А в таком случав убийцу могли бы и оправдать.

— Чепуха, уважаемый синьор адвокат, — отпарировал богатый крестьянин, — Охота будет судьям слушать ваши россказни.

— Да, но ведь есть и присяжные. Вот на них-то и надо давить морально. Если б мне доверили защищать этих людей, ручаюсь, я бы их спас от смерти. И прежде всего убийцу, изобразив его жертвой, невольной жертвой стечения обстоятельств.

Солдат с пропыленными волосами, выйдя наконец из полусонного состояния, тоже подобрался к окну, словно захотел глотнуть свежего воздуха, струя которого распушила рыжие волосы женщины, заставила трепетать на плечах ее блузку из розового тюля и колебала занавеску в купе напротив, единственном купе во всем вагоне. Он смотрел, но, казалось, не видел бегущих навстречу в прозрачном воздухе олив, миндальных и рожковых деревьев, красных сторожевых будок и отдельных домиков, запорошенных белой пылью. Кто-то из пассажиров передних вагонов, видно, помахал рукой крестьянским ребятишкам, которые гонялись друг за другом или рвали траву у откоса, и теперь они все еще весело махали руками, словно приветствуя именно его. «Ну что ж, теперь и я пассажир. Надо им ответить». Но, вяло помахав им рукой, он не ощутил ни радости, ни растроганного удивления. Другой рукой он крепко обнимал за талию рыжую. Вот к этой плоти он действительно испытывал нежность. Он весь напрягся, голова его закружилась, как у пьяного. В таком же состоянии он взял ее впервые тогда, в свете зажженных фар, когда Аниелло волок труп в яму.

«Это я его убил, да, я. Но ведь я не хотел этого. Ты-то знаешь, что я не хотел. Но ты орала, ты билась… А я не хотел… — Не хотел, не хотел, не хотел, — дробно повторили колеса… — Потом Аниелло вернулся на дорогу, помыл руки в ручье и спросил: «Ну как, не видно?» Я сказал, что нет, не видно. Наверно, я плохо смотрел, а то как бы они его нашли? Да, а чемодан с гражданской одеждой, куда мы его дели? Возле ручья оставили? Потом она встала, помылась, и мы понеслись. По каким только дорогам мы не плутали, чтобы избежать сторожевых постов! Все же благополучно добрались до Мельфи, где нас поджидал тот тип, что взял машину. Тридцать тысяч лир. Тридцать бумажек. Стоило ради этого убивать человека. Но кто мог знать! Да вдобавок этот подонок ночью полез к ней, она отбивалась, кричала, пришлось вломить ему как следует».

Правой рукой он крепче сжал ребра рыжей, а левой отвел упавшую ей на глаза прядь волос.

«Но где мы все-таки оставили чемодан? Может быть, в багажнике? Ну да, верно, и еще вместе с вещами. Э, наплевать, вещи-то не наши были. Кто их нам дал? Мне — какой-то синьор. А ему крестьянин. В них мы восьмого сентября удрали. А форму в рюкзаки спрятали».

— Послушай, — шепнул он приятелю с желтыми зубами. — Ты ничего в карманах не забыл?

— Нашел дурака.

— Теперь они наверняка уже где-нибудь за границей, — сказал торговец часами.

— Вместе с машиной?

— Зачем им машина, если деньги есть. Вот только женщина могла им помешать. В таких делах женщина всегда лишняя обуза. Ну и от оплошности никто не застрахован. Ведь обычно любой преступник…

— А вот, кстати, тут написано: «Убитый был найден в форме, но без башмаков». — Если убийца по неосторожности надел эти военные башмаки…

Солдат с желтыми зубами, бесцеремонно упершийся своими башмаками в дверцу купе, медленно опустил ногу, и дерево косяка неприятно скрипнуло под подошвой. В тот же миг резко взвизгнули тормоза, и поезд остановился у закрытого семафора.

— Теперь снова жди целых полчаса, — пожаловался адвокат.

— Уж за полчаса я ручаюсь, — сказал богатый крестьянин.

— Пошли, — спокойно сказал солдат с желтыми зубами, спрыгнув с окна и подталкивая в спину двух своих друзей.

— Вас могут принять за спекулянтов и подстрелить, — заметил адвокат.

Однако эти трое, один за другим, уже пробивались к выходу, не обращая внимания на негодующие выкрики пассажиров. Но тут поезд тронулся и неудержимо понесся дальше. Впрочем, мчался он совсем недолго: металлический скрежет тормозов, облачко пыли у откоса, и вот уже поезд замер под дырявой крышей станции назначения.

— Самое интересное, — ораторствовал адвокат неделю спустя в том же самом поезде, размахивая свежей газетой, — что карательный взвод сформировали из однополчан убитого. Единственный раз в истории военный трибунал принял мудрое решение. И надо прямо сказать, солдатам, наверно, впервые было приятно стрелять в живых людей.

— Но ведь вы, помнится, вообще были против смертного приговора, — заметил богатый крестьянин.

— Ничего не поделаешь, бывают случаи, когда без него не обойтись.

— А женщину? Ее тоже расстреляли? — спросил торговец часами.

— С какой стати!? Она доказывала, что согласилась только из любви к тому солдату, и не понимала, что происходит. Словом, она сумела вывернуться, — объяснил богатый крестьянин.

— При ее профессии не приходится быть особенно щепетильной, — со смешком сказал адвокат. — Ей дали пятнадцать лет. Жалкая женщина, из тех, которые и своего-то ремесла толком не знают.

Просунув голову между прутьями балконной решетки, девочка негромко сказала:

— Тата убил маму. Площадь была пустынна, и девочка повторила ей:

— Тата убил маму. Тата убил маму.

Эта тихая мелодия сливалась с белизной солнца, пыли, штукатурки и простынь, развешанных на балконах, и не нарушала сна двух батраков-безработных, усевшихся в тени дома Федерации сельскохозяйственных рабочих. Устав спорить о политике, двое стариков откинулись на своих стульях, прислонились головой к стене, собираясь вздремнуть. Возчик, сидевший на ступеньках Палаты труда, растянулся за приоткрытой дверью, оставив на солнце лишь ноги, возле которых валялся кнут, и тоже быстро уснул. Лишь ручеек желтой сернистой воды, приносимой на площадь с дальней маслобойни, противился сонным чарам палящего солнца.