Когда они вернулись в Рим, в Пьетралату, торговец прогнал их за то, что они не сберегли кролика. Тогда они поступили работать в цирк — ухаживать за львами, причем им пришлось бороться за это место с конкурентами — другими мальчишками с окраины… Однажды вечером из цирка убежала Ронделла, маремманская кобыла — она неслась вскачь вдоль берега Аньене, по пустырям и кучам мусора…

Автобус доехал до конца Тибуртины, промчался по путепроводу среди паровозных гудков и, пробившись сквозь поток уличного движения, прибыл на конечную станцию Портоначчо. В ослепительном сиянии дня мерцанье лампадок на кладбище Верано казалось особенно тусклым. «Одиннадцатый» словно их ждал. Клаудио и Серджо выпрыгнули из автобуса, с криком и смехом проложили себе путь сквозь давку, вскочили в трамвай уже на ходу и, вовсю разойдясь, остались висеть на подножке, в то время как старый вагон дребезжа пополз в гору по длинному бульвару, который шел вплотную к стене кладбища и вел в квартал Сан-Лоренцо.

Расхристанные, с волосами, растрепанными ветром родного квартала, зажатые в самой середине свисающей с подножки грозди, они летели по направлению к дому. Черт возьми, как прекрасна жизнь, но не для всяких фраеров, а для тех, кто умеет пользоваться ее радостями… Например, для таких ребят, как они оба. А Клаудио в то время как они громко дурачились, всю дорогу мечтал про себя о дырчатой тенниске и о белых ботинках, о кино «Амба Йовинелли» или ротонде в Остии, куда бы он заявился в сопровождении Инес или какой-нибудь другой девицы, которая дополняла бы общую картину его великолепия.

Вдоль стен Верано, в неярком свете уже угасающего дня, брели прохожие — какая-то парочка, старик…

Мальчик-посыльный, привстав на педалях, весь в поту, тянул свой трехколесный грузовой велосипед вверх по подъему… А наши парни, приложив рупором ладонь ко рту, с подножки трамвая задирали встречных:

— Эй, коротышка, коротышка, толстячок!

— Года через два будешь что надо… Но ты и сейчас ничего!

— Вот это да! Смотри, как вертит боками!

— Да ты не слушай, что он тебе вкручивает… Ты лучше меня послушай…

— Эй, девушка! Если будешь себя так вести, кто же тебя возьмет замуж?

— Эй, парень, смотри не выплюни легкие!

— А ну, поднажми!

— Гляди, во дает!

Между тем вот уже показались первые дома Сан-Лоренцо с их потемневшими фасадами, первые красноватые улицы, вот уже вырисовывается и белеет вдали, растет на глазах портал церкви святой Бабианы, а потом старый скверик посреди площади, а в нем, смеясь и жестикулируя, прохаживаются среди скамеек и газонов, хранящих зелень прошлого лета, компании самых развеселых ребят из Сан-Лоренцо, вышедшие на вечернюю прогулку…

Вечер опустился на Сан-Лоренцо подобно грозе: на прямых и длинных улицах вокруг площади со сквером слышался стук поспешно захлопываемых ставен, мелькали тени мальчишек, бегущих с бутылками молока; посыльные нажимали вовсю на педали своих трехколесных велосипедов, пробираясь сквозь толпы спешащих людей, которые так торопились домой, словно и впрямь спасались от неожиданно хлынувшего ливня.

Воздух был скорее грязен и мутен, чем темен; на повороте, освещая еще по-дневному светлый асфальт, ослепляюще ярко и резко вспыхнули зажженные фары какой-то машины; казалось, что налетел ветер, пропитанный запахами и сыростью, и пошел хлопать ставнями, рамами окон, дверьми, трясти хилые, засохшие деревца в сквере, принес тревогу во весь квартал. А в действительности наступал самый что ни на есть спокойный час — час приближающегося ужина.

Сборник «Итальянская новелла XX века» — продолжение вышедшего в 1960 году сборника «Итальянская новелла. 1860–1914». Продолжение не столько строго хронологическое, сколько логическое; временные границы между двумя сборниками весьма условны, так как порой трудно, если не невозможно четко разграничить по годам возникающие почти одновременно и взаимно связанные явления общего литературного процесса или отдельные этапы творчества того или иного писателя. Некоторые имена (например, Пиранделло) вполне могли бы фигурировать в этом сборнике, а не в предыдущем, и наоборот — рассказы некоторых писателей, стоящих на рубеже двух веков (Палаццески или Папини), могли бы быть включены в первый сборник. Но обе книги вместе должны дать достаточно полное представление о развитии итальянского рассказа за последние сто лет. А разграничение между ними скорее в том, что творчество писателей, чьи произведения вошли в первую книгу, — это уже классика, уже история итальянской литературы, тогда как рассказы настоящего сборника, независимо от того, здравствуют или умерли их авторы, — это современная итальянская новелла, сегодняшний день литературы Италии.

Дело не только в том, что первый сборник исчерпывающе показал творчество писателей-веристов — от Верти до Деледды, а отчасти — и творчество таких столпов декадентства, как Д’Аннунцио, второй же — знакомит с авторами, представляющими гораздо более поздние направления — от «магического реализма» Бонтемпелли и критического морализма Альваро до творчества плеяды неореалистов. Основное, на наш взгляд, в том, что первый отражал литературу исторической эпохи, главным в которой было объединение Италии, проблематика, поставленная на повестку дня Рисорджименто, тогда как второй отражает литературу следующей эпохи, литературу, внутренний стержень которой — это борьба против фашизма, Сопротивление, стремление к социальному обновлению.

В сборник вошли рассказы двадцати трех мастеров современной итальянской новеллы (круг авторов — и старых, и молодых — значительно шире, но нам пришлось ограничить и так разросшийся список). Имена некоторых из них — Кальвино, Кассолы — уже широко у нас известны, с другими — например, со Свево, Фенольо — советский читатель знакомится впервые.

Жизнь и творчество Итало Свево связаны с Триестом — торговым городом и портом на Адриатическом море, где своеобразно скрещивались итальянское, австро-германское и славянское культурные влияния. Писатель родился в семье триестинского еврея-коммерсанта, с 12 до 18 лет учился в Германии, получив солидную филологическую и литературную подготовку. В течение многих лет критиков смущало в произведениях Свево влияние немецкого языка и триестинского диалекта, в котором переплетаются многие языковые воздействия; отсюда и сам псевдоним писателя, которого звали в действительности Этторе Шмиц: имя Итало должно было указывать на его итальянское происхождение, а фамилия — на германистское образование, ибо Свево (а правильнее, Звево) по-итальянски означает «шваб». Возвратившись в Триест, юноша продолжал занятия, получил коммерческое образование, и начал первые литературные опыты. Он писал рассказы и пьесы, сотрудничал в качестве литературного критика в местной газете «Независимый». Именно в этой газете в 1890 году он опубликовал свой рассказ «Убийство на улице Бельподжо», который наиболее характерен для раннего периода творчества Свево. Банкротство отца ввергает молодого литератора в нищету, и он влачит жалкое существование банковского клерка, нашедшее отражение в первом романе Свево «Одна жизнь» (1892). Во многом автобиографический характер носил и другой роман — «Дряхлость» (1898). Оба романа — по существу нескончаемый диалог автора с самим собой. Литературное творчество было для Свево жизненной потребностью, попыткой самоутвердиться, разобраться в собственном подверженном мучительным конфликтам внутреннем мире. Но вместе с тем писатель избегал манеры исповеди или воспоминаний, неизменно стремился к объективизации своего жизненного опыта и наблюдений за жизнью буржуазного общества Триеста.

Если глубокий психологизм и отношения между героями напоминают (особенно в первом романе) «Красное и Черное» Стендаля, то описания монотонного чиновничьего быта, жалких развлечений, городского пейзажа ближе к итальянскому веризму или французской натуралистической школе. В целом это были серьезные реалистические произведения, тяготевшие к максимальной психологической углубленности и чуждые эстетским устремлениям многих литературных сверстников Свево.