Люди, мы теряем жизнь ради смерти, мы пренебрегаем реальным ради воображаемого, ценим настоящие дни только за то, что они ведут к другим дням, таким же, как эти. Люди, вся ваша жизнь — жестокий обман, который вы сами создаете себе на погибель. Только демоны могут холодно смеяться над вашей погоней за убегающим зеркалом».

Другой поезд, свистя и громыхая, подошел к вокзалу, и снова разбежались пассажиры, а машинист утер пот со лба с недовольным видом. Человек, которого я не знал, по-прежнему стоял рядом со мной, хотя я о нем почти позабыл.

«Вот, — сказал я ему, — вот мои соображения насчет прогресса, будущего и жизни. Вы, конечно, не согласны со мной, но зато я согласен со всем и со всеми: например, с туманом, который часто окутывает землю, стараясь скрыть человека от человека, убожество от презрения, безобразие от печали. А еще я люблю, очень люблю, синьор Человек, поезда, которые останавливаются после тщетного бега, и туман, который покрывает то, что нельзя разрушить».

Человек, которого я не знал, стоял рядом со мной, смущенный и растерянный. Все его воодушевление испарилось как дым. Вместо ответа, он вынул из петлицы фиалку и протянул ее мне. Я принял ее с поклоном, поднес к носу, и ее легкий аромат мне очень понравился.

В августе, во время полнолуния, три ночи подряд на вершине Колизея многие видели женскую фигуру, которую почти полностью закрывал большой красный веер.

В свете огней и прожекторов можно было ясно различить необыкновенную величину и яркий цвет этого веера, между тем как лунный свет, смягченный электрическими лучами, словно дымкой окутывал тело неизвестной дамы, так что никто толком не мог ее разглядеть.

В третью ночь два полицейских агента бегом устремились на Колизей, чтобы самим во всем разобраться и получить у вышеназванной особы разъяснения по поводу ее ночных похождений. Но когда, запыхавшись, они вскарабкались наверх, дама бесследно исчезла, и обнаружить ее не удалось.

Новость эта распространилась по городу, и несколько дней все только о ней и говорили.

Что это было? В самом ли деле какая-то дама взобралась на вершину Колизея, или же все следовало приписать оптическому обману, который мог возникнуть здесь потому, что лунный свет, смешавшись с электрическим, рождал волшебную игру лучей?

А еще через несколько дней то же видение появилось на башне Капитолия. Устроившись на этой символической вершине, дама размахивала большим красным веером, как будто хотела привлечь внимание всей столицы к этой башне и к своей собственной персоне. И на этот раз все отчетливо различили веер, но никому не удалось разглядеть лицо синьоры, затененное красным веером. Какой-то стражник кинулся вверх по лестнице, перескакивая через четыре ступеньки, но, достигнув верхушки башни, ничего там не обнаружил: только безбрежный небосвод.

Вот почему многие стали утверждать, что никакой дамы вовсе и не было, а был веер, громадный механический веер, он колыхался над карнизом Колизея и над башней Капитолия. А другие со знанием дела и величайшим апломбом прибавляли, что веер этот изготовлен на американском предприятии, что он — новое чудо Нового Света и снабжен клеймом «made in USA»[3].

Некий огородник, который вез на римский рынок овощи, заявил, что в утренних сумерках, в первых лучах зари, он видел какую-то даму — она сидела возле могилы Нерона и обмахивалась большим красным веером. Огородник остановился, чтобы разглядеть ее получше, но женщина, едва заметила его, пустилась наутек и исчезла в мгновение ока. Убегая, она вынуждена была сложить веер, а затем он ясно различил: сперва ее совершенно черное лицо, а затем и ярко-красный зад, почти такой же, как веер.

Таким образом, все, видимо, говорило о том, что загадочная дама была иностранка, иностранка, прибывшая в Рим ради собственного удовольствия, или любопытства ради, или с какой-либо иной целью и желавшая сохранить инкогнито.

Один чиновник, напустив на себя таинственный вид и похваляясь собственной осведомленностью, с пеной у рта утверждал, будто речь идет об африканской принцессе, которая прибыла в Вечный город, чтобы посетить могилу Нерона, хотя, как известно, с точностью не установлено, действительно ли он покоится в этой могиле.

Два полицейских агента были откомандированы к могиле Нерона для неусыпного наблюдения за местностью.

Кое-кто намекал, что за этой якобы туристской поездкой кроются самые страшные козни, что необходимо пролить свет на этот факт, положить конец зловредным домыслам толпы и без промедления избавиться от оригинальной дамы и ее экстравагантного веера. Но выполнить это с каждым днем становилось все труднее, как бы настойчиво об этом ни твердили.

Все женское население Рима разделилось на две партии; каждая из этих партий день ото дня делалась многочисленнее, сплоченнее, непримиримее и горела желанием сразиться с партией противниц. Представительницы одной партии, необыкновенно кровожадные, заявляли, что если они где-либо встретят пресловутую даму, то illico et immediate[4] сразят ее выстрелом из револьвера; представительницы противоположной партии именовали такое заявление низким, гадким и безрассудным. Ведь таким образом, утверждали они, можно убить невинное создание и потом всю жизнь испытывать мучительные угрызения совести. Такой заурядный предмет, как веер, которым пользуются буквально все женщины и который можно купить в любой лавке, окружал вышеназванную даму ореолом изящества, грации, женского обаяния, и ореол этот привлекал и воодушевлял представительниц второй партии: они готовы были кинуться в бой ради прекрасной незнакомки, выражая этим свое безоговорочное восхищение ею и свою полную солидарность с ней.

Но каково же было всеобщее удивление, когда к немолкнущему хору восторженных голосов присоединился новый голос! Кто-то увидел, как синьора с веером ночью проезжала в машине по аллеям виллы Боргезе: она будто бы сидела тесно прижавшись к белокурому юноше с необыкновенно нежным и красивым лицом. Машина мчалась с головокружительной быстротой, так что немыслимо было различить ее номер.

В юноше узнали сына широко известного в городе банкира; допрошенный комиссаром полиции, он подтвердил, что действительно проезжал в ту ночь и в тот час по аллеям виллы Боргезе, возвращаясь от друзей, у которых в тот день обедал, но что в его машине не было никакой дамы — ни брюнетки, ни блондинки, ни с веером, ни без него. Те же, кто будто бы видел даму, утверждали, что и на этот раз большой веер почти полностью закрывал ее лицо, но все же было заметно, что оно у нее безусловно черное.

Итак, сомнений больше не оставалось: то была африканская принцесса, приехавшая в Рим, чтобы познакомиться с городом или даже с кем-либо из его белых обитателей. Что же касается ее зада, то не поступило никаких новых сведений, которые хотя бы чуточку осветили эту загадочную проблему, неизвестная дама в машине сидела, и только подушка сиденья могла бы сообщить что-либо на сей счет, но, как известно, наше судопроизводство, без сомнения, отсталое и устаревшее, не имеет обыкновения допрашивать подушки автомобильных сидений. Надо сказать, что многие газеты открыто выражали свое сожаление по этому поводу.

Столичные газеты и многокрасочные еженедельники публиковали портреты синьоры с веером и печатали подробнейшие сведения об ее интимной жизни; во многих пунктах сведения эти противоречили одно другому, но в одном вопросе все сходились — все газеты сообщали, что лицо у нее более или менее темнокожее; правда, в оттенках недостатка не было: от светло-кофейного, как у мулата, до аспидно-черного, как у негра из Сенегала. И все рисовали ее с большим красным веером, который она держала с большей или меньшей грацией и кокетством; все наперебой стремились воспроизвести великолепие этого веера и состязались в самых невероятных предположениях, стараясь объяснить, почему она им пользуется. По-видимому, синьоре был свойствен крайний снобизм: ведь она прибыла в Европу из тропических областей и, казалось бы, должна была зябнуть, страдать от холода в здешнем умеренном климате; не переставая обмахиваться веером, она, как видно, рассчитывала, что все немедленно примут ее за северянку, вопреки темному лицу.