Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Микеле торопливо выходит из дому и направляется к площади; по дороге он встречает Анджело, который как раз шел за ним.

— Ну, что я тебе говорил? Я зря никогда не болтаю. Если я чего не знаю, я молчу, а уж коли сказал, за свои слова ручаюсь.

— Да не возьмут меня, — твердил Микеле.

— Возьмут, возьмут; я же обещал поговорить о тебе с доном Примиано.

— А ты не поедешь?

— Я? А мне зачем? У меня ведь нет долгов, а капиталу своего мне теперь хватит и на кожу и на колодки; я собственную мастерскую открою.

Микеле не отвечает; он вообще говорит мало, все больше думает. Думает, бывало, думает, а в конце концов поступает, как все остальные, потому что мысли его все равно что спутанный клубок ниток, в котором ему никак не удается отыскать конец.

Он понимает, что, если его возьмут, он должен ехать. Но ему, видите ли, непременно надо знать — зачем да почему; из газет он вычитал, что война в Испании идет между коммунистами и фалангистами, что коммунисты — злейшие враги короля, народа и святой церкви и что он, Микеле Антоначчи, может сделать доброе дело — и разделаться с долгами, и послужить своему королю.

По пути они встречают приятелей, часть их уже одета по-военному, остальные, как и он, Микеле, в черных рубашках.

Перед тем как войти в помещение секции, они выстраиваются перед входом и ждут. Кто-то провозглашает:

— Дону Примиано — хэйя, хэйя, хэйя!

И Микеле отвечает:

— Алала! — сплетая свой голос с голосами товарищей; и этот зычный выкрик, в котором есть и его, Микеле Антоначчи, доля, на миг наполняет его ощущением силы.

Обе комнаты секции ярко освещены; из первой комнаты, через открытую дверь, виден стол и сидящий за ним дон Примиано, он ведет беседу с их священником, доном Паскуале Минадео.

Дон Паскуале говорит:

— В Гвардиальфьере народ крепкий, молодец к молодцу, вот увидите, они все захотят поехать.

Дон Примиано, продолжая начатое:

— А на днях господин консул и говорит мне: «Для укомплектования второй центурии необходимо еще тридцать человек». — «Да, но где их мне найти?» — спрашиваю. А он: «Поезжайте в Монтелонго». Я смеюсь: «Нет уж, говорю, поеду-ка я лучше в Гвардиальфьеру; Гвардиальфьера всегда вносила щедрую лепту». Это его убедило.

Секретарь секции говорит:

— Когда прошел слух, что есть возможность отправиться в Испанию, многие горевали, что о нас никто и не вспомнит. Однако ваш любезный приезд лишний раз говорит нам о том постоянном внимании, какое наверху проявляют к нашим нуждам.

Священник кивает с подобострастной улыбкой и, молитвенно складывая руки, негромко, но, как всегда, с пафосом, говорит:

— О, эта земля всегда в изобилии рождала воителей господа бога и защитников святого дела.

Дон Примиано делает часовому знак — впустить, и ожидающие крестьяне и мастеровые входят, весело возбужденные, толкаясь, напирая друг на дружку, каждый норовя попасть в первый ряд.

Майор встает, жестом велит замолчать группе парней, которые, отчаянно фальшивя и перевирая текст, рьяно поют «Джовинеццу»[9] и начинает говорить, молодцевато подтянув ослабшую портупею:

— Соратники! Еще раз за эти несколько месяцев вас призывают показать свой боевой добровольческий дух. — Раздается гром аплодисментов. — Дуче говорил… — Снова раздается гром аплодисментов, а сапожник Анджело выкрикивает что-то длинное-длинное, но в шуме рукоплесканий его никто не понимает.

Поскольку аплодисменты показывали, что присутствующие поняли все то, что он собирался сказать, дон Примиано воодушевился и до предела сократил свою речь, решив, что изложил все достаточно ясно, и по достоинству оценив исключительную понятливость своих слушателей.

Когда он сел, ему ответили бурей приветственных возгласов.

Прибывший вместе с ним лейтенант вынул из кармана лист бумаги, карандаш и скомандовал:

— Желающие ехать — шаг вперед!

К столу ринулось сразу человек двадцать крестьян. Это были совсем еще молодые или едва успевшие возмужать парни, с крепкими, почернелыми на солнце телами и с тусклым взглядом, теперь, когда они перестали кричать, вновь принявшим извечное выражение глухой тоски.

— Имя, фамилия?

— Джовани Селла!

— Срок службы?

— Два с половиной года!

— Следующий!

— Карло Сфанути!

— Джакомо Менна!

Микеле все никак не удавалось протиснуться вперед; и сейчас он делал слабую попытку пробиться сквозь эту стену тел, преграждавших ему дорогу. Подошедший Анджело взял его за плечо и тихо сказал на ухо:

— Предоставь это мне; а ты стой, не уходи.

Записалось уже двадцать девять человек, а желающих оставалось не менее пяти; но в этот момент сапожник Анджело пулей выскочил в первый ряд и с ходу крикнул:

— Меня! — И одним духом гордо отрапортовал: — Анджело Лафратта, год рождения тысяча девятьсот седьмой, год десять месяцев действительной службы, Абиссинская кампания, бронзовая медаль!

И, вернувшись к Микеле, сказал:

— Никуда не уходи, подождем, пока разойдутся… Теперь ты видел, как надо?

Когда все удалились, он что-то шепнул на ухо Микеле и подошел к столу, где лейтенант уже переписывал список набело.

Лейтенант поднял голову и поглядел на него с хитроватой улыбкой.

— Вот тут один мой друг, — начал Анджело, — ему бы тоже хотелось поехать…

— Понимаю, да только мест больше нет, — бросил тот. — Нам требовалось тридцать человек, мы их набрали.

— Как же быть? Ему так хотелось поехать, человек он семейный и весь в долгах.

— Все люди семейные, у всех, кого мы взяли, есть дети.

— Так, значит, — проговорил Анджело, подмигнув незаметно от Микеле, — значит, помочь нельзя?

— Помочь можно, при условии, если ты уступишь ему свое место.

Микеле слушал обоих спокойно, будто разговор шел вовсе не о нем; его только удивляло, к чему нужна эта болтовня, раз Анджело все специально устраивал.

— Так и быть! — воскликнул Анджело, — Только ради дружбы! Люблю услужить человеку. Решено — я не еду! Можете брать его.

— Маленький он больно, — лукаво заметил лейтенант.

— Хоть и маленький, а на последней комиссии меня признали годным. А в армии я не служил как единственный сын у матери-вдовы. — Микеле вынул из внутреннего кармана рубашки свое свидетельство.

— Ну, да ладно, — сдался лейтенант и вписал имя Микеле.

На площади они встретили Винченцо Шаррито и еще кое-кого из отъезжавших; те стояли и о чем-то разговаривали.

Микеле был рад, что и он как другие и теперь наравне со всеми должен думать об отправке.

— Вот, скажем, мадонна, — говорил Винченцо Шаррито. — В Испании их, говорят, видимо-невидимо, все на вид разные, а ведь мадонна для всех едина, как един Христос. И если, скажем, где-то в Испании сожгут распятие, должно сгореть и то самое, что у нас в часовне Спасителя. И как един Христос — един король — неважно, что один правит в Испании, другой в Италии, а третий — в Америке. Людей много, но все они одно — король! И убить одного — это все равно, что покуситься на всех разом.

— Да никакого короля в Америке нет, дурила! — вставил Анджело.

— Ну, а какой-нибудь человек, который там правит всем, и еще прорва народа, который ему помогает править; и потом те, которые трудятся и почитают его, — это, по-твоему, есть?

— Конечно.

— Значит, есть король.

Микеле вдруг рассмеялся, но, испугавшись строгого взгляда Шаррито, тут же умолк.

— И вообще не болтайте чепухи, — не унимался Анджело. — Теперь короля и в Испании нет.

— А мы гуда неспроста едем; мы им своего посадим, и от Испании одно название останется.

Анджело не ответил. То, что он услышал, походило на правду, хотя лейтенант ему об этом ни слова не говорил. Этот хитрюга знал, о чем можно и о чем нельзя говорить. Сапожник почувствовал себя уязвленным оттого, что ему нечего ответить. Но это длилось недолго.

Он тут же нашелся и заговорил с присущим ему апломбом:

вернуться

9

«Джовинецца» — гимн фашистского Союза молодежи.

37
{"b":"221602","o":1}