Багину схватил меня за руку. — Это лев! Слышишь?

— Время! — сказал я. — За мной!

Наши охранники уже убежали от входа. Бой с неорганизованной массой людей, многих из которых уже укусили кобры, едва ли можно назвать сражением.

Мы собрали все мертвые тела, погрузили их на лошадей и бросили в вади. Завтра мы вернемся к реке, но сначала должно стемнеть и мы с Мит-сер'у займемся приятным делом. Я думаю, что Тотмактеф и Алала тоже.

У Мит-сер'у было сто вопросов, но нет необходимости записывать их здесь.

— Откуда взялась эта гигантская кобра, Латро? Я никогда не видела и вполовину такой большой.

— Урей сделал ее для нас своей магией. Он оставил Сабру и меня, предупредив, что вернется и скажет, что мы должны делать.

— Что вы делали, пока были одни?

— Разговаривали, — сказал я. — Она рассказала мне все, что она и Нехт-нефрет придумали, и мы спланировали, что будем делать сегодня.

— Только разговаривали?

— Только разговаривали, — сказал я.

— Я надеялась, что ты поимел ее. Да?

Я покачал головой.

— Шесть из них поимели меня, — сказала Мит-сер'у. — Если я кричала или сопротивлялась, они били меня. — Она показала мне царапины на лице и ее глаза наполнились слезами. — Ты отошлешь меня?

— Конечно нет.

— Они изнасиловали и Алалу, тоже. Восемь или десять из них поимели ее. — Видя, что я не верю ей, она добавила: — Она понравилась им больше меня!

Я пожал плечами. — Возможно Тотмактеф отошлет ее обратно к отцу. Это его дело.

— Я так не отдумаю. Откуда ты взял львов?

— Я не брал, — я опять пожал плечами. — Я не знал, что они придут, и Сабра с Уреем, тоже. Но я прочитал в своем свитке, что их могла послать одна богиня. Если такая, которую зовут Мехит?

— Я слышала о ней, — сказала Мит-сер'у, — но знаю о ней очень немного. Она — Глаз Ра, и богиня луны, которая освещает путь путешественникам. — Она остановилась и задумалась. — Возможно я знаю, почему Мехит благоволит к тебе. Ты — из далекого города, который называется Сидон. Значит ты великий путешественник.

— Не знаю.

— Ну, так говорит Муслак. Сидон — один из городов его народа.

Я забыл, кто такой Муслак и попросил ее объяснить.

Уже через мгновение у Мит-сер'у возник новый вопрос. — Нехт-нефрет сказала, что мы должны взобраться на какую-нибудь вещь и там оставаться, и если мы это сделаем, кобры нас не укусят.

Я кивнул.

— Мы так и сделали — Нехт-нефрет, Алала и я. Нехт-нефрет и Алала взобрались на стол, а я стояла на стуле, потому что мы побоялись, что стол сломается, если я на него залезу. Нехт-нефрет не смогла найти Камеса и сказать ему, но его все равно не укусили.

Я покачал головой.

— Откуда они знали? Почему они не укусили его, когда кусали всех остальных мужчин?

— Почему они не укусили Багину и меня, когда мы выбежали из шахты? — в свою очередь спросил я.

— Не смейся надо мной!

— Я буду смеяться тогда, когда захочу. Урей увидел, что все мы ходим босиком — солдаты Пия отобрали мои сапоги и твои сандалии, чтобы мы не могли убежать. Жена Тотмактефа говорит, что меджаи никогда не носят обувь, но здесь очень много острых камней. Тот, кто привык к сандалиям, очень быстро изрежет все ноги. Люди Пия носят сандалии, так что Урей сказал кобрам не кусать никого с босыми ногами.

— Он может делать такие вещи? — Мит-сер'у широко раскрыла глаза.

— Он сделал, — сказал я.

Она на какое-то время замолчала, и мы вернулись в шахту. Она сказала, что я быстро забываю, и я знаю, что это правда. Прежде, чем я забуду шахту, я должен поблагодарить изящную богиню, которая даровала мне свою милость.

ОНИ забрали ее, оставив меня здесь. Я показал моим охранникам этот свиток и спросил, могу ли я писать. Они сказали, что могу, но надолго ли? Придут другие охранники, да и свиток могут у меня забрать. Я должен так много написать, и постараюсь все вспомнить. И уж конечно я не забуду золотую львицу!

Их лошади были лучше наших, но люди из Парса хорошо владеют луком и долго сдерживали их, поворачиваясь в седле и стреляя. Они — великолепные лучники, и человек падал за человеком, пока у них не кончились стрелы.

Я приказал им скакать изо всех сил и спасти женщин, пока я буду сражаться с нашими преследователями. Они не послушались, но вынули боевые топоры и остались со мной; остальные ускакали.

Как много крови выпила Фальката! Это ужасно, убивать сыновей каких-нибудь женщин, я знаю. Тем не менее я не чувствую никакой вины, ведь они пришли убить меня. Фальката обрубала руку за рукой, как и подобает великим мечам, пока мой конь не упал.

И они пришли с луками и Мит-сер'у, а передо мной на земле лежал холм из мертвых тел.

Я не могу написать, как звали моего коня. Эта мысль все возвращается и возвращается ко мне, хотя я постоянно отсылаю ее прочь. Она кружится вокруг меня, как муха. Конь не мог сказать мне свое имя. Я уверен, что когда-то знал его, но забыл. Бедный конь, никто не пожалел тебя, кроме меня!

Я смочил камышовое перо своей кровью; надеюсь, что это хорошие чернила. Я должен написать о нем.

Он упал, и я понял, что он мертв. Это был прекрасный жеребец, коричневый с черной челкой, как у многих лошадей, но очень умный и охотно подчинявшийся мне. Я скакал на нем, пока он не умер, и не мог спасти ни его, ни себя.

До того я убил большого сильного человека со множеством шрамов. Как будто я убил ночь, а не человека. Он удивленно посмотрел на меня, когда Фальката ударила ему в плечо и дошла до сердца. Несомненно он сражался много раз в великих сражениях. Нас было четверо, и на каждого из нас приходилось по двадцать врагов. И все таки для этого воина это был последний бой. Он никогда не думал, что умрет вот так. Я был бы рад, если бы эти широкие плечи и могучие руки сражались за меня, а не против, но он упал на мой меч, и я был этому рад.

Потом подо мной упал конь. Как же его звали? Это нужно ему, это нужно мне. Я держался ногами за его мускулистые бока. Я думал, что он никогда не подведет меня. И, я знаю, он тоже думал, что не подведет меня, или любого другого, кто сидел у него на спине. Я чувствую, почти уверен, что взял его у кого-то. Хотел бы я знать, у кого, и как так случилось, что мы его забрали.

Я вспомнил совсем маленькую лошадку, и домашнего бога, стоявшего у очага, некрасивого и доброго. Отец приносит сухие виноградные лозы и кормит огонь, мать помешивает суп. Как маленький мальчик стал мужчиной, который скакал за красивой рыжеватой женщиной в черном парике? Когда мы повернули, чтобы сразиться с теми, кто догонял нас, она закричала: — Мит-сер'у! Я Кошечка! — и слишком долго оставалась на месте, прежде чем повернуться и убежать, как я приказал ей; я повернулся в седле и в последний раз помахал ей, такой изящной и такой красивой.

Я сказал солдатам из Парса защищать ее, но они меня не послушались. Какиа скакал со мной стремя в стремя, пока стрела не попала ему в горло. Я никогда не сомневался в его мужестве, вплоть до его смерти.

ЕСЛИ бы я был богом, я бы оживил моего коня и поговорил с ним. Я бы назвал его по имени, вскочил на него и поскакал как ветер. Мы бы умчались в небо и доскакали до другой, далекой и намного более лучшей страны.

Они приставили нож к горлу кошечки, и мне пришлось отдать им Фалькату.

Сейчас мой охранник перерезал путы на руках, чтобы я мог писать. Он видит, что я слишком слаб, чтобы встать. Как я могу быть опасен ему? Или кому-нибудь другому? Не думал, что найду столько доброты в этом суровом черном человеке, или в ком-нибудь другом. Не верю, что я сам был таким жестоким, и хочу быть добрее.

Если бы я не отдал им Фалькату, они бы пронзили меня множеством стрел, длинных стрел с железными или каменными наконечниками. Ну и что? Разве лучше то, что я дрожу здесь и пишу при свете костра пером, смоченном в собственной крови?

НОЧЬ. Надо мной летят гуси, крича на все небо своим товарищам. Их крик чем-то похож на скрип новых сапог. Быть может это последний звук, который я слышу в жизни. Всякий человек слышал свой последний звук. Для многих это лязг оружия. Да, это хороший последний звук, но крик гусей лучше. Мы опускаемся в землю, спускаемся в тенистые страны мертвых, где я выпью из реки Смерти и забуду жизнь, которую не могу вспомнить.