И мы пили не вино, а «пиво». Это такое вино, сделанное из ячменя. Не могу себе представить, как можно из ячменя выжать сок, но это то, что говорит Мит-сер'у и подтверждает Муслак. На поверхности плавает мякина и от него пахнет дрожжами. Его подают подогретым и сдобренным специями. На мой вкус оно слишком тягучее и сладкое, но я выпил две кружки, потому что его пили все. Его надо сосать через тонкую глиняную соломинку, и, когда кружка пустеет, вся мякина остается на дне. Когда вечер кончился, мы сыграли в игру: все разбили свои соломинки и тот, у кого остался самый длинный кусок, выиграл.

Наконец, когда юная женщина устала, стал плясать юноша. Это было настолько легко, что я сам присоединился к нему. Я не самый лучший танцор на свете, и все остальные смеялись над моими ошибками, но так беззлобно, что даже ребенок бы не обиделся. Следующий раз я станцую получше. И, кстати, ни барабанщики, ни флейтисты к нам не присоединись. Все женщины пели, большинство еще и хлопало, а Мит-сер'у играла на лютне. Когда все устали, мы выпили еще пива и вымылись в реке. У Мит-сер'у есть амулет, который защищает ее от крокодилов.

Я прочитал в свитке, что удивлялся, глядя на паруса, стоящие на крышах. В этой гостинице тоже есть такие паруса, и Мит-сер'у объяснила мне их назначение. Под ними обоими находятся отверстия. Одно открывается на северную сторону и через него в гостиницу попадает северный ветер. А через другое ветер выходит наружу. Так что первое вроде мундштука флейты, а второе — как маленькие отверстия, которые закрывают и открывают пальцами. Наша гостиница — сама флейта. Когда ветер дует достаточно сильно, как сегодня ночью, комнаты внутри охлаждаются, и москитов мало, потому что двери и окна закрыты. Мит-сер'у говорит, что ее народ — самый мудрый народ в мире. Я этого не знаю, но они, конечно, очень умные.

Я был солдатом в городе, который называется Сидон. Так написано в моем свитке. Я хочу попасть туда и поговорить с теми, кто помнит меня. Муслак говорит, что после Кемета мы поплывем в его родной город Библ, и это недалеко от Сидона. И оттуда, по его словам, мне будет совсем легко добраться до Сидона.

Сейчас я потушу лампу и разбужу мою речную жену. Есть и другие, которые спят на крыше, но не думаю, что они могут увидеть нас. Когда лампа потушена, никто не в состоянии увидеть что-нибудь через сети, потому что это прекрасные сети для мелкой рыбы. Днем, да, можно увидеть через них, а ночью никто ничего не увидит, даже если проснется. Но я помню, что должен не шуметь сам и не дать шуметь Мит-сер'у, которая любит дрожать и стонать.

Я ВИДЕЛ ладью в которой бог возит солнце, великое и чудесное зрелище, которое я должен записать здесь, чтобы о нем не забыли никогда. Бог управляет ладьей, в которой оно находится. С ним вместе находятся павиан и красивая женщина с пером в волосах. У бога голова сокола. Когда солнце появилось из-за горизонта, они исчезли, вместе с ладьей. Возможно сокологоловый бог улетел. Но, возможно, их и их лодку стало не видно из-за ослепительно сиявшего солнца. Хотел бы я спросить женщину, которая спала рядом со мной, но я чувствовал, что не должен никому говорить об этом. Некоторые вещи слишком невероятны, и лучше о них промолчать.

Корабль стоит на якоре. Я помню, как поднимал этот якорь вместе с другим человеком. Мы осторожно перебросили его через борт, так, чтобы нас не захлестнула веревка, к которой он привязан. Женщина приготовила мне место на корме, где мы могли бы спать вместе, недалеко от капитана и другой женщины. — Иди в мою кровать, — сказала она и позвала меня так, что я не мог сопротивляться. Мы легли на сложенные паруса и уютно укрылись парусиной, потому что с закатом ветер становится холодным. Она прошептала, что любит меня и мы поцеловались, много раз. Я ласкал ее, она меня, и я все время спрашивал себя, спят ли другие; наконец я услышал их храп. Когда мы истощились и уже собирались спать, над нами появились звезды, более яркие, чем любой драгоценный камень. Они были настолько близко, что, казалось, их можно потрогать, и складывались в фигуры людей и странных зверей.

Я рано проснулся — на сложенном парусе спать достаточно жестко. Я потянулся и почесался, и поискал какой-нибудь питьевой воды, но не нашел ничего, кроме речной, которую пить нельзя. Вскоре я вернулся к спящей женщине и опять обнял ее. Восток посветлел, и вот тут я и увидел нос лодки, в которой плыло солнце, и стал смотреть за ней. Потом я увидел сокологолового бога с рулевым веслом и остальных богов, и понял, что должен записать это.

МИТ-СЕР'У и я бездельничаем в тени. И никто ничего не делает, кроме рулевого, который должен вести наш корабль так, чтобы ветер всегда наполнял парус. Наши матросы болтают, спорят, играют на деньги или борются. Я могу смачивать мое перо потом, который оставляет черные следы на груди.

Меня заставили выбрить голову, и сейчас я напишу почему. Нехт-нефрет увидела, как я чешусь и проверила голову. Оказалось, что у меня вши, и она показала мне несколько. Мит-сер'у сказала, что я подхватил их в гостинице, но я не помню никакой гостиницы. Она подрезала мои волосы так коротко, как только смогла, Нехт-нефрет умаслила мне голову и побрила ее своей бритвой. Они обе отпустили в мой адрес сотни шуточек и весело смеялись, но потом заволновались, увидев на ней шрамы, и заставили меня ощупать их пальцами.

Нехт-нефрет сказала, что она и Мит-сер'у тоже брили друг другу головы, и что я видел это, но ничего не запомнил. Ну, это не совсем правда, кое-что я помню, но все это очень печалит меня. Они носят парики.

В промежутках между поцелуями Мит-сер'у шьет для меня головной платок, который носят мужчины ее народа. (Я точно знаю это, потому что совсем недавно видел их на берегах реки.) Она взяла круглый кусок парусины, достаточно большой для моей головы, и пришивает к нему другой, поменьше. Вот и все.

МОЙ головной платок готов. Он защищает мою постриженную голову, шею и уши от солнца. Муслак смеется и говорит, что теперь никто не узнает, что я — иностранец. Нехт-нефрет утверждает, что для жителей Кемета мы не слишком хорошо говорим на их языке и учит нас обоих. Мы пытаемся говорить как она, а Мит-сер'у хихикает. Азибааль и другие матросы говорят, что только у Муслака волосы достаточно коричневые — я же слишком рыжий. Обе женщины сказали, что коричневый лучше и сделали вид, что презирают меня.

МИМО нас прошли три военных корабля. У них были как паруса, так и весла, и они плыли очень быстро. На палубе я заметил бородатых людей из Парса и людей из Кемета, длинноногих солдат с копьями и огромными щитами. Если бы они напали нас, то, я думаю, очень быстро всех бы нас перебили. Женщины говорят, что их бы только изнасиловали, но не убили, а Муслака и меня приковали бы к скамьям и заставили грести. Я не дам себя приковать. И я бы сражался, пока не умер, потому что не хочу всю жизнь грести под ударами бичей надсмотрщиков.

Эти корабли сейчас уже почти не видны, но мы до сих пор слышим их барабан, отбивающий ритм гребцам. И никто не поет. Вроде бы свободные гребцы поют во время работы, или мне это кажется? Бич заглушает любую песню.

Муслак говорит, что корабли принадлежат сатрапу, брату Великого Царя. Сатрап хочет наш корабль, хотя у него много других. Почему? Муслак не знает.

Прежде, чем я закончу, я должен написать, что мы плывем по Великой Реке Кемета: из-за этой реки Кемет часто называют Речной Страной. Действительно ли это большая страна, как настаивают Нехт-нефрет и Мит-сер'у? Я не понимаю, как это может быть, потому что вокруг только зеленая долина. Я вскарабкался на мачту, и оказалось, что эта долина настолько узка, что справа от себя я увидел пустыню. А там, где нет зелени, земля совершенно черная, по контрасту с коричневато-жёлтой бескрайней пустыней. Мы проплыли мимо далекого города. Нехт-нефрет говорит, что он называется Ун. Мит-сер'у хотела остановиться и пройтись по лавкам, прежде, чем рынок закроется, но Муслак отказался, сказав, что мы должны достичь Меннуфера до темноты.