Ольга появилась перед ним как всегда неожиданно.

Родионов вздрогнул и смутился душою. Такой чистой и пугающей красоты он еще не видел. Она была в изумрудном платье, от которого еще больше позолотели ее колыхнувшиеся от сквозняка волосы, и еще раскосее стали остановившиеся гипнотические глаза, потерявшие обычную насмешливость. Ему стало не по себе…

— Ну что? — спросила Ольга, серьезно и пристально глядя на него, и в этом вопросе не было и тени обычного женского жеманства и кокетства. Она знала свою настоящую силу.

— Лучше бы ты была попроще, — убитым голосом признался Пашка, забирая у нее спортивную сумку. — Тебя нужно хранить в бронированном сейфе. А у меня стены хрупкие. Придут ночью и украдут тебя. Скорей бы ты постарела, что ли…

— А вот гляди, какие когти, отобьемся! — пообещала Ольга, показывая свои алые ноготочки. — Да не гляди ты так, Родионов!

— У тебя глаза стали изумрудные.

— Это из-за платья…

Пока выбирались на улицу, Пашка шел не поднимая глаз, крепко взяв Ольгу под руку. Он знал, что все смотрят на нее. И все время ему казалось, что вот сейчас подбегут и вырвут ее из рук. Больше всего в эту минуту ему хотелось оказаться на каком-нибудь далеком необитаемом острове, где нет ни одной этой алчной скалящейся рожи. И чтобы остров был окружен неприступными скалами. И на каждой скале стояло по ракете с ядерным зарядом…

— Скоро я уезжаю, — сказала Ольга. — Может быть, надолго…

— Хорошо, — отозвался Родионов, продолжая мечтать про остров. — Как? — остановился он, когда до него наконец дошел смысл сказанного.

— Если подпишу контракт… Идем, идем, мы можем опоздать…

— Что еще за контракт? — нахмурился Родионов.

— Съемки. В клипе…

— И ты ради этой ерунды уедешь? Будешь кривляться и подскакивать там на заднем плане…

— Родионов, ты ничего не понимаешь. Ретроград. Это очень важно. Сегодня вечером все решится… И кстати, Родионов, я, кажется, решила твои проблемы. Тут из штатов издатель приехал, ищет что-нибудь новенькое. У него странная фамилия — Сорт, но он из наших, из бывших… Я и подумала про твою повесть. Хорошие деньги можешь получить, я уже предварительно намекнула, он заинтересован… Десять процентов — мои…

— Я не нуждаюсь в средствах, — важно сказал Родионов. — Тем более, от какого-то диссидента Сорта. Хорошо, не черт еще…

— Пашка, перестань дурака валять, ради Бога… — взмолилась Ольга.

Когда они вошли в комнату к Пашке, Ольга взяла у него из рук свою спортивную сумку и вытащила оттуда подозрительный мягкий пакет.

— Что это? — насторожился Пашка, начиная уже догадываться.

— Это всего лишь твоя одежда, — пояснила она, извлекая из пакета бордовый пиджак, фиолетовые штаны, темно-зеленую с разводами рубашку. Бережно разложила на диване.

— Потрогай, какой пиджак, — ласково гладя материю, предложила она. — Есть в настоящих фирменных вещах что-то, чего нельзя объяснить… Но это всегда чувствуется…

Родионов стоял, скрестив руки на груди и брезгливо глядел на вещи.

— Я не попугай, — сказал он, понимая, что спорить бесполезно. — И не обезьяна какая-нибудь. И не павлин…

— Родионов. Неужели ты настолько слаб духом, что тебя может смутить твой внешний вид? Ты же сам говорил, что это признак гордыни… А во-вторых, именно в таком наряде ты выделяться там не будешь. Будь как все.

— Ладно, — поколебавшись, сдался Пашка. — Ради тебя.

Он переоделся и подойдя к зеркалу, ухмыльнулся.

— Надо же, — пробормотал он, — что-то есть в самом деле. Пустяк ведь, а как разительно меняется человек. Не зря говорят — по одежке встречают…

— Вот видишь, — удовлетворенно сказала Ольга. — Ботинки у тебя пристойные. А вообще, тебе идет одеваться модно, Родионов. Еще бы очки темные… Жаль, нет у тебя доброго советчика…

Она подошла к нему и встала рядом у зеркала, наклонившись вперед и что-то стала прихорашивать на лице легкими движениями пушистой кисточки. Впервые Родионов увидел со стороны — себя вместе с Ольгой.

— Ольга, — дрогнувшим голосом сказал он, — а мы здорово…

— Все, Родионов! — перебила она. — Времени нет. Бежим!..

Родионов, давно не посещавший никаких концертов, слегка оробел, когда они вошли в ярко освещенное и заполненное публикой фойе театра.

Это был, впрочем, не театр, а просто арендованный театром Дом культуры завода электроламп. Кажется, того самого, откуда Родионов похитил стабилизаторы…

Впечатление однако с самого начала было изрядно подпорчено. Оказалось, что в самый день премьеры здесь засорился какой-то стояк и при входе им пришлось преодолевать темную вонючую лужу. Хорошо еще, что устроители догадались положить в лужу кирпичи и постелить на них доски. Вонь проникала и в празднично сияющее фойе, поэтому все спешили поскорее пройти в зал. Ольга посадила Родионова в первых рядах и убежала.

Родионов впился глазами в сцену.

Все ему не нравилось — и черный задник, обсыпанный мерцающими звездами, и столики с электрическими свечами, расставленные по бокам сцены двумя рядами. Все это тонуло в полумраке и только посередине в круге яркого света стоял одинокий стул с прислоненной к нему гитарой. На сцену стали подниматься молчаливые пары. Подчекнуто естественной походкой расходились, рассаживались за столиками, принимались как бы беседовать…

Свет в зале померк. Потемнело еще больше и на сцене, она налилась уже подвальной сырой темнотой, так что лица беседующих за столиками едва виднелись. Они были подсвечены снизу слабыми лампочками от свечей и оттого казались страшноватыми, распухшими.

Стул с прислоненной гитарой все еще пустовал, когда внезапно и громко задребезжали струны из динамиков, потом вступил голос и началась песня. На сцене показался исполнитель в жилетке, с черной бабочкой на шее. Слабо мерцала длинная серьга в ухе. Он сел на стул, установил гитару на колени и пригорюнился, заслушавшись.

И почти все первое отделение он так и просидел на своем стуле, поднимаясь с места после каждой песни и раскланиваясь на крики «браво».

«Педик», — решил Родионов. Этот был ему не страшен, не соперник.

В перерыве он никуда не уходил, сидел в мягком кресле, почти успокоившись. Он ожидал чего-то гораздо худшего, на деле же оказалось, что все не так страшно, мера пошлости не превышала допустимую. Голос у певца был хорош, слова ничтожны, но самое главное — никаких особенных режиссерских изысков.

А короткая пьеска, которая была показана во втором отделении, тоже ничем Родионова не обескуражила. На сцене, то сходясь в тесную кучу, то разбегаясь в разные стороны, плясало десятка два артистов в телесного цвета трико.

«Гомики», — примирительно думал Родионов.

А потом на сцену выпорхнули девушки в каких-то розовых полупрозрачных марлях.

Они плясали, плясали, сходились и расходились, а Родионов все никак не мог определить, где же среди них его Ольга, настолько все они одинаково выглядели — в белых и черных париках, одинаково густо накрашенные. Он не следил за ходом развития сюжета, потеряв нить с самого начала, просто глядел на сцену, как глядят в аквариум и на душе его было покойно. К его немалому удивлению, после того, как пьеса закончилась и грянули аплодисменты, из-за кулис выступил Всеволод Арнольдович Сагатов со своей тростью и несколько раз церемонно раскланялся. Рядом с ним стоял и режиссер, улыбаясь в зал мясными красными губами и посверкивая похотливой оригинальной плешью.

Родионов с удовольствием аплодировал вместе со всеми.

Минут через десять в буфете его отыскала Ольга.

— Ну как тебе? — спросила она.

— Великолепно! — похвалил Пашка. — Ты была лучше всех!

— Я рада, — сказала Ольга. — А теперь мы вместе идем к Алексею. Тебе там наверняка не понравится, но дай слово, что задираться не будешь.

— А нельзя ли вообще туда не ходить?

— Нельзя! — отрезала Ольга. — Там все должно решиться.

Как и предполагал Родионов, дом, куда они пришли был устроен, само собою, не по-русски. Высокие узкие столики вдоль стен, тарелочки с незнакомой и скользкой на вид едой, пробовать которую он поопасался, подозревая, что это устрицы. Меж столиков размещались двухэтажные никелированные подносы на колесиках с початыми иностранными бутылками. Все это походило на сцену дружеского уик-энда из американского фильма. Приглашенные разбились на отдельные кучки, попивали маленькими глоточками разбавленный алкоголь, пощипывали с тарелочек.