Мещеряков захохотал:

— Ну вы даете! Какой, на хрен, патриотизм! Да у нас все убежали бы, нахапав денег побольше, в дальние страны. Страна дураков и воров.

Шурахмет выслушал адъютанта, и когда тот выговорился, мягко сказал:

— Видите ли, Мещеряков, вы необъективны. Во-первых, вы судите предвзято, а во-вторых, когда я говорю — в массе своей, то имею в виду семьдесят процентов населения даже не отдельно взятой страны, а всего человеческого социума. Поверьте — шесть-семь человек из десяти будут биться за свой дом, свою страну до конца, двое-трое займут пассивную позицию и лишь один перейдет на сторону противника. Это если взять, так сказать, батальные сцены, но все сказанное можно распространить и на другие пограничные моменты. Надеюсь, вы не считаете, что все дело в одном воспитании?

— Не считаю, — сказал, подумав, Мещеряков. — Есть, наверное, и более глубокие причины.

— Вот, — поднял палец Шурахмет, — тут и возникает теория генного наследия индивидуума. Конкретно привязав это к Зобову, могу сказать, что у него все предки до двенадцатого колена — врачи, военные, то есть люди с повышенным чувством ответственности. Такой экземпляр и хотел бы напортачить — по-крупному, разумеется, — но не сможет: предки за руки держат. Все это очень относительно, но мы рискнули и — не ошиблись. Я имею в виду вас.

— Так. А у меня в роду что, все гады, убийцы и насильники? — усмехнулся Мещеряков. — Да у меня дед профессором энтомологии был. Мать в библиотеке всю жизнь просидела. Где они, отрицательные факторы?

— Глубже смотреть надо, уважаемый. Два поколения — не показатель.

— Значит, к шестидесяти-семидесяти процентам я не отношусь, — сказал адъютант. — Интересно, а на двадцать-тридцать меня хватает? Или мой удел — жалкие десять процентов? Падший, в общем.

— Если вам любопытно, то проценты мы сейчас вычислим, — невозмутимо сказал Шурахмет. — Подайте, пожалуйста, чемоданчик.

Мещеряков протянул ему чемодан с деньгами.

— Красиво лежат, верно? — сказал узкоглазый, оглаживая ровные, одна к одной, пачки. — Финансовая гармония. И цифра круглая — пять с пятью нулями.

Он протянул руку и с трудом выковырнул из плотной денежной массы два прямоугольника.

— Что вы ощущаете? — спросил он у Мещерякова.

— Дисгармонию. Будто два зуба выбили. Боль почти физическая.

— О! — с уважением сказал узкоглазый. — Вы поэт! Спешу сообщить вам, что перед отлетом сюда я получил инструкции проверить серьезность ваших намерений. Видите того солдата? — Шурахмет кивнул на КПП.

Часовой с тоской смотрел на «тойоту» — рядом с начальством он чувствовал себя неуютно.

— Убейте его, Мещеряков. Тогда эти две пачки вернутся на свое место. Согласитесь, впереди более жестокие дела, и жизнь этого человека стоит вообще ноль целых ноль десятых. Выведите его к шлагбауму и выстрелите в голову. Пистолет у вас заряжен?

— Заряжен, — глухо сказал адъютант. — Ну и паук же вы.

— Как знаете, — развел руками Шурахмет и извлек из чемоданчика еще одну пачку. — Две-три, какая разница, верно?

— Погодите, — сказал Мещеряков. — Сейчас.

Он вылез из машины и направился к КПП. Не заходя в домик, махнул солдату рукой. Тот с готовностью выскочил наружу и, подтянувшись, как гончая, уставился в ту сторону, куда ему показал Мещеряков. Адъютант извлек из кобуры «стечкина», шевельнул большим пальцем, снимая с предохранителя и, приставив оружие к стриженому затылку часового, нажал на курок.

— Шакал, — выругался Шурахмет и плюнул на место, где сидел Мещеряков.

— Ну вот вы и ответили на вопрос, к какой категории людей относитесь, — сказал Шурахмет, втискивая деньги на прежнее место. — Держите. Заработали.

— А это что? — насторожился адъютант, увидев, как узкоглазый прячет в целлофановый пакет небольшую видеокамеру.

— Пустяки, — небрежно отозвался Шурахмет. — Небольшая страховочка. Да вы за пистолет-то не хватайтесь. Неужели и меня грохнете? А остальные пятьсот тысяч?

Белый от бешенства, Мещеряков выхватил у него чемоданчик с деньгами:

— Ну и гад же ты! Напел тут песен! Генная наследственность, предки! Я, дурак, уши развесил. Трепло! Компромат тебе нужен был.

— Почему же «трепло»? — не обиделся Шурахмет. — Точно сказать не могу, но, наверное, доля правды в том, что я вам говорил, есть. Стал бы Зобов из-за тридцати тысяч солдату в затылок стрелять?

Мещеряков, отвернувшись, молчал.

— Не знаете. И я не знаю. А вы — стали. Значит, не зря мы именно к вам обратились. Ладно, продукт профессора и библиотекаря, поехали. Высадите меня около Калчей.

«Сука восточная, — зло подумал Мещеряков, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Шурахмета. — И откуда только у них деньги берутся? Обобрали до нитки в свое время СССР, теперь Россию на корню купить хотят. Зачем им тот мужик нужен? Поймаю, уж я его расспрошу по всей форме».

Через двадцать минут «тойота» подрулила к зданию штаба. Командир летунов, командир ПО и командир караульной роты сидели в «предбаннике».

— Ну что же вы, господа? — сделал приглашающий жест Мещеряков. — Проходите, не стесняйтесь. У меня сегодня приемный день.

Он первым вошел в кабинет с табличкой «Командир части» и решительно опустился в широкое кожаное кресло. Трое вошедших — два подполковника и майор — остановились на пороге.

Воцарилось минутное молчание. Мещеряков хорошо понимал состояние вояк — гонор командира ПО, недовольство командира караульной роты и пренебрежение летуна. Кто он такой? Жалкий капитанишка, посмевший возомнить себя Цезарем.

— Если кто-то хочет занять это кресло вместо меня — прошу, — сказал Мещеряков, не отрывая взгляда от лиц вошедших. — Только этому безумцу придется взять на себя всю ответственность за последующие решения. Идти паровозом, говоря на криминальном жаргоне. А за такую смелость дают всегда больше. И дадут — выше некуда. Он единолично будет вести игру с правительством, «светиться» ярким пламенем, общаться с такой опасной личностью, как наш гость Шурахмет. Этот зверь, кстати, час назад застрелил вашего, подполковник, часового на восточном КПП. Спрашиваю еще раз — есть желающие занять это кресло?

Летун деланно зевнул и сел за один из стульев, стоящих вдоль стены. Рядом с ним примостились остальные.

— Отлично, — сказал Мещеряков. — Выбор сделан. Тогда без капризов и дурацкого гонора — у меня, мол, звезды на погонах крупнее. Дело сейчас не в чинах, а в том, чтобы сообща быстро провернуть дело и убраться на Большую Землю. Ну, это в будущем. А пока нам предстоит неприятная, черновая работа. Слушайте.

На следующий день командиры взводов ПО были направлены со своими подчиненными в роты. Личному составу было объявлено, что часть переходит на особое положение, было запрещено покидать казармы, отменены все кинофильмы, прекращены передачи местного телецентра. Было пущено сразу несколько противоречивых слухов — что командир части с начштаба бежал, прихватив предназначенные для выплаты личному составу части денег; что в Калчи приехали японцы скупать на корню курорт, часть речки Камчатка и саму часть — для того, чтобы устроить бизнес-тур-шоу «Русский солдат в тайге»; что, возможно, солдат будут использовать в качестве дичи при охоте с вертолетов.

Как не грей чайник — на костре, газовой плите или керосинке, — важен результат. И когда солдат пару раз «кинули» с завтраком, а в ужин не дали положенных пайки масла с какао, казармы загудели. «Старики» забеспокоились, что «накроется» надвигающийся дембель. В казармах мгновенно появились представители «временного совета части» и провели разъяснительную работу, итогом которой явилось подписание листочков бумаги, в которых говорилось, что «…я обязуюсь беспрекословно выполнять все распоряжения временного совета части, быть верным, преданным, стойким…». Тех, кто воззвание подписал, до отвала накормили и выдали денежное пособие, остальных заперли в оружейках, пообещав в скором будущем «разобраться по законам военного времени». Новоиспеченных защитников Калчей и прилегающих к ним окрестностей от японских интервентов поселили под охраной «крутых» в одну из казарм. Им разрешили выход в поселок, чего раньше в части, где увольнения не практиковались, не было в помине.