— Ну, чего ты тормозишь? Пошли быстрее! — недовольно буркнул Лупьяненко.

— Я передумал. Не надо нам идти.

— Что-о?! Я что-то тебя не понял. Ты ведь только что уговаривал меня пойти с тобой в «чепок»?! — удивился Антон.

— Уговаривал, потому что затормозил. У меня еще с присяги конфеты остались… и печенье тоже. Я их с собой в штаб и возьму, — пояснил Тищенко.

— Тьфу, заколебал ты со своими шутками! Заставил только зря сомневаться и волноваться. Кстати, ты мне тоже конфет и печенья оставь.

— Да ты сам бери из вещмешка. И за кремом на нижней полке тумбочки кулек с конфетами есть тоже. Я ведь все за раз не съем!

— Кто тебя знает! Из тумбочки я, конечно, конфету возьму, а вот за печеньем в твой вещмешок не полезу — еще скажут, что ворую. Так что достань пару пачек сейчас и переложи в тумбочку.

— Ладно. Так и быть.

Оглянувшись по сторонам, Игорь достал из вещмешка три пачки печенья и быстро переложил их в тумбочку. Две он решил захватить с собой в штаб, а одну оставить Лупьяненко.

В восемнадцать пятнадцать Тищенко в составе суточного наряда прослушал на плацу инструктаж заступающего дежурного по части и зашел в казарму, чтобы забрать приготовленное днем. Увидев курсанта, Гришневич равнодушно спросил:

— Как прошел развод? Замечаний тебе не было?

— Никак нет, товарищ сержант.

— А кто дежурным по части заступает?

— Какой-то прапорщик. Вроде бы из первой роты. Я фамилию не запомнил.

— А какой он из себя?

— Среднего роста. Довольно плотный.

— Волосы темные?

— Темные.

— Его фамилия не Бурятов?

— Вроде бы Бурятов, я точно не помню.

— Точно Бурятов — больше некому!

Проходивший по коридору Щарапа краем уха уловил разговор и с любопытством спросил у Гришневича:

— К чему это ты Бурятова вспоминаешь?

— Он сегодня дежурным по части заступает.

— А… Да, досталось ему в прошлом году от хозвзвода. Я сразу же об этом вспоминаю, как только он заступает, — сказал Щарапа и весело засмеялся.

Гришневич, заметив заинтересованные лица курсантов, охотно пояснил:

— В прошлом году в хозвзводе было почти половина «дедов», и когда я только служить пришел, там был страшный бардак. По утрам никто не хотел подниматься. Да и вообще раньше все гораздо круче был — это сейчас потихоньку стали гайки завинчивать. Превратили учебку в какой-то санаторий… Так вот — Бурятов этот проводил подъем совершенно особенно. Крикнет: «Рота, подъем!» и быстрее двери назад захлопывает. А знаете почему? Да потому, что тогда в дежурного могли и сапогом запустить. Только дежурный что-нибудь крикнет, сразу же в ответ дикие вопли из хозвзвода: «Да пошел ты на хер, пидорас! Закрой рот, кусяра!» И дальше минуты две сплошной мат стоит. Он бы и рад поймать того, кто кричал, да разве найдешь его среди тридцати человек, да еще в темноте — зимой специально лампочки били! А Бурятов хитрый, как койот. Спрячется за двери и наблюдает, кто орет. Так благодаря ему все это и прижали. Вот и прозвали его Койтом. Смотри, Тищенко, он тебя обязательно ночью в штабе проверит, как ты там службу будешь нести. Если залетишь — пеняй на себя, я тогда тебе еще пару нарядов подкину!

Игорю уже пора было идти в штаб, но он никак не мог забрать конфеты и печенье, потому что Гришневич, рассказывая о Койоте, почти все время смотрел на Тищенко. Надо было что-то придумать, и Игорь решил обмануть сержанта. Сделав вид, что он уже уходит, Игорь быстро вышел из кубрика, но потом вернулся и решительно полез в свою тумбочку.

— Что у тебя такое случилось? — подозрительно заинтересованно спросил Гришневич.

Но подозрительным это показалось Игорю лишь потому, что он боялся такого вопроса. Гришневичу же было абсолютно все равно, зачем его курсант полез в тумбочку и спросил сержант исключительно из-за скуки, овладевшей им к вечеру.

— Я только хотел взять с собой немного бумаги и ручку. Ночью будет время, и я хочу письма написать, — «пояснил» Игорь.

— Ночью, Тищенко, надо не письма писать, а бдительно охранять имущество штаба. Ясно?

— Так точно.

— А вот во время доблестной охраны штаба можно и письма писать, а не потому, что ночью будет время! — засмеялся Гришневич.

— Разрешите идти?

— Иди.

Тищенко взглянул на часы. Минутная стрелка застыла на без десяти семь, и курсант прибавил шаг. Но штаб был близко. Не прошло и пяти минут, как Игорь оказался перед старым двухэтажным зданием, покрытым слоем желтой, местами потрескавшейся штукатурки. На встречу то и дело попадались офицеры и прапорщики, поэтому Тищенко постоянно приходилось переходить на строевой шаг и отдавать честь. Игорь впервые видел столько офицеров в непосредственной близости от себя, поэтому не мог не волноваться. Тищенко постоянно казалось, что сейчас его кто-нибудь остановит и строго отчитает — например, за неправильное отдание чести. Чтобы этого не произошло, Игорь изо всей силы грохотал сапогами по асфальту и «молодцевато» отдавал честь. Офицеры и прапорщики по большей части не обращали на курсанта абсолютно никакого внимания и, отдав честь в ответ, зачастую даже не удостаивали Тищенко взглядом и шли дальше. Вначале Тищенко показалось, что они ведут себя так из-за заносчивости и самодовольства, но потом Игорь понял, что для офицера, пятый год ежедневно проходящего в этот штаб, курсант, отдающий честь, не более примечательная часть пейзажа, чем, скажем деревья, растущие вдоль тротуара. Впрочем, один майор все же обратил внимание на Игоря и едва заметно улыбнулся. Тищенко на майора обиделся, но если бы он сам смог увидеть себя со стороны, то, скорее всего, тоже посмеялся бы над собой, — до того показное солдафонство не шло к совершенно гражданскому лицу Игоря, увенчанному очками. Друг другу офицеры чести почти не отдавали, только в шутку или же младшие и прапорщики — старшим. Это показалось Игорю странным, потому что устав предписывал отдавать честь даже курсанта курсанту. Но одно дело, если устав не выполняется рядовым и совсем другое, если офицером. «Но я ведь тоже, если бы был офицером, скажем лейтенантом… тоже не стал бы отдавать честь Лупьяненко, если бы он был, к примеру, капитаном. Это все понятно, но почему бы тогда в уставе не написать о том, что равные или близкие по званию отдавать честь друг другу не обязаны. Но тогда получается, что и я Гришневичу честь не должен буду отдавать…», — Игорь чувствовал, что где-то в его рассуждениях кроется ошибка, но никак не мог ее найти. Так и не решив этой проблемы, Тищенко несмело потянул на себя дверь штаба.

Она едва слышно скрипнула и отворилась. Тищенко вошел внутрь и оказался на лестнице. Напротив двери стояла тумбочка, рядом с которой Игорь увидел плотную фигуру в хэбэ и пилотке. На лестнице было темно, и Тищенко, войдя с улицы, никак не мог определить звание стоящего, потому что не различал в темноте его погон. «А вдруг это сержант?!» — подумал Тищенко и на всякий случай отдал честь. Фигура в хэбэ честь отдавать не стала и спросила недовольным голосом:

— Ты в штаб дневальным?

— Да.

— Давай быстрее принимай у меня дежурство, а то мне некогда — пора в казарму идти. Уже восьмой час!

— Тьфу, черт! А я думал, что сержант стоит. Показывай все. Но я, кстати, раньше этого времени и не должен был придти, — недовольно ответил Игорь, раздосадованный своей ошибкой. Курсант достал «Книгу дежурств» и показал запись: «Выбито одно стекло в туалете». В книгу записывались все недостатки, чтобы потом можно было узнать, во время чьего дежурства случилось то или иное событие. Таким образом, за разбитое стекло отвечал тот, за кем появилась запись.

— Стекло, так стекло. Не мы били — не нам и вставлять, — философски заметил Тищенко.

— Пошли смотреть туалет и коридор, — позвал курсант.

— Тоесть, как смотреть? А кто на тумбочке останется?! — удивился Игорь.

— Ты что — первый раз в штабе? — в свою очередь удивился курсант.

— В первый.

— Тогда ясно. Это тебе не в роте на тумбочке стоять. Как же ты можешь по другому дежурство принять, если здесь останешься?