— Есть первый наряд — мой, — подавленно ответил Кохановский.

— Закрой рот и сядь на место, дурак! — зло крикнул Гришневич.

Кохановский хотел что-то сказать и уже даже раскрыл рот, но, после окрика сержанта осекся и два раза нервно дернул губами, будто бы ловил ртом воздух. Угрюмо проводив взглядом севшего Кохановского, Гришневич принялся с раздражением опрашивать остальных. Ответы не вызвали на лице сержанта никаких эмоций, и он, не обращая внимания на цифры, машинально записывал их в свой журнал.

«Хорошо, что я кое-где схитрил. А то бы еще, чего доброго, попало, как только что Кохановскому. Но все-таки он слабо печатает. Если бы я даже все, что положено, печатал, то все равно не меньше пятисот групп дал бы, наверное. Может пальцы у него раскоординированы?» — подумал Тищенко. Игорю было жаль Кохановского — этого простого, деревенского парня. Теперь Кохановский вечно будет в немилости — в каждый наряд начнут посылать. А еще земляк Гришневичу… Теперь это землячество ему боком вылезет. Вот и имей таких земляков… Одно слово — Говнище!»

До обеда оставалось еще немного времени. Гришневич обычно разрешал писать письмо домой, но сейчас был не в духе и приказал всем учить уставы, отправив за ними Петренчика в ЗАС-класс. Петренчик вскоре вернулся с уставами, и курсанты с унылыми лицами принялись листать «солдатские библии».

После обеда вновь печатали, а затем перешли в ЗАС-класс, где должны были отрабатывать налаживание закрытой связи. В каждом взводе был свой «секретчик», который получал в секретной части шифр из пяти цифр. Этим шифром нужно было шифровать передаваемые сообщения. Конечно, пока подошел бы любой шифр — передачи все равно никто не принимал, но курсантов с первого дня службы пытались приучить к порядку и ответственности. Поэтому учебные шифры выдавались очень серьезно, словно бы они были настоящими. После долгих размышлений Гришневич назначил «секретчиком» Байракова, показавшегося сержанту наиболее для этого подходящим. Сейчас взвод ожидал, пока Байраков вернется из секретной части и принесет шифр. Гришневич взглянул на часы — было уже десять минут пятого. Байраков задерживался. «Байраков не тормоз — можно не волноваться. Наверное, капитана долго в секретке ждал. Хорошо, что я именно его «секретчиком» назначил. А послал бы какого-нибудь чаму, так он и шифр мог потерять», — подумал сержант. Раздался призывный звонок. «Вот и он», — решил Гришневич и открыл дверь. Перед ним и в самом деле стоял Байраков:

— Разрешите войти?

— Входи. Почему так долго?

— Капитана пришлось долго ждать и еще кое-какие мелочи, — с вальяжной улыбкой ответил Байраков.

В последнее время он стал чуть ли не любимцем Гришневича и довольно часто в своих докладах стал допускать некоторую фамильярность.

— Какие еще мелочи? — насторожился Гришневич.

— Капсула по дороге выпала и развалилась на две половины. Я даже не заметил, что винтов нет. И как они могли оба одновременно выкрутиться?

Капсула была похожа на самый обыкновенный портсигар. В ней и переносился лист с шифром, чтобы его не могли увидеть посторонние глаза.

— Мне плевать, как они там выкрутились! Что с шифром?

— Ничего. Вот он, — Байраков достал из кармана немного помятый, бумажный листок.

— Почему не в капсуле? — глухо спросил сержант.

— Развалилась ведь… Я даже не сразу нашел — шифр в траву упал…, — в этот момент Байраков взглянул на Гришневича и его пробрал холодный пот.

Курсанты вслед за Байраковым тоже перевели глаза на сержанта, и в классе воцарилась мертвая тишина. Еще никто никогда не видел у Гришневича такого выражения лица. Оно было поистине ужасающим. Лицо, перекошенное гримасой гнева, горящие непонятным блеском глаза и нервное подрагивание челюсти выдавали сильное волнение сержанта. Казалось, что он сейчас ударит Байракова. Байраков натянуто улыбнулся, но было хорошо видно, что он испытывает сильнейший страх. Увидев улыбку курсанта, Гришневич взорвался:

— Ты еще улыбаешься, душара?!

После этого минуты три из уст сержанта лился сплошной поток брани. Истратив свой нервный запал, Гришневич вернулся к более нормальному языку. Он уже не кричал, а перешел на свой обычный спокойно-угрожающий тон.

— Что, Байраков, я не говорил тебе, что носить шифр в открытую запрещено?

— Виноват, говорили…

— Я не говорил, что это — военная тайна? Мне тебя, придурка, жалко. Ведь из-за этого шифра ты сегодня пару лет дисбата мог получить. Никто не видел, как у тебя капсула сломалась?

— Никто, — поспешно ответил Байраков, почувствовав, что самое страшное уже позади.

— Моли бога, Байраков, чтобы никто не видел! И забудьте все об этом — чтобы больше ни одного слова! Вам, может, кажется, что это херня — подумаешь, листок бумажный выпал? А за этот листок можно и в тюрьму, а не только в дисбат попасть. Надо было хоть в сломанную капсулу положить, но не нести открыто в кармане. Это ведь шифр! Может нам просто набор цифр дали, а может и сегодняшний шифр всего округа! Не ожидал я этого от тебя, Байраков, не ожидал.

— Виноват! Разрешите…, теперь в наряды…, раз виноват?

— Наряды, Байраков — это само собой, это от тебя никуда не уйдет! Но кроме этого ты у меня месяц ни в одно увольнение не пойдешь. И должность «секретчика» я тебе больше не могу доверить. С завтрашнего дня шифр будет получать… Федоренко.

— Есть, — едва слышно ответил Байраков.

— А тебе вроде бы не нравится такое решение? — спросил у Байракова Гришневич.

Байраков ничего не ответил, разглядывая вместо этого пол класса.

— Боец, я, кажется, задал тебе вопрос?! — повысил голос сержант.

— Мне не нравится, что все так получилось, — ответил Байраков.

— А ты как думал?! Может, я за это должен был тебя к краткосрочному отпуску представить или в увольнение отпустить?!

Гришневич еще долго что-то выговаривал Байракову, но Игорь уже не слушал сержанта, поглощенный своими мыслями: «Отпуск. Он так и сказал — отпуск. Надо будет узнать, можно ли в отпуск из учебки?!». Сержант закончил словесную экзекуцию Байракова и, взяв листок с шифром, стал в который раз объяснять, что и как нужно повернуть, чтобы запустить аппарат. Показав все от начала до конца, он начал вызывать курсантов. Дошла очередь и до Игоря.

Тищенко внимательно осмотрел аппаратуру, пытаясь воспроизвести в памяти порядок действий. Но все вспоминалось в виде каких-то не связанных между собой обрывков. Вначале нужно было подключить многочисленные кабели. Три из них Тищенко подключил правильно, а вот с четвертым вышла заминка. Игорь не знал, куда всунуть проклятую цилиндрическую вилку и беспомощно посмотрел на Гришневича.

— Чего же ты встал? Действуй дальше, — бесстрастно сказал сержант.

— Я забыл, куда ее всунуть, — решился признаться Игорь.

— Засунь ее себе в очко, Тищенко! Уже который раз работаем, а ты все никак не запомнишь! Гнездо на задней стенке!

«Черт — как же я мог забыть?! — огорченно подумал Игорь. Он прекрасно знал об этом гнезде, но от волнения совершенно забыл о нем. Теперь можно было включать сам аппарат. Каждую операцию нужно было комментировать.

— Включаем тумблер «напряжение», — начал Игорь и вопросительно взглянул на сержанта: вдруг что-то не так.

— Ну что ты кота за хвост тянешь? Давай быстрее работай и меньше на меня смотри! — разозлился Гришневич.

— Теперь нажимаем клавишу номер «один». За ним тумблер номер «6В», — Игорь вспомнил анекдот о Василии Ивановиче, его знаменитой мази номер «один» и улыбнулся.

— Я не понял, Тищенко — что здесь смешного? Если ты страдаешь от слишком хорошего настроения, то я твои страдания могу моментом облегчить!

— Виноват! Теперь включаем тумблер «6С» и кнопку «пуск», — поспешно сказал Игорь, совершенно забыв об анекдоте.

До середины все шло сравнительно неплохо, но когда дело дошло до набора шифра, Игорь начал допускать одну ошибку за другой. Вначале он долго не мог отодвинуть защитную пластинку, забыв нажать на кнопку в боковой стенке. А без этого освободиться от пластинки было невозможно.