После обеда вновь раздали автоматы. Игорь с раздражением было подумал, что будет строевая, но Гришневич приказал чистить оружие. Для чистки курсанты вынесли табуретки и расставили их двумя рядами на проходе. Вначале нужно было разобрать автоматы. Гришневич показал, как это делается, но Игорь и сам разбирал не хуже — школьные уроки начальной военной подготовки не прошли даром. Вызвав Федоренко разобрать для примера автомат, Гришневич разрешил сделать это и остальным. У Фуганова случилась очередная неприятность — его слишком толстый палец застрял в прикладной нише, где хранится капсула с шанцевым инструментом. Запихнул он его от души и теперь никак не мог вытащить. К тому же крышечка ниши сработала по принципу капкана. Все смеялись над Фугановым, и никто не хотел ему помочь. Игорь хотел уже придти на помощь несчастному, но его опередил Стопов:

— Што ж ты палец так сунув? Можыш и ногать вырвать!

— Сам не знаю, как-то так неудачно получилось, — смущенно пробормотал Фуганов.

— Ладно. Я счас эту крышку аттяну, а ты палец вынимай.

Стопов приподнял спичкой крышечку и палец Фуганова оказался на свободе.

— Спасибо, — поблагодарил Фуганов.

— Не за што. Больше так палец не суй! — с улыбкой, но вполне серьезно предупредил Стопов.

— Што у вас такое, Стопав? — спросил подошедший Шорох.

— Так — ничего страшнага — Фуганов палец прищэмил.

— Пакажи! — потребовал Шорох.

Фуганов продемонстрировал свой посиневший палец. Вокруг ногтя застыли небольшие кровяные капельки.

— Што ж ты, чама, руки суеш? Сматреть надо, Фуганов, а не рылам щолкать! — подвел итог младший сержант.

— Виноват, товарищ сержант — больше не повториться!

— А зачем тебе Стопав быв? — вдруг спросил Шорох.

— Он мне палец помог вытянуть, — растерянно ответил Фуганов.

— Я понимаю, што не член драчыть! Ты што, сам не мог это сделать?

— Виноват, товарищ младший сержант.

— Чама и есть чама! Выпалняй задачу дальше. И смотри, Фуганов — я насавым платком праверу.

Гришневич тоже грозил проверить носовым платком. Игорь достал из капсулы маленький ершик, прикрутил его к шомполу и принялся чистить ствол, покрывшийся слоем нагара во время стрельбы.

— Что ты делаешь? — спросил Лупьяненко.

— Как это что — ствол чищу!

— Гришневич же не так говорил.

— А как?

— Ершик вначале нужно бумагой обернуть, чтобы нормально почистить. А пустым водить все равно без толку.

— Я и не слышал. А где эта бумага?

— В оружейке, наверное.

— Пошли, возьмем.

— Пошли.

Игорь вызвался идти не столько потому, что хотел сделать для взвода доброе дело, сколько потому, что боялся остаться без бумаги.

— Если бумаги будет мало — наберем себе побольше, а остальное взводу отдадим, — поделился он своими мыслями с Антоном.

— Да успокойся ты — там ее столько, что не унесешь, — засмеялся Лупьяненко.

Бумаги и в самом деле было много — за решеткой оружейки стоял большой рулон, напоминавший увеличенный цилиндр, вывешиваемый в туалете. Да и бумага мало чем отличалась от туалетной — разве что была чуть темнее. Но главная трудность была в том, что рулон стоял за решеткой, а решетка была на замке. По коридору лениво прохаживался дежурный по роте — младший сержант Сапожнев.

— Товарищ младший сержант, разрешите обратиться — курсант Тищенко? — несмело спросил Игорь.

— Обращайтесь.

— Товарищ младший сержант, а вы что — оружейку уже закрыли?

— А что ж я, буду вас дожидаться, что ли? Что вам надо?

— Нам бы бумаги на взвод — автоматы чистить.

— Раньше надо было брать. Остальные уже давно взяли, а вас все нет!

В этот момент из туалета вышел Гришневич. Увидев своих курсантов, он спросил:

— Что такое? Уже почистили?

— Никак нет, товарищ сержант — мы за бумагой пришли, — пояснил Лупьяненко.

— Так возьмите в оружейке. Сапожнев, дай им бумаги. Берите сразу на весть взвод. Давно уже надо было придти — я ведь говорил.

Спорить с Гришневичем Сапожнев не стал и открыл оружейку. Отмотав ворох бумаги, Сапожнев бросил ее под ноги курсантами и недовольно проворчал:

— Слышали, что вам ваш сержант сказал — раньше надо было приходить!? Сегодня я добрый, но если вы и в следующий раз опоздаете — я вам ничего не дам, а просто в шею вытолкаю!

Отойдя на безопасное расстояние, Игорь насмешливо сказал Антону:

— Видел, как Сапожнев даже спорить с Гришневичем не стал?

— А ты думал! Ему по сроку службы спорить не положено. Все-таки он «свисток», а Гришневич — «черпак» как-никак, — Антон хитро подмигнул в ответ.

Раздав вместе с Лупьяненко бумагу взводу, Игорь вновь принялся за свой автомат. На этот раз Тищенко от души обернул ершик толстым слоем бумаги, да так, что шомпол едва вошел в ствол. Но после нескольких вращательных движений бумага слетела и застряла внутри автомата. Тищенко испугался, что не сможет достать ее назад, и быстро вынул шомпол. Но страх оказался напрасным — сняв ершик, Игорь довольно легко повыковыривал куски грязной, сбившейся в комки бумаги. Разобрав автомат, Тищенко прочистил все его внутренности. Но все же при тщательном протирании на бумаге всякий раз выступали едва заметные, предательские пятнышки грязи и смазки. «Если платком проверят, то точно скажут, что автомат грязный», — подумал Игорь и спросил у Лупьяненко:

— Слушай, как ты думаешь — Гришневич, в самом деле, может проверить носовым платком или просто пугает?

— А я почем знаю, что ему в голову придет. Стукнет моча — и проверит!

— Неужели ему платка не жалко?

— Вот дурак! Так ведь он не своим будет проверять, а возьмет у кого-нибудь.

— А если ни у кого платка не будет?

— Тогда подшиву чью-нибудь возьмет. Например, твою — у тебя материала много.

Слова Лупьяненко показались Игорю вполне убедительными, и он с неприятным предчувствием ожидал прихода Гришневича. Но вместо Гришневича пришел Шорох:

— Справились?

— Так точно, вроде бы справились, — ответил за всех Стопов.

— Проверять будем?

Проверки никто не хотел, но вслух об этом говорить было глупо, и курсанты промолчали.

— Што прытихли? Наверна нада праверыть. Тыщэнка, Валик и Сашын — ка мне с автаматами!

«Вот черт — опять не повезло. И почему этот козел меня выбрал? Вот гад!» — занервничал Игорь. Вначале Шорох принялся за автомат Тищенко. Обмотав ершик бумагой, Шорох начал медленно двигать шомполом внутри ствола. Делал он это с какой-то невероятно педантичной задумчивостью. «Сколько можно ковырять… За столько раз на чем хочешь грязь можно найти, даже если ее там почти нет! Вот сволочь!» — проклинал про себя своего командира Тищенко. Наконец Шорох вытащил шомпол, поднес бумагу к глазам и принялся внимательно ее разглядывать. «Что ты, словно вшей ищешь?! Чтоб твои глаза повылазили!» — Игорь послал Шороху свое «телепатическое приветствие». Осмотрев бумагу со всех сторон, младший сержант поднял глаза на Игоря и невнятно пробормотал:

— Сайдет.

У Валика Шорох обнаружил таки небольшое маслянистое пятнышко, но простил этот небольшой грех. А вот Сашину не повезло — бумага была сплошь покрыта грязно-черными масляными пятнами.

— Пачэму автамат гразный, нечыщаный?

— Виноват, товарищ младший сержант — я чистил. Он просто сам по себе был грязный, — лепетал Сашин своим высоким женским голосом.

— Все автаматы гразные! Сашин, запомни — тут нянек нет и папы с мамай тожэ. Так што давай — прывыкай к службе. Или ты думаешь, што если папа маер — усе можна?!

— Никак нет. Я так не думаю… Просто так получилось… Разрешите, я еще раз почищу? — у Сашина было такое выражение лица, что казалось — еще немного, и он заплачет.

— Две минуты! Врэмя пашло! — «разрешил» Шорох.

Сашин торопился, но времени было слишком мало — он едва успел несколько раз провести шомполом в стволе. Но Шороху важно было не столько добиться чистоты оружия, сколько «проучить выскочку и маменькиного сынка» Сашина. Гришневич, обычно строгий и требовательный, относился к Сашину довольно мягко, опасаясь его отца. Шорох же с самого первого дня невзлюбил курсанта и порой открыто выражал свое презрение к изнеженному Сашину. Но все же Шорох был вынужден считаться с Гришневичем и Сашин редко подвергался нападкам и притеснениям, а если и подвергался, то не очень строгим и, как правило, в отсутствии Гришневича. Во всяком случае Сашин никогда не ходил ни в столовую, ни на мытье «очек». Гришневич не без оснований думал, что майор Сашин может посчитать для себя оскорбительным такое отношение к сыну. А дослужить Гришневич хотел спокойно, тем более, что помимо Сашина всегда можно было найти «желающих». Такие взаимоотношения между сержантом и курсантом были выгодны Гришневичу еще и потому, что Сашин никогда не пререкался и бежал исполнять приказ точно так же, как и остальные. Если бы Сашин хоть раз напомнил Гришневичу о своем «положении в обществе» и в связи с этим отказался бы что-то делать, сержант, будучи человеком решительным, вряд ли простил бы такую выходку. Но Сашин был покладистым и исполнительным…