— Да подожди ты, ведь вполне нормально получилось. Лётчик как бы на заднем плане…

— Ты думаешь?

— Конечно! А самое главное, если сейчас Гришневич с физо придёт, а у нас ничего не готово — представляешь, что будет?!

— Представляю.

— То-то. Я только что с очек пришёл. Больше сегодня не хочется, так что ты оставляй всё, как есть — в следующий раз лучше нарисуешь.

Лозицкий был высоким, худощавым курсантом с огненно рыжими бровями и волосами. Лицо было сплошь усеяно веснушками. Внешне он напоминал Игорю одного знакомого отца, но был помельче. Лозицкий был типичным флегматиком, и Тищенко ещё ни разу не видел, чтобы он кричал или сколь либо заметно нервничал. Лозицкому было уже девятнадцать, и он был старше Шороха, так как до армии закончил какой-то техникум в Бресте. Вот и сейчас Лозицкий не стал спорить, а спокойно и уверенно сказал:

— Перерисовывать я всё равно буду, а если Гришневич придёт, мы ему старый листок покажем.

Игорь согласился и хотел начать писать заметки, но тут в ленкомнату вошли казахи Мухсинов и Хусаинов.

Хусаинов был такой же маленький и коренастый, как и его спутник, зато его лицо заметно отличалось своей вытянутостью и яйцеобразностью. Бульков сидел в углу комнаты, и казахи его не заметили. Младший сержант, оскорблённый невниманием своих же подчинённых, резко спросил:

— Эй, воины ислама, а разрешение спрашивать не надо?

Казахи остановились, и Хусаинов растерянно ответил:

— Выноват, товарыш млаший сежант. Мы вас не видэл.

— А ты, Мухсинов, тоже не «видэл»?

Мухсинов кивнул.

— Так вот — чтобы вы лучше видели, придётся ещё раз вход повторить. Вылетели отсюда!

Казахи понуро вышли в коридор и, постучав в дверь, вошли вновь. Мухсинов взял ответственность на себя:

— Товариш млаший сежант, можно войти?

— Можно член в дверях прищемить! В армии говорят «разрешите».

— Разрэшите войти?

— И так уже вошли. Что дальше надо спрашивать?

— Разрэшите приуствосать?

— Что разрешить?

— Здэсь быт разрэшите?

— Будьте — разрешаю. Я сегодня добрый. Но за это вам придётся либо спеть, либо станцевать. Давай, Хусаинов, начинай.

— Зачэм я? Мухсинов на гитара умеет играт. Пет можэт.

— Умеешь, Мухсинов?

— Нэмножко могу…

— Держи гитару и пой.

Мухсинов играл не очень хорошо, а пел ещё хуже: его тихий голос был едва слышен и Игорь только после второго припева понял, что песня звучит на русском:

Но все слушали внимательно и не смеялись. Даже Бульков подавил невольную улыбку. «А Бульков неплохой парень, не то, что наши сержанты», — подумал Игорь. Мухсинов допел песню до конца и хотел вернуть гитару, но Бульков остановил его и спросил:

— А ещё что-нибудь можешь?

— Могу. Толко песня казахский.

— Пой на казахском.

Мухсинов спел ещё пару песен и Бульков отпустил его и Хусаинова писать письма домой.

Развлечение закончилось, и Игорь снова взялся за дело. Надо было написать как о недостатках, так и о положительных примерах. Прежде всего, Тищенко стал писать о тех, кто «пока с трудом вливается в армейский коллектив». «Про кого бы написать? Если про Резняка, ещё в драку полезет! Если про Валика — может обидеться, всё-таки земляки», — перебрав в памяти весь взвод, Игорь записал в «отстающие» Кохановского, Фуганова и, немного подумав…Валика. В «пример для остальных» попали Туй, Ломцев, Лупьяненко и Доброхотов. Нужно было написать ещё о чём-нибудь, но Игорь никак не мог придумать, о чём.

Пришёл Гришневич и Лозицкий сразу же подал ему только что оконченный рисунок. Все три лица на этот раз получились одинаково стандартными и постными. Похвалив Лозицкого, сержант принялся за заметки Игоря. Но почерк у Тищенко был ужасным и Гришневич не выдержал пытки чтением:

— Читай, что ты там наскрёб! Не поймёшь — левой ты пишешь или правой!

Заметку о «положительных примерах» (которые могли возникнуть лишь благодаря «заботливому вниманию сержанта Гришневича и младшего сержанта Шороха) сержант оставил в первоначальном виде, а вторую (об «отрицательных») принялся исправлять. Но вскоре не смог закончить своё хитро закрученное предложение и послал Тищенко за Шорохом.

Придя в ленкомнату, младший сержант сразу же насмешливо спросил:

— Што, нашы рэдактары сами не могут заметку написать?

— Иди сюда, Василий, ты ведь у нас заметку в «Во славу Родины» писал. Ну-ка помоги закончить предложение.

«Во славу Родины» — газета Белорусского военного округа, и в ней Игорь порой читал такой бред, что теперь ничуть не удивился, узнав о том, что Шорох является одним из авторов этих литературных «шедевров». Шорох, услыхав о газете, напыщенно улыбнулся и сказал:

— Писал — было дело. Вот уж не думав, што и листок нада будет делать вместа курсантав.

— Ничего, напиши, а Тищенко у тебя научится и сам так будет писать.

Шорох дописал предложение Гришневича и окончательно испортил заметку. Игорю стало стыдно при мысли, что курсанты, прочитав листок, могут подумать, что это Тищенко написал такую бредовую фразу. Он решил при первой же возможности рассказать во взводе о литературных опытах сержантов.

Перед тем, как уйти, Гришневич сказал, что нужно сделать ещё одну критическую заметку. Но как Игорь не старался, кроме сегодняшнего своего «залёта» с Петренчиком не мог ничего вспомнить. Пришлось писать о себе: «Ещё не все курсанты нашего взвода изучили устав и уяснили правила поведения в расположении роты. Сегодня за нарушение дисциплины курсантам Тищенко и Петренчику сержант Гришневич объявил замечание и предупредил о недопустимости такого поведения в дальнейшем. Но коллектив взвода надеется приложить все силы к исправлению своих товарищей по службе». Заметка получилось деревянной, но Игорь знал, что это именно то, что нужно Гришневичу.

Пока Лозицкий переписывал черновики заметок в «Боевой листок», Игорь занялся письмами. Он написал ответ Гутовскому и домой. Листок был готов за полчаса до ужина. Игорь обратил внимание на типографскую надпись вверху листка: «С территории части не выносить!». «Интересно, о чём это в нём можно прочесть? А может это на всякий случай — вдруг какая серьёзная информация просочиться?! Хотя вряд ли — просто обычная перестраховка», — подумал Игорь и заулыбался.

— Ты чего улыбаешься? Я опять страшно нарисовал? — забеспокоился Лозицкий.

— Да нет, я фразу на листке прочитал.

— Какую?

— Да вон, вверху.

Лозицкий прочёл надпись и рассмеялся:

— Да-а, огромная это тайна, что вы с Петренчиком очки чистили. Между прочим, Мухсинов и Хусаинов чистый «Боевой листок» разорвали пополам и нам нём написали письма домой.

— Если бы Бульков увидел, то отправил бы их на очки.

— Может, и не отправил бы. Это только у нас во взводе: чуть что — на говно!

— Ладно, Лозицкий, пора уже листок вывешивать.

— Так пойдём, чего ждать?

— Надо ещё подписать, кто делал.

Хотя Тищенко формально и не был редактором, но свою фамилию тоже хотел видеть на листке. Словно угадав его желание, Лозицкий написал в самом низу листка: «Редколлегия второго взвода: курсант Лозицкий, курсант Тищенко».

Листок второго взвода заметно выделялся среди остальных и Гришневич похвалил курсантов.

После ужина возле листка столпилась почти половина взвода — всем хотелось прочесть его содержание. Валик и Кохановский никак не отреагировали на критику, а вот Фуганов неожиданно надулся и обиженно ушёл. Петренчик тоже не выказал большого восторга и, найдя Игоря, раздражённо спросил:

— Зачем ты про нас написал?

— Надо было о недостатках писать.

— Так ты сам инициативу проявил?

Игорь понял, что объяснять Петренчику бесполезно и решил соврать:

— Почему это сам? Мне Гришневич сказал. Он вообще сказал про очки написать, а я на свой страх и риск это опустил.